***
Я чернее всего, что ты видел Ты потонешь в моей тени В мыслях вязких, как нефть осядешь И очнёшься на самом дне Глаза мои оголяют, как нож Всё равно далеко не уйдёшь IC3PEAK — Грёзы
***
Уилл Грэм проснулся от шуршания газетных страниц. Тишина поезда убаюкала его, и, судя по положению солнца, прошло несколько часов. За окном простиралась венгерская сельская местность, полная плодородных полей, рядов весенних цветов, стад крупного рогатого скота и овец. Он был один в купе поезда, когда отъезжал от вокзала в Вене, но, по мере пути, к нему присоединились мужчина и женщина, которые теперь сидели напротив. Мужчина держал раскрытую газету, а лицо женщины было скрыто вуалью, которая ниспадала с ее шляпы густыми складками. Уилл воспользовался моментом, чтобы снять шляпу и провести пальцами по волосам. Он потер глаза с тихим звуком усталости, затем водрузил шляпу на голову. В последующие мгновения внутри него расцвело чувство неловкости. Мужчина и женщина не пошевелились. Поезд все еще двигался, но он едва мог уловить успокаивающее покачивание колес на рельсах, и в салоне стало неестественно тихо. Странный страх проникал в поры Уилла через сам воздух по мере того, как тени снаружи удлинялись. — У вас есть часы? — выпалил он, отчаянно пытаясь разрушить какие бы то ни было чары, которые собрались и обосновались над его сердцем, погружаясь в глубины груди. — Конечно, милый. — Женщина сняла часы с цепочки у себя на шее и приподняла вуаль, чтобы рассмотреть их. Уилл отшатнулся, узнав изуродованное лицо Кэтрин Эддоус, изрезанное на куски Потрошителем; ее раны были свежими, кровоточащими, белые кости лица обнажались там, где была срезана плоть. — Половина седьмого! — прощебетала она, жизнерадостно кивнув. Мужчина рядом с ней опустил свою газету с легким шуршащим звуком. Это был Абель Гидеон. Человек, которого газеты называли Уайтчепельским убийцей и Кожаным фартуком, прежде чем остановиться на прозвище, придуманном Уинифред Лаундс, — Джек Потрошитель. Он тоже был мертв, тело изрешечено пулями, выпущенными из револьвера Уилла, его глаза запали, бледно-голубые и затуманенные разложением. — В хорошей компании время просто летит, не так ли, инспектор? — Кэтрин ухмыльнулась ему своими изуродованными губами. Уилл почувствовал, как все его тело сжалось от ужаса и отвращения, когда она наклонилась ближе, капая кровью на платье. — Поцелуй меня, — прохрипела она, кровавая слюна вылетела из уголков ее рта. Уилл проснулся. Снова. Вагон был пуст. Его дыхание вырывалось маленькими всхлипывающими выдохами, он был мокрым от пота, воротник поник, а волосы прилипли к голове. Он выругался себе под нос и достал носовой платок, чтобы промокнуть лицо, наклонившись вперед и поставив локти на колени. Ему уже давно не снился Гидеон, по крайней мере, с Рождества. Он обрел своего рода покой в том, что его голова была забита законами о недвижимости, а не местами преступлений и трупами. Вот он здесь, на пути к выполнению своих первых официальных обязанностей в качестве дипломированного адвоката, и его разум каким-то образом вновь заразился ужасными образами, которые он так старался забыть. Должно быть, это из-за смены времени. Сон, проведенный в неудобных местах, незнакомая еда. Уилл колебался целую минуту, прежде чем вытащить из кармана куртки маленький дневник в кожаном переплете и сделать короткую запись: «2 мая 1893 года Сон. Гидеон и Эддоус. Заснул в поезде по пути в Будапешт». Он медленно выдохнул, убирая блокнот и карандаш обратно в карман, беспокойство окутало его, как толстая, мягкая мантия. Изложение события в письменном виде сделало его реальным. Всё это было так давно. Почему сейчас? Он вышел из салона купе и несколько раз прошелся по вагону, прежде чем вернуться на свое место. Сельская местность уступила место прекрасному городу, полному величественных каменных зданий, пышных парковых зон и парящих соборов. Он собрал свой портфель, маленькую дорожную сумку и вышел, когда поезд подошел к остановке. Был ранний полдень, погода стояла прекрасная, легкий ветерок дул над ласковыми водами Дуная. Уилл не отходил далеко от станции — ему нужно было успеть на другой поезд, — но после столь долгого сидения ему отчаянно захотелось исследовать окрестности: он пересек мост через реку и не торопясь обошел здание парламента. Пока он шел по улицам и позволял своему взгляду задерживаться на иностранном величии Будапешта, сон развеивался песчинка за песчинкой. Он наткнулся на ряд магазинов рядом с железнодорожным вокзалом, которые обслуживали туристов, и остановился, когда увидел красиво вышитую шаль, висящую в одной из витрин. Она была белой, с цветочными узорами различных оттенков синего, ее рисунок был простоватым, но идиллически красивым. Синий цвет напомнил ему глаза Аланы, меняющиеся в зависимости от того, какого цвета платье она носила. Он положил руку на ручку двери магазина, прежде чем отчитать себя и отойти. Такой подарок мог подарить только мужчина романтически увлеченный. Это было бы предложением. Инициативой. И Алана очень ясно дала понять, что ничего такого между ними быть не должно. «То какая я… несовместимо с тем, каков ты…» Восемь слов несли на себе тяжесть всей их совместной истории. И самое обидное было в том, что она была права. То, какой была Алана, — единственным ребенком в известной лондонской семье с королевскими связями, собирающейся унаследовать поместье, красивой и почитаемой высшим обществом, все с пеной у рта ждали, за кого она выйдет замуж, — было несовместимо с тем, каким был Уилл. Каким он был. Подкидыш. Американец. Никакой родословной. Несмотря на то, что он покинул Скотленд-Ярд, большая часть его сознания все еще была погружена в мир убийств, а его рассудок и совесть — повязаны с последними жертвами Потрошителя. Он был запятнан этим делом, и отметину невозможно было смыть, как кровь Христа на ладони Пилата. Глупо было с его стороны на самом деле думать, что у него был шанс. Такое дикое, детское представление о том, что если бы они достаточно заботились друг о друге, их обстоятельства можно было бы преодолеть. Что любовь найдет способ. Их жизни не были какой-то сказкой. И когда он поцеловал ее перед отъездом в Трансильванию, как целуют возлюбленную, Алана была голосом разума, ее здравый смысл возобладал и положил этому конец. Вместо шали Уилл купил открытку со зданием парламента и вернулся на железнодорожный вокзал. Тем вечером в Клаузенбурге он написал послание на открытке, прижавшись к камину в общей комнате гостиницы. «Дорогая Алана, Я чувствую, что покинул Запад и попал на Восток. Я проведу ночь в отеле «Рояль». На ужин у меня было блюдо под названием «паприка хендл» — курица с красным перцем. На завтрак здесь подают кашу из кукурузной муки под названием «мамалыга». Будапешт был очарователен. Я думаю, тебе бы там понравилось. Я читал, что все суеверия в мире собраны в карпатской подкове. Я дам тебе знать, какие из суеверий чаще всего встречаются, поскольку они заинтересовали тебя во время моего исследования. У меня все хорошо, я напишу, когда приеду в Бистрицу. Уилл» Короткая записка. Обманчиво просто. Ему потребовалось почти два часа, чтобы написать, мысленно сочиняя, а затем стирая написанное снова и снова. «Мне жаль, что я поцеловал тебя». «Мне не жаль, что я поцеловал тебя. Если ты помнишь, когда нам было девять, ты поцеловала меня первой». «Я приношу извинения за попытку изменить характер наших отношений. Пожалуйста, знай, что отныне я буду думать о тебе только как о сестре». «Ты помнишь лето, когда нам было по тринадцать? Ты поцеловала меня в саду шесть раз подряд. На заднем сиденье саней, когда мы ездили в Альпы, — тогда мне было пятнадцать лет. Когда мы поехали в отпуск в Бретань и ты выпила слишком много сидра — нам тогда было по двадцать два. И еще раз перед тем, как я ушел, чтобы стать полицейским. Можешь ли ты винить меня за то, что я попытался снова?» «Почему ты не любишь меня? Почему не можешь?» «Я больше не инспектор. Прошло пять лет со времен Потрошителя. Теперь я адвокат, и я не неуравновешен». «Твой отец мертв. Я знаю, он сказал тебе, что я неподходящая пара, но его больше нет. Ты собираешься унаследовать Хиллингем и все остальное, почему его мнение до сих пор имеет значение?» Уилл перечитал свое доброжелательное послание, затем отдал его служащему отеля, чтобы тот отправил его по почте. Он поднялся в свою маленькую комнатку и попытался уснуть. Это заняло много времени, и только с помощью виски, которое он взял с собой. На следующий день поезд, казалось, медленно брел по сельской местности. Уилл не возражал — из окна открывался живописный вид на деревенскую красоту, медленно проплывавшую мимо. Иногда там были маленькие городки или замки на вершинах крутых холмов, или толстые мерцающие реки, извивающиеся через плодородные поля. На каждой станции были группы людей, иногда толпы, во всевозможных одеяниях. На некоторых была знакомая фермерская одежда, но другие были одеты в нечто вроде крестьянской одежды, более типичной, как предположил Уилл, для этого региона: широкие блузы с белыми рукавами и толстые пояса со свисающими лентами. Некоторых он узнал по литографиям, как словаков в широкополых шляпах, огромных кожаных ремнях с шипами и густыми черными усами. Он позволил своему разуму настроиться на спокойное наблюдение, и время шло легко, пока он каталогизировал увиденное, время от времени делая пометки в своем дневнике. Его задумчивость была нарушена только тогда, когда он замечал вещи, о которых он не сможет рассказать Алане. Мысли о ней задевали его так, что он не мог и описать. Она заставила его почувствовать себя ущербным. Дефектным. Все ее доводы были достаточно вескими — желания ее отца, их социальные различия, то, что сказали бы другие, — но под ними скрывалась уродливая правда, то, что она подразумевала, не оказав ему любезности сказать это прямо: с ним было что-то не так. Всегда было. И хотя, возможно, это казалось забавным, или жалким, или милым, когда они росли, теперь это стало непреодолимым изъяном. Ему никогда не следовало рассказывать ей, как ему удалось поймать Потрошителя. Как он отказался от своего собственного разума, чтобы сопереживать монстру. Глупец. Он думал, что она гордилась бы им за то, что он всадил шесть пуль в доктора Абеля Гидеона, когда тот стоял над телом Мэри Келли. Уилл яростно покачал головой, затем встал и прошелся по салону, потом вышел в вагон, чтобы прояснить свои мысли. Это заняло время, но в конце концов он смог подавить воспоминание о том, что он видел в тот день в маленькой съемной комнате, где Келли была зверски убита. Наступили темные сумерки, когда он прибыл в Бистрицу. Это было пограничное место, прямо на границе истинной дикости, и жило оно в преходящем царстве между жизнью и смертью. Повсюду были люди, идущие домой со свертками, сидящие в кафе, говорящие на своем родном языке под звон церковных колоколов. Из своих исследований перед путешествием Уилл знал, что вся эта жизнь существовала там, где свирепствовала смерть. Многие здания были заметно новее по сравнению с древними чудесами Будапешта. Всё из–за пожаров, произошедших пятьдесят лет назад, — их было всего пять. В самом начале семнадцатого века поселение подверглось осаде и потеряло тринадцать тысяч человек, жертвам войны способствовали голод и болезни. Так было везде, подумал Уилл, живые танцевали на могилах мертвых. Даже сейчас секс-работники вели своих клиентов по тем же переулкам, где жертвы Потрошителя встретили свою судьбу. Однажды над многоквартирным домом, где Мэри Келли была разделана на куски, появится что-то новое. Однако в Бистрице прошлое казалось ближе. Он чувствовал, как оно упрямо выступает в мир живых. Он довольно легко нашел отель «Золотая крона», старомодную таверну и постоялый двор на улице Чосера. Когда он приблизился к двери, его приветствовала женщина в традиционной белой блузке с добрым обветренным лицом. — Господин англичанин? — спросила она, потянувшись к его руке своими мягкими морщинистыми пальцами. — Уилл Грэм, — кивнул он. Конечно, не стоило упоминать, что он не был англичанином по рождению. Для нее это не имело бы значения, конечно, не в том объеме, в каком это имело значение для Эдварда Блума и его дочери. Она провела его в темную, но уютную таверну и усадила, пока ее муж, такой же старый, но крепко сложенный мужчина, относил сумки Уилла в его комнату. С улыбкой жена трактирщика принесла ему бокал сливового бренди и письмо. Уилл выпил бренди, найдя его более чем приятным, и распечатал послание, когда она отошла от его столика. «Мой друг, Добро пожаловать в Карпаты. Я с нетерпением жду вас. Спите спокойно сегодня ночью. Завтра в семь стартует дилижанс на Буковину; место на нем зарезервировано для вас. На перевале Борго вас будет ждать моя карета, которая доставит вас ко мне. Я надеюсь, что ваше путешествие из Лондона было легким и что вам понравится пребывание в моей прекрасной стране. Ваш друг, Граф Ганнибал Лектер»***