Мы живем в лучшем из миров.
Г. Лейбниц
Утро началось в 05:56 утра, как всегда, с Барбариков. У ставившего этот ужас создания (толерантное местное обозначение нетолерантных, по сути, существ) отсутствовали слух и совесть. Он, видно, не понимал, что насильное вливание «добра», «позитива» и «дружбы» с утра пораньше никак не способствует принятию и усвоению этих простейших истин. Пунджик писклявые песни про друзей, умело переведенные кем-то на общий язык, так, чтобы всем был понятен текст и посыл, ненавидела. Всем сердцем, как и все это место, которое слишком уж старалось пародировать детский лагерь, хотя, по факту, таковым не являлось. И первая тому причина — разношерстные соседи. Раннее солнце переливалось зелено-серым на чешуе Зары, которая потянулась к ножику, спрятанному в матрасе, и нанесла на стену маленькую точку. Пунджик тяжело вздохнула. Она появилась здесь на сто тридцать пятую точку, сейчас шла двести тридцать четвертая… вроде как. Матрас над Пунджик тяжело прогнулся, когда йети, прозванная всеми Мохнатиком, села и спрыгнула вниз, шлепнув по полу босыми пятками. Лишь после этого Пунджик села сама, потягиваясь. Сборы на утреннюю зарядку были быстрыми. Желтая большая майка, зеленые узкие легинсы, безвкусные старые кроссовки. Если бы Пунджик ментально было столько же, сколько сейчас телу, она бы очень стыдилась своего внешнего вида. Но, как говорится, с возрастом приходит мудрость: всем глубоко плевать на то, во что ты одет. А если нет, то они забудут об этом спустя пару минут. Да и смысл обращать внимание на одежду, если на созданий разных габаритов и телосложений натягивают практически одно и то же? Мохнатая сгорбленная йети, между прочим, в тесной голубой майке и белых лосинах, которые разошлись нитками на сгибах, выглядела до смешного несуразно. Мышцы привыкли к каждодневным упражнениям и пробежкам, и Пунджик уже не тормозила общий строй. С этим теперь справлялись новички и те, у кого по природе был очень слабый организм. Им бы сделать поблажки, да только о таком слове местные воспитатели даже не слышали. Утром было свежо и тихо. Да, спереди и сзади создания пыхтели от долгого бега, вожатый громко отсчитывал ритм, где-то в поле щебетали птицы. Но никто не говорил «Доброе утро!», не чмокал звонко в ухо, не болтал, не раздавал указания, не… проще говоря, Пунджик знала, с чем сравнить, а потому это утро, как и каждое из девяноста девяти предыдущих, было тихим. Зара бежала далеко впереди, в начале строя, нерасторопная Мохнатик же плелась в конце. Только во время пробежки Пунджик могла отдохнуть от созерцания их морд. Отряд «Девчата» ей был не интересен: все эти крылья, рога и прочие природные образования на нелюдях стали в какой-то степени привычны. За все время она успела насмотреться на пестрые спины, а потому, как ни парадоксально, необычней всех было одно человекоподобное создание, которое бежало в отряде «Мальчишки». К его рыжей макушке Пунджик давно приглядывалась. Он выглядел в точности как человеческий мальчик тринадцати лет: и глаза нормальные, и кожа, и никаких нечеловеческих отростков не имел. Пунджик даже могла бы подумать, что он такой же, как она, но головой понимала: именно она здесь была последним представителем человечества. Двух таких быть не могло. Его имя Пунджик узнала однажды во время ужина. Он раззадорено крикнул тогда: «Я не что-то там, а Джо!» — и тут же получил линейкой по спине за нарушение порядка. Но с тех пор Пунджик старалась прислушиваться к шепоткам в столовой, может, удалось бы узнать, какого Джо вида. Отряд «Мальчишки» бежал на противоположный холм, и среди существ разных видов показался относительно невысокий долговязый паренек в розовой майке, черных шортах и очень чистых и целых кедах — вся одежда у него была новая и в хорошем состоянии. Немного длинновата, конечно, но все же. Неужели поменялся с кем-то? Создания держались от него на расстоянии, как бы не сбавлялся или ускорялся темп, словно он у них «гроза района». Но тогда почему он бежит в середине строя? И когда успел всех запугать? Еще вчера же был как все. А сейчас такой важный, чистенький, словно павлин. Хотелось бы сказать «красивенький», но язык не поворачивался: слишком уж худой и бледный. Пунджик любила другой типаж, более приземистый. А на этого-то… ветерок подует — и улетит. Так как вообще такой дрыщ умудрился выбить себе чистенькую, неношеную одежду? «Неужели почти-человек нашел способ запугать монстров?» «Мальчишки» скрылись за деревьями, и, по-хорошему, скоро должны были свернуть обратно к корпусу. Пробежка «Девчат» тоже подходила к концу. Пунджик вместе с остальными вернулась в лагерь, чтобы умыться и переодеться. Миновав борьбу за душ (лишь благодаря авторитету Зары получилось добиться места) и натянув колючее голубое платье, как у Красавицы в ее «лучшие» годы в роли простой горожанки, Пунджик пошла в общем потоке в столовую, где уже сидели парни. Как всегда, в вопросе еды они были быстрее всех. Никто не стоял в очереди с подносами. Надзиратели, как обычно, сидели на возвышении, и значительнее их всех была прямоугольная фигура директора. Вид ее был напыщенно счастливым: видать, у кого-то сегодня был «праздник». В такие дни кому-то доставалось особое внимание свыше, подавалось блюдо из его (или ее) мира и директор произносила очень приятную речь, которая интонацией и набором шаблонных фраз перекликалась со всеми предыдущими. Пунджик понимала: весь этот фарс был лишь поводом поиздеваться над теми, кто навеки потерял свой дом и вынужден жить в возрасте одиннадцати-тринадцати лет (вожатые объясняли это тем, что с половым созреванием будет слишком уж много мороки) до тех пор… да черт его знает, до каких пор! Отсюда невозможно сбежать! Бывало, кто-то убегал в лес, но их спустя час, не больше, возвращали обратно, а после устраивали публичную порку у столба. И палач, которым обычно выступал Толстый Рафик, еще приговаривал: ты должен быть благодарен, за что имеешь, хвали Господа за то, что спас, и прочее, и прочее… — Дорогие наши дети, сегодня — великолепный день. — Резкий голос директора был как всегда повизгивающим. — Ровно сто дней прошло с тех пор, как к нам присоединилось такое замечательное создание… Да, сегодня точно «праздник». — …Эта девочка показала терпеливость, стойкость по отношению к ситуации, в которой оказалась, как и все вы. Всегда молчаливая и покладистая, она никогда не отказывается протянуть руку помощи… Пунджик насторожилась. Она же не могла обсчитаться, верно же? — …Поэтому в честь этого замечательного события мы приготовили на завтрак знакомое ей блюдо. Вносите! Поварята вошли с тарелками, расставляя их перед каждым. Двойная порция пирога с ягодами досталась, слава богу, Мохнатику, виновнице торжества. Пунджик выдохнула с невероятным облегчением. Не ошиблась, у нее еще есть целые сутки до этого издевательства. Она успеет подготовиться к столь тяжелому событию и не покажется всем слабой и чувствительной. Все принялись за еду. Не совсем кислый, но и не совсем сладкий пирог был сносным. Хотя, возможно, он и должен таким быть, но это знала только Мохнатик, которая так и не прикоснулась к вилке. — Дорогая, чего ты не кушаешь? — раздался укоризненный голос директора. Пунджик сидела напротив бедной соседки и не сводила с нее глаз. Мохнатик молча дернула глазами-пуговками в сторону вожатой и взяла маленький прибор в большую лапу. Воткнула в пирог, поднесла ко рту. Губы ее болезненно скривились. Пунджик представляла, как завтра пройдет через то же. Как ей нарочно, издевательски напомнят о родной Земле. Она и так старалась не думать о доме. Даже о хорошем, ведь всегда за теплыми беззаботными днями, которые начинали казаться далекой мечтой, приходили взрывы, тряска стен бомбоубежища, моргание ламп, духота крепких объятий, запах маминой груди, треск, темнота, грохот, крики… и слезы. А плакать здесь было нельзя не только «слабой человечке», но даже такой крупной йети, как Мохнатик. — Не плачь, — строго прошептала Пунджик, тут же почувствовав пинок со стороны Зары. Но продолжала: — Не позорься. Только не перед ними. Зара зашипела на Пунджик, неморгающе наблюдая за мохнатой соседкой. Среди них троих ящерица была главной, и она тщательно выбирала себе ближайшую подругу. И если Мохнатик сейчас проявит слабость, то может лишиться своего положения и дружбы. Директор продолжала что-то говорить о «заслугах» и «ошибках» воспитанницы. Губы Мохнатик дрожали, щеки набивались пирогом. Ей здесь никто не поможет: Мохнатик общалась только с соседками. Рептилоиды, к коим принадлежала Зара, были слишком жестоки к слабым. Пунджик же после двух предупреждений не смела больше открыть рта. «Как же я хочу домой», — думала она. От нажима вилки ягодная начинка вытекала на тарелку, и без того не слишком приятное утро портилось такой мелочью. Только дикари едят настолько нежное блюдо столовыми приборами и только садист заставляет всех ими пользоваться. Что за дикие правила? Вот если бы ее мир не сгинул под бомбами Третьей Мировой, если бы человечество не уничтожило себя в дурацких распрях, Пунджик бы не пришлось терпеть это место. Она никогда лагеря не любила, а этот — тем более. И все эти странные существа, чокнутые вожатые, уравнивающие всех правила… Нет, Пунджик никому ни на что не жаловалась. Как и никто здесь, ведь все оказались в одинаковой ситуации. Без дома, без родных, навеки застрявшие в этом подобии детского лагеря. В жизни каждого из них случился Конец света. К счастью, часы пробили восемь. Все вокруг подскочили, пытаясь как можно скорее попасть в туалет: единственное место, где была хоть какая-то свобода. На пять минут, к сожалению, но что есть, ведь дальше будут уроки, а после обеда изнуряющее поле… Пунджик услышала за спиной низкий стон. Мохнатик все же расплакалась. Пунджик огляделась: Зара ушла далеко вперед и уже потерялась за поворотом. — Тише, — попыталась успокоить соседку Пунджик и, встав на носочки, похлопала ее по плечу. — Все будет хорошо. За такую банальность стало неловко (и кто только что обвинял директора в неоригинальности?), но лучше Пунджик не смогла придумать. Да и не в таких уж они хороших отношениях, чтобы ради нее еще мозги напрягать! — Нет, — громко ответила Мохнатик. — Нет. Баба… дом… нет. Ей плохо давался всеобщий язык, которому обучают с самого появления здесь. Родной язык Мохнатика сильно отличался от него. Пунджик частенько его слышала по ночам, когда просыпалась от кошмаров: рычащий, плавный, а слова в предложениях сливаются в единую мелодию. Под такую речь приятно засыпать, и беспокойные сны больше не мешают. Всеобщий же сильно отличался. Он казался каким-то искусственным, ненастоящим. Но он был единственным способом общения здесь. — Не думай об этом, — поджала губы Пунджик. — Просто порадуйся тому, что в послед… — Хей! — прервал ее чей-то оклик над самым ухом. Все произошло так быстро: кто-то сзади вдруг крепкой хваткой схватил Пунджик за плечи и напористо потолкал вперед, петляя меж существ, потом свернул вправо, снова вправо и в подсобку. Свет сменился мраком, и в нос ударил запах чистящих средств. В уменьшающейся полоске света Пунджик успела увидеть лишь веселую улыбочку и лукавый прищур рыжего лохматого парня, который в два щелчка запер дверь и подпер ее шваброй. Впервые за все время наблюдений со стороны Пунджик оказалась так близко к Джо. И даже слишком. Она услышала, как он шаркнул в ее сторону, и отступила, тут же столкнувшись с полкой. — Знаешь, вот давно хотел тебе сказать: ты такая тощая. Для человека даже слишком. Его негромкий смеющийся комментарий был совсем не к месту, и одной этой фразочкой Джо умудрился потерять сразу сто баллов пунджиковских симпатий. Правильно говорят, что некоторым рта лучше вообще никогда не открывать: симпатичнее будут. «Нет, даже соседские ребята меня так не оскорбляли!» — Ветер дунет — улетишь первым, — ответила Пунджик, сложив руки на груди. Глаза еще не привыкли к темноте, отчего она старательно вглядывалась в черноту. — Ш-ш-ш… — По шороху Пунджик умудрилась понять, что «специалист по людям» полез себе в пиджак. — Не делай так, чтобы моя попытка помочь сбежать от надзора так быстро провалилась. — Зачем ты вообще затащил меня сюда? — спросила Пунджик уже тише, со стыдом заметив, что голос слегка дрогнул. Ответа не последовало, но спустя десяток молчаливых секунд она услышала тихий шорок одежды. Пальцы щелкнули пару раз — и маленький огонек осветил двух детей, маленькую смуглую девочку и долговязого рыжего паренька. Джо странно дернулся, как это бывает от табуна резких мурашек. Тени от огонька заиграли на его худощавом лице, острые глаза показались еще более лукавыми, улыбка какой-то злодейской, а скулы сильно выделились. Отчего-то Пунджик подумала, что в теле этого мальчика застрял кто-то намного старше нее. Причем этот кто-то умел зажигать огонек. Удивительно! — Удивительно, — вторил Джо. — Не испугалась! — Глупо было бы надеяться, что здесь оказались два человека, — с легкой обидой сказала Пунджик. — Ты не такая трусливая, как они… «Ошибаешься». — Кто они? — Ай, ну, остальные. Очень информативно, недовольно подумала Пунджик, пусть и без его объяснений поняла, что он говорил об остальных воспитанниках. Зачем он вообще ее сюда затащил? В свободной руке Джо держал зубочистку (видимо, достал из кармана своего пиджака), поводил ее над огнем и зажал подпаленный кончик в зубах. Пунджик смотрела на него, как на эстета-извращенца. И какой фокус этот чудик еще выкинет? Джо в ответ на ее молчаливое осуждение лишь улыбнулся, показав нечеловечески острый клык, но никак не оправдался. Он заправил челку за маленькое острое ухо и словно довольствовался тем, что произвел на Пунджик нужный эффект. — Конечно же, я не спроста это все провернул, — как можно загадочней проговорил сквозь зубы Джо. — Есть у меня одно деловое предложение…