Сойка, улетай!

Если и были два совсем непохожих друг на друга, но родных по крови человека на этой земле, то это как раз тётя Эстер и мать Дакоты. И хотя обе они были урождённые Галлагер, но такие разные, что с самого детства казались чужими. Мать Дакоты — тонкая, худая, загорелая, с пятнистыми, в красный цвет, щеками, с волосами, убранными либо в пучок, либо в узел, была не чета по-здоровому румяной круглолицей сестре, которая несла себя через все жизненные шторма, как корабль, гордо выпрямив спину. Своей объёмной грудью, тщательно маскируемой утягивающим бельём, она встречала любые трудности, любые беспокойства. Не было в её жизни таких обстоятельств, которые могли бы её смутить или огорчить. Эстер Галлагер была трижды замужем, и все мужья оставались в восторге от неё, даже когда она от них уходила. Они оставляли ей что-нибудь значительное в обязательном порядке. Исключением стал третий, последний супруг Эстер, который умер прошлой зимой от пневмонии и оставил ей приличное состояние. Вдова Эстер МакДугуд могла бы жить припеваючи до конца своих дней, разумно растрачивая накопления мужа, но не из того она была сделана теста. Выждав сорок дней и приведя в ужас всех соседей и знакомых неподобающим для женщины поведением, Эстер сменила фамилию на девичью, сняла траур, заложила дом мужа в банк и поселилась в старом фамильном доме Галлагеров, получая побочный доход и на часть наследства купив всё необходимое для открытия собственной лавки готового платья. Соседи пришли в повторный ужас, когда она отбрила всех знакомых мужчин, решивших, что кому-нибудь да повезёт сделать её своей женой, но женщины помоложе со всего Сент-Луиса нашли только слова восторга, потому что частенько спрашивали у Эстер, где она достала ожерелье, платье, модный костюм с жакетом, шляпку и манто. Теперь у них появилась возможность стать такими же модными, как она, и они одобрили затею Эстер, записав свои имена в её клиентский список. Список этот Эстер вклеила в большую амбарную книгу, и впоследствии, в первые полгода, именно благодаря нему достойно держалась на плаву. Дальше — дело привычки. Клиентки, довольные покупками и обслуживанием, привели за собой подруг, те — своих подруг, а ещё — прогрессивных тётушек, сестёр, кузин и прочих, прочих родственниц. Любая приезжая модная девушка спрашивала, куда бы наведаться в Сент-Луисе, и ей отвечали: в магазин готового платья Эстер Галлагер, конечно. Она заказала большую элегантную вывеску, одной из первых в Сент-Луисе красиво и со вкусом оформила две большие витрины, наняла чернокожего мальчика-посыльного и пошила ему симпатичный костюм и рубашку со шторками на груди. Вкупе с бантом из зелёного сукна, повязанным на шее, это смотрелось блестяще. В магазине она также оборудовала чайный уголок, поставила несколько кресел и кофейный столик, и занимала клиенток приятными разговорами, пока те выбирали одежду. Почти никто не уходил из магазина без покупок: хорошо подвешенный острый язык Эстер, её знание последних городских сплетен и модных веяний, а также чай и кофе, которые давали сомневающимся покупательницам время на обдумывание, были её секретным оружием. Очень скоро Эстер стала непобедима для двух основных конкурентов, притом оба владели также магазинами готовых костюмов, и оба были мужчины. Она делала хорошую выручку и, что ещё лучше, занималась любимым делом. Увы, магазин для Эстер Галлагер был почти единственным детищем, всё равно что любимым ребёнком. Некогда, в совсем юные годы, Господь лишил её младенца, которому было всего несколько дней. Впоследствии Эстер не могла зачать, но никого из мужей это не смущало, и никто не вменял этот недуг ей в вину. Шло время, и Эстер даже приняла свой свободный образ жизни. Более того, он пришёлся ей по вкусу. Если она скучала по звону детских голосов, то ехала к племянникам и племяннице на ранчо — сестра всегда была ей рада, ребята тоже. Особенно беззаветно она любила и баловала Дакоту, когда на то была возможность, однако Дакоте редко доводилось встречаться с тётей: та с самого начала своим свободолюбивым, резким характером не пришлась отцу по нраву, а нежеланных гостей он умел и любил выпроваживать. И вот теперь тётя Эстер стояла перед ним в своём платье с заниженной талией и оторочкой на бёдрах, в шерстяном изящном пальто с воротником из меха лисицы и шляпке-котелке с шёлковой бледно-голубой лентой. Несмотря на то, что она набрала с десяток лишних фунтов за те годы, что Френк её не видел, Эстер осталась привлекательной — и хитро улыбнулась ему, появившись на пороге дома в самом конце октября. Френк замер, прямо как жена Лота, обращённая в соляной столп, и Эстер Галлагер невозмутимо подвинула его в сторону, вполне в силах это сделать — хотя Френк был крепким мускулистым мужчиной: — Ну что же ты, МакДонаф! Я тряслась четыре часа в машине не ради того, чтобы простоять у тебя на террасе. Между прочим, снаружи льёт дождь. А это кто там, Джош?! Бог мой, как ты вырос, мой мальчик! Очень скоро все девочки в округе будут за тобой бегать, ты прямо прелесть! Прими пальто, дорогой. Она сгрузила его на руки Джошу, растерянно глядящему то на отца, то на тётку — у Френка МакДонафа уже побагровела физиономия — и прищурила густо подведённые глаза, вглядываясь в сумрачный лестничный проём. — Ну-ка, кто там прячется? Дай-ка погляжу. Дакота? — Дейзи, — буркнул Френк. Эстер поморщилась: — Никогда мне не нравилось это сельское имя. Что это, совсем не чета для девочки Галлагеров, ей-богу… Дакота, дорогая, поди сюда! Ту не нужно было звать дважды. Дакота легко, как птичка, слетела со ступенек в тёткины объятия, радостно щебеча, как сильно по ней скучала. Тётя Эстер крепко стиснула её в своих мягких, полных руках. От неё пахло духами Habanita от Molinard — последний писк в тот год. Поначалу духи с ветивером, гвоздикой, ванилью и кожей нужно было капать на папиросную бумагу: парфюм для сигарет гремел по модным кулуарам, но многие наносили «Маленькую Гавану» и так, на запястья, в ложбинку между грудей или за мочки ушей. Дакота утонула в её объятиях и прикрыла глаза; веки затрепетали, дрогнули ресницы. Она боялась расплакаться прямо тут, но даже если это случилось бы, можно списать слёзы на девичью сентиментальность. Тётя Эстер выпустила её и громогласно предложила выпить чаю, потому что в пути она изрядно продрогла и «растрясла все кишки на кочках, Господи, какие у вас ужасные дороги». Френк насилу держал себя в руках. Он буквально вскипал, как чайник, наполненный кипятком, когда смотрел на загорелую — по-модному, без бретелек — спину Эстер с открытым вырезом. «Она шлюха, — с отвращением думал он. — Мерзкая толстая шлюха». Джош как заколдованный ходил за тётей и выполнял всё, что та скажет. Дакота побежала ставить чайник и доставать сервиз, из которого пили по особым случаям, но Эстер остановила её и медленно сказала: — Нет-нет-нет, дорогая. Сейчас ты пойдёшь наверх и соберёшь небольшой чемодан, затем отдашь его Джошу, и он отнесёт поклажу в мою машину. Верно, Джош? Тот растерянно кивнул. Френк вскинулся, вынимая сигареты из кармана штанов на подводках и почти роняя всю пачку на пол: — Погоди-ка, что значит, чемодан?.. У Дакоты стали ледяными руки. Она сделала недоумевающий вид и, как глупенькая, воззрилась на тётю. Та махнула рукой, унизанной кольцами и тончайшим браслетом, почти натянутым на узкое запястье: — Я писала в письме, что приеду и заберу девочку к себе на недельку-другую. — Недельку-другую?! — Френк даже забыл сунуть сигарету между губ. — Эстер, что тебе в голову взбрело? Какое письмо?! Мы ничего не получали! — А как же моя школа, тётя? — Дакота изобразила тревогу. Но тревожилась она в самом деле, правда, по другому поводу: лишь бы отец не догадался, что она его обдурила! Эстер Галлагер нахмурила тонкие брови. Затем потёрла подбородок. — Странно. Я отправила письмо первым классом, полагала… а, неважно, в вашу дыру оно запросто могло не прийти. Френк сжал челюсти ещё плотнее. Он так не думал. Все его письма, и даже ненужная реклама, приходили исправно. Прежде, чем он догадался, что дело тут нечисто, Эстер его огорошила: — Кстати, можете не ставить чайник, совершенно некогда оставаться — нужно приехать в Сент-Луис, пока светло, по вашим-то дорогам. — Но… — Френк впервые ощутил свою беспомощность, как мальчишка перед тайфуном, надвигающимся на его жалкую лачугу. И это его злило. — Но я не могу так просто её отпустить. Как же школа? — повторил он за Дакотой. И та ощутила всю нелепость его вопроса. Ему было всегда плевать на школу! — Уладишь, — махнула рукой Эстер. — Или нет, я лично созвонюсь с главой попечительского совета и всё поясню. Думаю, кто бы там ни был, он войдёт в наше положение. Она сказала это с такой уверенностью, что Френк в ужасе подумал: и правда войдёт. Такие, как Эстер, заходят куда угодно, открывают дверь пинком и ослепляют сиянием, исходящим во все стороны. Как у неё это получалось, одному Богу известно. — Но она мне нужна здесь… — Боже мой, две недели ты не справишься без дочки! — рассмеялась Эстер и тут же помрачнела. — Смешно. Дакота, быстро за чемоданом. — Да, тётя. Она спокойно поднялась по лестнице, слушая их голоса, и едва не вприпрыжку бросилась к своей спальне. Сердце пело, ноги сами хотели плясать — она! Уезжает! В Сент-Луис! Жизнь враз стала яркой и чудесной, даже то, что от Сойки нет ни весточки, отступило на задний план на какое-то мгновение. Её всю затопила радость, стоило подумать, что впереди — две недели вдали от фермы и отца. Она покидала в чемодан вещи: шерстяное платье, костюм из юбки и пуловера, нижнее бельё, сорочку и ещё одно платье прямого кроя с воротником и голубыми манжетами. Затем, подумав, взяла щётку для волос, зубную щётку, книжку, которую задали прочесть на уроке английской литературы, и мамину тушь в коробочке — на щётку надо было сначала поплевать, потом уже краситься. Собиралась как в тумане, ничего не видя перед глазами. Руки сами всё делали, голова почти отключилась. Единственное, о чём вспомнила Дакота — взять тёплые чулки и гольфы, достать из чехла тонкое серое пальто, которое уже жало в груди, и… Она незаметно заозиралась, затем закрыла дверь и подперла её стулом. Едва не сломав ногти, она быстро отогнула половицу и достала из тайника бумажное кольцо, спрятав его за воротник, на груди. — Господи, — прошептала она, вернув половицу на место. — Помоги мне. Следом встала, захлопнула крышку чемодана, застегнула два замочка и стремительно пошла вниз, уже одетая в пальто.

***

Френк глазам своим не верил. Толстая сука Эстер Галлагер припёрлась в его дом. Толстая сука Эстер Галлагер посадила его Дакоту в машину и увезла! Она попрощалась на удивление быстро, он даже не ожидал, что она может так лихо решать проблемы. Всучив Джошу чемодан Дакоты, она поручила отнести его в машину, в свой дорогой красивый «Додж», и попросила завести его с помощью ручки. Конечно, Джош вприпрыжку помчался — там же был «Додж»! Френк почувствовал себя таким беспомощным, что просто стоял на месте и наблюдал, как его девочку увозят прочь. Это был настоящий шок. Когда она предупреждала, эта ублюдочная тварь Эстер? В каком письме? Он вспомнил письма от индейца и взбесился окончательно. Машина завелась очень быстро. Дакота подлетела к нему, оперлась о плечи и поцеловала в небритую щёку. Френк ощутил прикосновение её губ, и в руках его заломило. Он хотел вцепиться в её талию, обжать под грудью и рявкнуть Эстер, чтобы убиралась прочь, к дьяволу катилась со своим Сент-Луисом грёбаным, но сделать этого он не мог — тогда Эстер многое увидела бы и поняла. Дакота — нет, Дейзи — случайно легла своей грудью на его, и сознание у Френка помутилось. Он рассеянно поцеловал воздух у её щеки, едва мазнув кончиками пальцев по мягкому девичьему телу — а потом Дейзи вырвали из его рук, уволокли под дождь. Она была весёлая, в пальто, в шляпке котелком, и улыбалась почти безумно и бешено его, Френка, улыбкой. И когда она села на переднее сиденье, а Эстер за руль, Дейзи махала ему из окна. Джош махал в ответ и глупо скалился. Он ещё не понял, что случилось, но осознал, когда Френк вызверился на нём, повалил на пол прямо там, в коридоре, и, брякая пряжкой ремня, расстегнул его и едва придержал штаны. — Что, тебе понравилась твоя тётя Эстер? — выкрикнул он, сжав ремень в кулаке, и опустил его на Джоша так, что тот взвыл от боли и обиды. — Папка? Пап… за что?! — Ты! Мразь такая! Поулыбайся мне! — рычал Френк и лупцевал сына по лицу и плечам, по груди. Затем стянул с него штаны — Джош к тому моменту закрыл глаза руками и молча плакал — и отходил его как следует железом по сморчку между ног и круглой заднице. Ему было очень нужно избить кого-то и сделать больно. Больнее, чем себе. Бросив Джоша прямо на коврике возле входной двери и не замечая, что он обмочился, Френк поднялся к себе в спальню, запер дверь, разделся догола и, взяв фотокарточку дочери, перевязал себе член, как умел уже давно — ему показывали проститутки в своё время, и Френку это понравилось. Он завёл бельевую верёвку, которую держал в ящике прикроватной тумбочки, себе между ягодиц, обмотал яйца и стянул так, что в глазах появились звёзды, как с американского флага. А после дёргал за верёвку, делал себе хорошо и больно, очень, очень больно, будто надеялся, что оторвёт к чёртовой матери пенис. И пока не издал полустон-полувскрик, спустя долгих полчаса злого самоудовлетворения, не успокоился. Белые капли брызнули на стекло, за которым на фотокарточке улыбалась Дейзи: снимок сделали, когда ей исполнилось восемнадцать, в здании мэрии. — А дойки у тебя что надо, девочка, — прошептал Френк, весь багровый от исступления, — не как у твоей мамаши. И развязывать себя пока не стал.

***

Джек устроил их очень неплохо. Сойка бы так не сумел, он плохо сходился с людьми, и среди других умонхонов про него говорили — спокойный, как полноводная Миссури, и только некоторые знают, какое бурное течение бушует в его душе. Джек же казался спокойным в другом смысле, и однозначно — более деловым. С ним белые имели дело, потому что он умел договориться, в то время как Сойка долго молчал, слушал их и продолжал настаивать на своём, по-индейски хитро и твёрдо, почти непреклонно. Вот только у белых были деньги, так нужные Сойке, поэтому он передал в руки Джеку заботу об их работе и благосостоянии. Он наступил своей гордости на горло и не пожалел об этом. Сказал, когда они вошли в общежитие: — А ты умеешь всё обстряпать! Джек был польщён. Он хмыкнул, положил мешок возле одной из металлических коек и сказал: — Я сплю внизу, ты — наверху. Будто бы Сойку это смущало. Он закинул свой мешок на второй этаж койки, и ему было неважно, что в комнате таких коек насчитывалось двенадцать — и они стояли в шеренгу. Не на земле спят, не в клоповнике, не в палатке — и ладно. На Карнаби-роуд строили большой магазин, по новой моде. Там снесли кучу маленьких лавочек и освободили место под здание, выложенное белым кирпичом. Стены уже возвели, теперь работали внутри. Сойка сразу понял, что это работа интересная и прибыльная, не дыры в асфальте латать. После чека за первую неделю он убедился в этом и расцвёл: жизнь не так уж плоха! Индейцев охотно брали: ловкие, сильные, быстрые и неприхотливые, они работали как двое белых и не отлынивали, как чёрные, хотя и тех, и других в обилии хватало. Когда у Сойки проблем с деньгами поубавилось и он отослал чек сестре, домой, то вечерами и в часы отдыха задумался о Дакоте, затосковал, как раньше. Он писал ей письма, уже девять отправил — а она не отвечает. Как она там? Забыла его? Может, нашла какого-нибудь симпатичного белого парнишку? А может, её чокнутый отец привёл зятя себе по вкусу? Лишь бы не сделал ничего дурного. Смежив веки, Сойка мучительно думал об этом и старался не вспоминать тот страшный сон, что видел летом, обходя стороной кукурузное поле даже в мыслях. Джек всё замечал. Он только казался большим и бестолковым парнем, на деле был внимательнее и умнее многих. Выкурив две сигареты и выдув чашку крепкого кофе, одним утром он положил Сойке на плечо большую ладонь и сказал: — Хватит чахнуть, Висакхе. Всё будет хорошо. Сойка кивнул. Он уже собрался и ждал Джека, но тот отметил, что Сойка съел слишком скудный завтрак — остальное оставил, и нахмурился, сев рядом с ним на доску, положенную на два камня. — Это из-за неё? Сойка поморщился, дёрнул верхней губой: — Я просто беспокоюсь. — Понятно, почему. — Джек помолчал. — Ну, она тебе ответила на письма? — тот покачал головой. Джек выпучил глаза. — Что, ни на одно?! Сойка поднял на него взгляд. Глаза у Джека были тёмно-карими, но тёплыми, у Сойки — холодными, в тот оттенок красного кедра, который отливает на солнце багровым и золотым. Он вымученно откинул назад затылок, прижавшись им к стене общежития. Из двери выбежало двое мужчин; Джека хлопнули по плечу: — Хэй-хо, Вождь! На работу не торопишься? У белых все индейцы были Вожди. Сойку так не называли, уж больно мрачен и неприступен с виду он был. Джек казался им повеселее, более «своим», что ли. Он беззлобно махнул рукой: — Скоро придём. — Ну давайте, лентяи, не всё же нам на стропилах отдуваться! Джек закивал: он вспомнил, что сегодня занимались крышей. Тем более, Сойке бы не стоило расклеиваться. Он упёрся локтями в свои колени, сгорбился, искоса посмотрел на опустившего плечи Сойку. Тот пилил взглядом песок и пыль у себя под ботинками. — Слушай-ка, Висакхе… Слушай, что я скажу. Если Умот’хоⁿти будет так угодно, всё будет хорошо. Если нет, кто мы такие, чтобы противиться этому. На лбу Сойки появилась глубокая морщина; он был не согласен, но смолчал. Джек это заметил. Он поёрзал на скамейке и положил другу на загривок руку, несильно сжал пальцы. — Уижите, придётся ждать, — тихо сказал Джек. — До зимы мы домой не вернёмся. Так что не терзай себя. Бесполезно. Можешь много ошибок сделать, а ошибок наша работа не прощает. Сойка кивнул и встал. Он снова скрылся под безразличной маской, мотнул головой и сказал «хитекита-га», короткое «пошли». Джек лишь проводил его взглядом. На душе было очень неспокойно.

***

— Поднимайся скорее, Дакота. Что ты там цацкаешься? — Я только возьму чемодан, тётя… — Джо принесёт чемодан. Эй, Джо! Чёрный мальчик, который выбежал им навстречу с зонтом в руке, коротко кивнул и широко, белозубо улыбнулся: — Конечно, мисс Галлагер. — Придержи над ней зонт, Джо, эта дурочка промокнет в ливень! — Хорошо, мисс Галлагер. Дакоте было неловко, но она вошла под зонтик и поднялась по гранитной лестнице вместе с Джо. Из-за луж было скользко, под каблуками расквасилась грязь; Дакота на верхней ступеньке немного оступилась и схватила Джо за локоть. Он улыбнулся ещё шире. — Мальчишки, мужчины… все вы одинаковы. Её чемодан снеси в гостевую комнату на втором этаже. Джо кивнул и исчез, а тётя Эстер обняла Дакоту за спину и завела в дом. И это был очень симпатичный дом. Дакота обвела глазами коридор, бра на стенах и высокую деревянную лестницу с резными шишечками. В этом доме, залитом светом, было тепло и уютно с первого мгновения, и Дакота точно не понимала, почему. Тётя прошла по персиковой ковровой дорожке, бросив пальто на кресло, стоящее в углу: — Положи своё туда же и пойдём, я дико голодная. Дакота как зачарованная стянула пальто и, оставив его поверх тётиного, прошла по коридору, завешенному фотокарточками, картинами и рамками с сухоцветами под стеклом. Их здесь было так много, что глаза разбегались. — Этот дом куда лучше того, где я жила с мужем, — громогласно сказала тётя, не оборачиваясь, но её было и без того прекрасно слышно. — Там — сплошное мещанство… ты в курсе, дорогая, кем был твой прадедушка, Эдриан Галлагер? — Нет. — Мать тебе не рассказывала? — изумилась Эстер и хмыкнула. — Это на неё так похоже — скрывать от вас, чтобы Френку жилось приятнее и он чувствовал себя не каким-нибудь там рэднеком с полей, а важной птицей. Ну так вот, твой прадед был одним из офицеров при сэре Альберте Сидни Джонстоне… Слышала о таком? — Нет. — Бог ты мой, что преподают в ваших школах?! Джонстон, дорогая, был американским генералом, который участвовал в войне Чёрного Ястреба. Служил здесь, на Миссури… — Макатавимешекака, — вдруг выдала Дакота, и тётя остановилась. — Про войну эту я слышала, но не знала, что ты говоришь про того самого Джонстона. Она случилась в тысяча восемьсот тридцать втором. Вождь сауков Чёрный Ястреб не хотел, чтобы у него отняли его деревню, Саукенук, и возглавил восстание. Тогда индейцев погибло больше четырёх сотен, а армейских — только семьдесят. — Всё так, — протянула Эстер. — Вот только никакой гордости за прадедушку я, если честно, не испытываю, — ровно продолжала Дакота. — Раз уж он был офицером у Джонстона. — Это обычное дело, дорогая. Всё в этой жизни происходит по праву сильного. Войны всегда случаются… — Чёрный Ястреб боялся, что Саукенука не станет, и его не стало. Так и случилось. На его месте отстроили город Рок-Айленд. Племя потихоньку истребили, а остатки тех, кто выжил, согнали в резервацию. Эстер с прищуром повернулась, сложив руки на груди, и смерила Дакоту взглядом. Та ответила тем же. — И кто тебе в таком тоне это преподнёс? Мать? Или школа? — Мой друг, — Дакота тоже сложила на груди руки. — Сойка. Он из племени омаха. Она ожидала, что Эстер обидится, разозлится или вспылит. Что она, как и отец, отвесит унизительную колкость в его адрес, или скажет, что Дакоте не нужно бы общаться с красножопыми, так-то. Но Эстер Галлагер лишь ухмыльнулась, совсем задорно. — Да, ты правда похожа на матушку. Не удивлена, что она тебе не рассказывала про родню, раз якшалась с красными. Пойдём. И всё? Дакота оторопела. И всё! Ни поучений, ни пощёчины, ни крика. Ничего! Разве так бывает? Ей казалось, что нет, оттого ноги сначала не шли за тётей Эстер. Но когда та резко окликнула у дверей в столовую, Дакота заторопилась. Она словно попала в новый мир. И мир этот пока что ей очень нравился.