Сойка, улетай!

Молодой мистер Мэрриуэзер, адвокат из компании «Рочестер энд Сонс», которым Эстер Галлагер платила уже с октября, чтобы они опротестовали опекунство Френка МакДонафа и выданный ему на руки документ о недееспособности Дакоты, позвонил Эстер первого февраля и сообщил, что из «Коллегии адвокатов штата Небраска» отозвали встречный иск. И более того, «Рочестеры» на них так насели, что они теперь подымут все бумаги Кей-Си Уолтера, который прежде вёл дела с Френком. — Какая хорошая новость! — Эстер отложила амбарную книгу и взволнованно прикусила кончик карандаша. — Вы знатно потрудились, Чак. Его звали Чарльзом, и он был очень молод — ему ещё не исполнилось двадцати пяти — но подавал в компании большие надежды. Эстер он разрешил в порядке исключения звать себя мягко, Чаком, словно она была его тётушкой или ещё какой дальней родственницей. Так вышло потому, что Эстер ему действительно очень нравилась, и он взаправду хотел ей помочь не только потому, что это требовалось по долгу службы. — На самом деле, здесь нет моей заслуги, миз Галлагер, — мягко сказал он в трубку. — Вы, должно быть, шутите. Мы осаждали их с осени. — Всё так, но чёрта с два бы у нас что получилось, если бы не несчастье. Знаете ли, Кей-Си Уолтер скончался на днях, так что… Эстер нахмурилась. Эта новость неприятно взволновала её, уколола под грудью. Она сама не знала, почему, ведь этому ублюдку в сердцах она сама чего только не желала — и не сказать, чтобы очень уж расстроилась, что он умер. Но весточка была тревожной. — А что с ним приключилось? — спросила она. Чак на другом конце провода, в Питсоне, за много миль от Сент-Луиса, замялся, точно не знал, что сказать. Или, точнее, как аккуратнее всё преподнести. — Чак, не стоит жеманиться. Я не барышня в кружевах, чтобы бояться таких вещей, — сухо заметила Эстер. — Говорите, как есть. — Откровенно сказать, мне так уж и нечего сообщить, кроме слухов, — сознался Чарльз и помолчал. — Я просматривал вчерашний некролог, там было сказано, что «мистер Кей-Си Уолтер скончался от сердечной недостаточности». Но, по правде… — Что ещё за «по правде»? А это была не правда? — Это была официальная версия, — намекнул Чак и шумно вздохнул. — Миз Галлагер. Не подумайте, что мы с коллегами из Небраски такие уж ярые враги. Между нами особых причин к ненависти нет, даже если мы выступили против них, и всё, что происходит в порядке очередного дела, остаётся только в его рамках, понимаете? — Более чем. Хотите сказать, что у вас там есть свои люди, и вы неплохо общаетесь? — Если выразиться грубо, это так. — Чак замялся. — И вне пределов газет и официальных толков, в пересудах, они разное говорят о том, как именно умер Кей-Си. Но причина — однозначно не сердечная недостаточность. Если только в результате неё, конечно, из человека совсем не вынимают сердце. — О, Господи. — Ну вот, — сокрушённо вздохнул адвокат. — Я не хотел вас пугать, миз Галлагер, но, видимо, напугал. Но Эстер не была напугана тем, что услышала, как напугалась бы другая впечатлительная женщина. Этот адвокат, как бы ни умер и что бы с ним ни случилось, был связан с Дакотой, и в душе Эстер ощутила, как что-то тревожное окутывает образ её племянницы. Ещё не найдя этому объяснения, не увидев всей картины, она почувствовала это, как мать чувствует, что происходит с её ребёнком даже за сотни миль. И главное, что она ещё чувствовала — свою огромную вину. Поднявшись из-за прилавка, Эстер поблагодарила Чака Мэрриуэзера, подумав о том, что, как бы там ни было и по какой бы причине делу Френка не придали новый оборот, своё поощрительное письмо он заслужил. Эстер повесила трубку и, глубоко задумавшись, встала против окна, глядя на снег. Он медленно падал на задний двор, заметая цветы и кустарники, которые на зиму Эстер так старательно укрывала от непогоды толстым слоем ткани. — Джо, — медленно позвала она. Он не ответил, тогда пришлось крикнуть громче. — Джо! — Да, мисси? Обеспокоенный, Джо показался из коридора. В одной его руке было вафельное, оливкового цвета полотенце, в другой — тарелка, которую он старательно вытирал. Только взглянув на свою хозяйку, Джо понял, что с ней что-то неладно. Уже который месяц она ходила хмурая, сама не своя. Рождество встретила в одиночестве и рано легла спать, задув все праздничные свечи на столе, который Джо накрыл для неё. Он был рад, что его общество оставалось для Эстер утешительным, потому что души в ней не чаял, и, когда она подозвала его ближе, стремительно подошёл, чтобы она не ждала. — От Сойки нет совсем никаких вестей? — спросила она. Джо покачал головой, и Эстер, сжав губы в узкую, тонкую нитку, снова упала в своё кресло. Месяц назад, с самого Рождества, Сойка куда-то пропал. Эстер догадывалась — он уехал к Дакоте, и очень скоро, спустя неделю, может быть, эта догадка подтвердилась. Джо переговорил с другом Сойки, ещё одним индейцем со стройки, и тот рассказал всё, как было. Сойка уехал с попутчиками, а уж добрался до Дакоты или нет — неизвестно: те мужчины больше не вернулись на стройку, разъехавшись по домам… Теперь ищи ветра в поле. С того дня Эстер оборвала телефон Френка МакДонафа, но тот ответил ей только дважды. Рявкнул в трубку, чтобы она навсегда забыла о нём и о Дейзи, и что тот индеец правда был у него, только Френк его, паскудника, прогнал. Если так интересно узнать, где он ошивается, пусть она, Эстер, значит, съездит в резервацию омаха — «может, голозадые красные что-нибудь порасскажут про то, как ты подложила в собственном доме под этого мерзавца мою дочь». Он пригрозил полицией и судом, он сказал, что так насядет на Эстер и её адвокатишек, что они вовек не увидят девчонку. Чак попросил Эстер быть осторожнее и благоразумнее и отступиться, не донимать МакДонафа, пока дело не уляжется. — Главное для нас — конечный результат, миз Галлагер, — ровным голосом говорил он. — А наилучший конечный результат — чтобы наконец Дакоту признали дееспособной и освободили от попечительства мистера МакДонафа. Как совершеннолетняя женщина, в таком случае она сможет действовать самостоятельно и от своего лица в дальнейшем, вместе с вами, добиваться любой справедливости законным способом, предусмотренным Конституцией Соединённых Штатов. А потому советую оставить Френка в покое — ради вашего же блага, иначе эти сукины дети из Небраски найдут, к чему прицепиться. Но Эстер, согласившись на это с тяжёлым сердцем, уже тогда понимала, какая же это чушь. Куда пропал Сойка? Сердце её было неспокойно. День за днём она ждала вестей, только теряя время. Кипучая, бурная жажда всё разрешить самой и во что бы то ни стало забрать племянницу от Френка, сменилась апатичной тревогой. Впервые в жизни ей по закону связали руки, заявив, что так она сделает только хуже. Но что такое хуже, Эстер узнала вечером того же дня, как ей сообщили о смерти адвоката Уолтера. С наступлением темноты к ней в дверь постучались. В тот год было много попрошаек. Соседские ребятишки бегали по домам и продавали всякую ерунду, чтобы подзаработать деньжат, а ещё носили газеты, предлагали почистить дорожки и прочее, прочее, так что Джо привык гонять их и другую шелупонь. Он привычным образом выглянул в дверное ребристое стекло и, увидев там смуглую физиономию, подумал — опять это какой-нибудь бродяжка. Тем более, стучится так поздно: часы уже пробили десять. Джо открыл дверь, обнаружив на крыльце высокого черноволосого мужчину в шляпе и пальто. Нижняя челюсть у него значительно выдавалась вперёд, как и массивный, с чувственной ямочкой, подбородок. Верхняя губа изогнулась капризным купидоновым луком. Глаза его прятались в тени шляпы, лица было наполовину не видно. Он был одет легко, не по погоде, и его плечи и голову уже замело снегом, но он даже не ёжился от холода и вьюги — только сунул руки в карманы, словно ему всё было нипочём. — Что тебе? — беззлобно спросил Джо. В человеке он сразу узнал цветного, притом бедного цветного, вдобавок — красного, а с цветными, да ещё и бедными, всегда разговор был коротким, пускай Джо и сам был чёрен, как ночное небо, и жил-то в состоятельном доме только потому, что работал на Эстер Галлагер. Тем не менее, он выполнял свою работу, а этот — этот слонялся просто так. И, наверное, обязательно хотел попрошайствовать. Опустив подбородок, так, что лица его почти не стало видно из-за тени от шляпы, цветной пробормотал: — Мне нужна миссис Галлагер. — Что? — поморщился Джо, хотя всё прекрасно расслышал, и начал закрывать дверь. — Не могу разобрать, чего ты хочешь. Но тот вдруг сунул ногу в дверной проём, и дверь стукнулась о его ботинок. Цветной поднял взгляд, и его лицо с тяжёлыми веками, набегавшими на узкие глаза, показалось Джо, во-первых, отчего-то знакомым, а во-вторых, таким усталым и свирепым, что он облизнул губы. — Мне нужна миссис Галлагер, — повторил он. — И срочно. Джо замешкался, посмотрел цветному под шляпу и обнаружил, что тот совершенно не шутит и уходить с крыльца не намерен, даже если Джо его погонит. Но Джо и сам замешкался: а может, стоит действительно позвать хозяйку, и пусть она решает, как поступить? Правда, так поздно беспокоить её он не хотел. Замявшись, Джо наконец мягче сказал: — Обожди здесь, я спрошу, сможет ли она тебя принять. А пока убери ногу, я закрою… И он уже вспомнил этого красного, и хотел пойти к мисси со словами: пришёл друг того индейца, что гостил в доме с молодой хозяйкой, Дакотой. Но Эстер, сойдя по лестнице со второго этажа — уже в шёлковом халате богатой вышивки и домашних туфлях, с волосами, мягко убранными назад в пучок — избавила его от беготни. — Не стоит, Джо. Как я понимаю, это тот человек, с которым ты недавно разговаривал на стройке. Джеймс, да? Джо, поджав губы, посторонился, чтобы Эстер смогла получше разглядеть позднего гостя. Тот был высок и статен, даже несмотря на то, что, приосанившись, выглядел несколько развязано в своём старом пальто. Волосы его, убранные в косу, были черны, как вороново крыло, если бы не снег. Массивная, тяжёлая челюсть и небольшие, но проницательные глаза выдавали в нём человека пусть могучего физически, но далеко не обременённого умственно — хотя Эстер редко когда видела удачное сочетание таких качеств. — Джек. Джек Разжёг Огонь, — представился он, и почему-то это не столько развеселило Эстер, хотя звучало даже нелепо в таких-то обстоятельствах, сколько напугало. — Вы, наверное, помните меня. Ваш человек спрашивал у меня о Сойке. Джек Разжёг Огонь был похож на мрачного жнеца, принесшего в дом недобрые вести, и Эстер боялась даже подумать, какие. — Да, помню, — глухо бросила она. — Проходите. Он вошёл, и Джо закрыл за ним дверь, с опаской оглядев от макушки до пяток. Джек снял пальто и хотел разуться, но Джо сказал «не стоит», и он, пожав плечами, просто отдал ему пальто и шляпу. Они прошли в гостиную. Эстер села в кресло и предложила Джеку другое. Он устроился напротив и осторожно вытянул свои длинные ноги, поставив их на паркет, а не на светлый ковёр, потому что помнил, что был в ботинках. Эстер это отметила. — Джо, принеси горячего вина. И хлеба, и сыра, и что нужно ещё. — Не стоит, я зашёл только передать вам новости. Ведь вы — родная тётя Дакоты, верно? — Верно, — согласилась Эстер. — Пока Джо возится на кухне, говорите, что вас сюда привело, если только вы не окончательно продрогли и устали. Простите мою торопливость. Обычно я не поступаю с гостями, как с гончими собаками, и даю время на передышку, но сейчас другие обстоятельства. — Я понимаю, — спокойно сказал Джек, немного смежил свои тяжёлые веки и продолжил. — Сойка пропал, и я думаю, Френк МакДонаф его убил. Эстер тяжело опустила локоть на ручку кресла и вперилась взглядом в пустоту. То, что она подозревала, Джек озвучил. Она спросила, почему он так считает, и Джек без запинки, по-прежнему спокойно ответил: — Я был у Френка, но он меня погнал прочь и выстрелил дважды в небо, чтобы я не приближался к его дому. Тогда я поехал к депьюти, чтобы тот выслушал меня и расспросил Френка, куда девался Сойка. Но депьюти позвал шерифа, а тот сказал, чтобы я убирался к себе в резервацию, и что никто из них не знает этого индейца и он — не их забота. Когда так говорят, это значит, он мёртв, и искать его попросту бесполезно. — Господи, — покачала головой Эстер. — Но, может, это не так и Сойка действительно жив, но… — Если бы он был жив, разве он допустил бы, чтобы Дакота оставалась всё это время с отцом? — хмуро спросил Джек. — Я издалека глядел в её окна и видел в них свет и её силуэт. Френк торжествовал, когда гнал меня прочь. Он сказал, что Сойка ушёл прочь, как трусливый пёс, и забыл дорогу к его ферме, но это неправда. Я не знаю никого более упрямого, отчаянного и смелого, чем Сойка. Если его нет на ферме, значит, его нет в живых. — Но как это узнать поточнее? — спросила Эстер. В комнату зашёл Джо с подносом в руках. Он принёс два бокала с горячим вином, немного корицы, нарезного хлеба и сыра. Всё это поставил на чайный резной столик и удалился, не став прерывать беседы. — Только одним образом. Нужно туда съездить, — сказал Джек. — На этой неделе, через два дня, я заканчиваю работать на стройке. Мне очень нужны деньги, и я не мог уехать раньше. Раз Сойка пропал, значит, я должен был остаться и выполнить его работу, иначе что я привезу его семье? У него в резервации остались сестра и племянник. И теперь, видимо, забота о них легла на мои плечи. — О деньгах не беспокойся, — вдруг сказала Эстер и повела рукой, хотя Джек нахмурился ещё пуще. — Эти два дня я тебе восполню, а если твой начальник будет что-то говорить и решит заплатить тебе меньше, просто пошли ко мне Джо. Я всё улажу. Но сегодня ты никуда не пойдёшь и останешься в этом доме. Ты мой гость, и не нужно возражать. Затем, завтрашним утром ты заберёшь свои вещи из барака и мы поедем в Ред Клауд. Там мы сперва зайдём к шерифу, а затем наведаемся к Френку. Мой адвокат уже сказал, что он не имеет никакой юридической силы над собственной дочерью, и, поскольку та является совершеннолетней, здоровой психически и физически девушкой, она может в любой момент уйти оттуда. Лицо Джека прояснилось. В глазах что-то блеснуло. Он сел прямее в кресле, неловко одёрнул свою серую рубашку, прижатую на груди подтяжками от брюк. Он был таким непоколебимым до этого, что теперь его смущение очень растрогало Эстер, и она подалась вперёд и положила свою руку на его: — Не тревожься, Джек. Мы со всем разберёмся. Если с Сойкой что-то действительно случилось, Френк ответит за это сполна.

2

Это было очень холодное утро на исходе января. Мороз стоял такой, что воздух дрожал от низких температур, а неприкрытые участки кожи жгло, как калёным железом. Но шериф Джем Тулсон и его депьюти, Ноа Стивенс, последовали на ферму Уолгрейвов, потому что дочка Лейна, Марджори, самая старшая из всех, приехала вместе с соседом, Роем Флоресом, на тёмно-зелёном громыхающем фургоне прямо в Ред Клауд. У неё тряслись руки, и она была так бледна и перепуганна, что Флорес — этот неотёсанный, бессердечный битюг — сам привёл её в участок. Стивенс сперва подумал, что он что-то сделал с девушкой, но оказалось, тут было другое. Когда Марджори выпила немного воды, стуча зубами о край стакана, то смогла выдавить: — Отца убили. Отца. Отец мёртв. Он… там, в сарае. И я не знаю, что делать, — и расплакалась. Стивенс позвал шерифа, тот быстро собрался, пока помощник заводил машину. На полицейском форде они отправились к ферме, Марджори была на заднем сиденье. Шериф не стал её ни о чём расспрашивать, кроме одного — нет ли у них дома посторонних. Марджори затрясла головой. И ещё спросил, когда они обнаружили тело. Выяснилось, что пару часов назад, но, пока сообразили, что делать дальше, и дождались какую-нибудь машину, проезжавшую по дороге, прошло время. Спустя тридцать минут полиция была уже у Уолгрейвов, и шериф задумчиво взглянул на три небольших строения посреди заметённого белого поля, одно другого меньше: дом, амбар и сарай. Они остановили машину у группы деревьев на обочине, потому что поле отделяло дорогу от фермы, и к ней пришлось идти пешком. Не будь здесь столько сугробов, и они увидели бы другую дорогу, которая вела к дому через поле, но и её замело. Шагая по снегу и ёжась от холода, они смотрели в спину Марджори, которая уверенно брела впереди, зная здесь каждую кочку. Потребовалось около десяти минут, чтобы наконец тяжело дойти по снегу к самому крыльцу. Из дома показалась полная, кругленькая, симпатичная Сюзи Уолгрейв, но лицо её было заплаканным. На руках она держала самую младшую дочку, Рут. У той задралось платье и были видны шерстяные сползшие чулки. Под носом дулся большой пузырь от слёз и соплей: она тоже рыдала. Шерифа и депьюти впустили в старый дом Уолгрейвов. Там было далеко не так шикарно и чисто, как у их соседа МакДонафа, но не нашлось ни следов погрома, ни поломанной мебели, никаких внешних признаков борьбы. Сюзи утёрла мокрые щёки и взахлёб начала рассказывать. Она встала раньше утренней дойки, потому что замёрзла. В постели она была одна. Кровать со стороны Лейна — смята, но пуста, будто бы он спал, а потом куда-то ненадолго поднялся. Сюзи коснулась простыни и удивилась: она была ещё тёплой. По дому гулял такой холодный ветер, что Сюзи подумала: то ли им выбило входную дверь, то ли где-то забыли запереть окошко. Надев толстый халат, она спустилась вниз и действительно увидела в гостиной открытое окно. Когда она подошла ближе, увидела на подоконнике глубокие царапины. Тогда ещё она не поняла, что это было. Царапины пересекали и раму, и небольшой дождевой скат улице, который сейчас обледенел. Теперь же Сюзи думала, что это Лейн оставил следы от ногтей, когда его кто-то тащил из дома — наружу. Она выглянула и увидела под окном совсем свежие следы ног, будто кто-то стоял там, внизу. Затем — другую странность. До сарая тянулся длинный, широкий след, как от волокуши, а вот кто её тащил? Его следов не осталось, и вряд ли их так быстро замело снегом. Сюзи несколько раз позвала мужа. Затем обошла дом, но его нигде не оказалось. Дочки мирно спали. Тогда Сюзи подумала, вдруг с Лейном случилось что неладное. Она обулась, надела пальто и вышла к сараю, уже чувствуя, что над фермой Уолгрейвов сгустилась тьма. Когда она толкнула дверь в сарай, из её груди вырвался громкий вопль, преисполненный ужаса. Она повисла на двери, качавшейся на петлях, и, когда взглянула на свои руки, отшатнулась от неё: на них остались следы крови. В крови был весь сарай. Тело Лейна, распополамленное, лежало в разных сторонах. Возле инструментов для возделывания поля — голова и туловище. В дальнем тёмном углу торчали из теней ноги. На его белом, обескровленном лице осталась гримаса ужаса. Широко раззявленный рот будто был порван, нижняя челюсть — сломана. Из-под рубашки торчало что-то влажное, длинное, как огромные дождевые черви, и, только присмотревшись, Сюзи поняла, что это кишки.

3

— Кто вообще мог с ним такое сделать? — полюбопытствовал депьюти у Тулсона, когда останки Лейна погрузили в машину, положив на заднем сиденье на шерстяном одеяле. Сверху накрыли таким же. Семья Уолгрейва осталась стенать и скорбеть у себя на ферме. Сюзи запретили заходить в сарай и вмешиваться в следственные действия. Сказали, что приедут за ней завтра и ещё раз подробно обо всём спросят. Тело пока не отдадут и не смогут вверить земле: сперва нужно произвести его обследование и аутопсию, а вскрытие делают только в Дэнвиче, в ста милях отсюда, но сегодня в Дэнвич его не повезут: повалил сильный снегопад, можно встать на дороге и дальше ни мили не проехать, ведь её никто не чистит. Сев в форд, шериф негромко выругался. Эта ему-де чёртова погода! Депьюти был за рулём, и Джем Тулсон мог спокойно закурить. В салоне горько запахло табаком. Приоткрыв сбоку маленькую треугольную форточку, Джем стряхнул наружу пепел. Машина покатила по заметённой дороге с почти исчезнувшей колеёй, подрагивая на кочках и ухабах, и очень скоро, проехав мимо чёрных деревьев с голыми ветками, исчезла в белой пелене. Там, в доме Уолгрейвов, малышка Рут наблюдала за фордом в окно детской комнаты, с тревогой думая о том, что зло, которое жило в их доме всю ночь, ушло вместе с телом её отца. Полицейские ехали к Ред Клауду. Желания разговаривать не было; каждый погрузился в свои мысли. Джем думал о том, что в округе происходит что-то неладное. Ну хорошо, допустим, убийство по пьяни, смерть от болезни или старости, в конце концов, несчастный случай. Это были нормальные причины, почему в Омахе умирали люди. В ноябре, в густом тумане, в лесу двое охотников случайно встретились лоб в лоб. Один, Роберт Доу, подумал, что в зарослях шевелится кабан, на чьи следы он недавно наткнулся, и пальнул на звук. Он продырявил Хатчу Нормготти брюхо, и тот истёк кровью по дороге в больницу. Или, к примеру, тот же Рой Флорес летом случайно размозжил своим фургоном череп старику омаха. Шериф вдруг подумал о Френке МакДонафе и том индейце, с которым расправился его сынок. Френк, весь в слезах, крепко жал Джему руку и умолял не забирать его единственного оставшегося в живых сына в тюрьму из-за какой-то местной красной обезьяны, тем более, отпетого ублюдка, который сотворил такое с его дочкой. Джем знал, что это могло быть и неправдой, но Френк убедительно плакал, убедительно говорил, а ещё больше убедил, когда в ладони у Джема после рукопожатия остались купюры большого номинала, свёрнутые трубочкой. Проведя языком по зубам, шериф прищурился, глядя в снежную пелену перед автомобилем. Он всё думал, что там случилось, у Френка на ферме, потому что Лейн Уолгрейв ведь приходил к нему через два дня после Рождества, в стельку пьяный, и пытался в чём-то сознаться — а в чём, не мог даже вымолвить. Это было мутное дело, но в конце концов, в резервации есть свои власти — пусть они и разбираются с тем, куда пропал их человек. Джем к этому не имел никакого отношения. — Бог ты мой! — вскрикнул Стивенс и резко выкрутил руль, потому что из снегопада прямо перед мордой форда резко выросла чёрная человеческая фигура. Они не сумели толком рассмотреть того, кто так внезапно появился на дороге. Ноа, даже не раздумывая, свернул в кювет. В нём сработали прекрасные инстинкты полицейского, который был натренирован на подобные ситуации. Форд упал носом в снег, глубоко вошёл в сугроб и заглох. Заднее правое колесо беспомощно вращалось; машина накренилась; с заднего сиденья с глухим стуком на пол упало накрытое тело Лейна Уолгрейва. Стивенс и Тулсон медленно приходили в себя. Депьюти сильно налетел на руль грудью и теперь полулежал на нём, возвращаясь в сознание. До того в глазах был чёрный морок, точно его погрузили в короткий, нехороший сон. Шериф пришёл в себя быстрее. Он ударился виском о ребро оконной рамы и острым краем раскроил кожу. На стекле осталась кровь. Джем утёр ладонью висок и понял, что, по счастью, он ранен не серьёзно, а крови было много, потому что рассекло мягкие ткани — только и всего. — Ноа, — грубовато позвал он Стивенса и тряхнул его за плечо. — Стивенс, ты как? — Нормально, шериф, — сдавленно ответил тот и кое-как отлепился от руля. — Мне кажется, я сломал ребро. — Неудивительно, — проворчал Тулсон. — Какого чёрта тот идиот выпрыгнул на дорогу? Кто это, мать его, вообще был? — Не знаю, — покачал головой Стивенс и прибавил, прижав ладонь к груди. — Но мне это совсем не нравится. — Как и мне, — согласился Тулсон и на всякий случай проверил в кобуре свой «Смит-энд-Вэссон» тридцать восьмого калибра. — В округе убивают Лейна Уолгрейва, распополамив тело, а потом мы попадаем с ним вместе в аварию. Как считаешь, это относится к делу, или… — Я не верю в случайность, шериф. Ох, чёрт. Точно сломал ребро, — и Стивенс болезненно выдохнул, даже не пытаясь распрямиться. — Что будем делать? — Вернёмся на ферму, — решил шериф. — Сперва я отведу тебя туда. Затем вернусь и заберу тело, но машину закроем — чего не хватало, труп растащат лисы… Их тут водится полным-полно. Стивенс медленно поглядел в окно, окинул взглядом небо и заметил: — Да и птиц здесь немало, сэр. Тулсон выглянул в форточку и остолбенел. Такое он видел впервые — это было что-то немыслимое! В белёсом, седом небе, застланном густым снегопадом, мелькали десятки пёстрых крыльев. Персиково-рыжие птицы с чёрно-голубым оперением летали быстро и часто, рассекая снег. Джем не понимал, как они здесь очутились в такой мороз, в самой середине зимы, и почему такая большая стая сколотилась именно над этим полем, над их машиной. Но он вымолвил: — Гляди-ка, Ноа. Да это же сойки. Они не замечали, что к ним по снегу, легко и бесшумно, сзади подошёл высокий человек в грязной дублёнке. Его прямые, грязные чёрные волосы свисали на голой груди, как мокрые пакли, изнизанные снежинками. Его штаны были порваны, а ноги — босы. Он опустил лицо так низко, что, казалось, оно пряталось в тенях. На голове его была шляпа с пёстрым пером сойки. Он тихо жевал что-то, работая челюстями, и добрёл до форда так неторопливо, что дал фору копам очнуться и прийти в себя, а затем, хрустнув косточками на зубах, спрыгнул в кювет и показался в окне со стороны шерифа. — А это ещё кто… — пробормотал Ноа, морщась от боли в рёбрах. Шериф непонимающе сузил глаза, взглянул на худощавого, смуглого человека против машины: его качало от поднявшегося ветра, а под дублёнкой не было совсем никакой одежды, разве что рваные штаны, державшиеся на худом ремне. Он прятал одну руку в кармане, а во второй что-то держал. Когда он поднял взгляд, шериф вжался спиной в кресло. — Бог ты мой, — обронил он, глядя на индейца с глазами белыми, точно покрытыми бельмами, и ртом, испачканным в крови. Индеец жевал сырую сойку, держа её за сломанное крыло. Он ел её не целиком: только внутренности. Его интересовали кишки, почки и желудок, но особенно — сердце, маленькое птичье сердце. Затем он взглянул своими белыми страшными глазами на двух человек в форде, как на шпрот в консервной банке, и широко ухмыльнулся. Он обнажил зубы острые, что иглы, и Тулсон мог запросто сказать, что их было куда больше, чем у обычного человека. — Ноа, — велел он, — закрой две… Как вдруг что-то коснулось его плеча, и он, увидев в зеркале заднего вида обескровленное, искажённое ужасом лицо Лейна Уолгрейна, подскочил и сам вылетел из форда, не помня себя от дикого ужаса. Теперь шериф не знал, кто был страшнее — покойник внутри машины или странный красный снаружи. Он только услышал страшный крик Стивенса — спустя пол-минуты он, правда, захлебнулся, и вместо него раздались глухие удары о стекло, будто кого-то печатали в окно головой. Но шериф не мог сказать точно, что происходило в форде. Он вынул свой револьвер с деревянной тяжёлой рукоятью и наставил чёрное дуло на индейца. Один Господь знал, была эта тварь слепой или зрячей — но при виде пистолета красный только рассмеялся, тихо и недобро. — Хавиа-ж-жи мониа, — сказал он шёпотом, похожим на далёкое эхо. — Тебе уже ничем не помочь. Он двинулся на шерифа, и Тулсон, крепко стиснув револьвер, сделал четыре выстрела прямо ему в грудь. В теле появились отверстия от пуль — индеец даже не пытался увернуться — а сам он запнулся, чуть отброшенный назад. Вдруг над головой Джема Тулсона многоголосо перекликнулись: — Хавиаж-ж-жи мониа, продажная мразь, хавиаж-жи… Птичий грай облёкся в слова. Соек в небе было так много, что они стали сами похожи на облако. Тулсон, запнувшись, отступил назад, но револьвера не выпустил — а во все глаза смотрел на птиц. В их чёрных маленьких глазках, которыми так хорошо видел Сойка, многократно отражалось насмерть испуганное лицо шерифа. Лицо немолодого уже, усталого человека с обвисшими брылями, с короткой стрижкой, с дрожащей нижней бульдожьей челюстью. — Хавиаж-ж-жи мониа, продажная мразь, хавиаж-жи, — кричали птицы, повторяя это, одна за другой. Шериф, отступая, выпустил в них ещё две пули, не понимая, что происходит — и какого дьявола здесь творится, в этих краях. Сойка распрямился и коснулся рукой груди, но крови на ладони не осталось. Но он знал, что из-за дыр, изуродовавших тело, расстроится его милая винчинчала — и им завладела ярость. А потому он, обретший больше сил, чем было у него прошлой ночью, утробно, низко, как дикий зверь, заворчал — и бросился на Тулсона, в один удар сбив его с ног, а во второй пронзив ему живот длинными когтями. Тулсон пальнул в воздух, нелепо взмахнув руками: Сойка не стал медлить и сломал ему запястье, так, что оголилась кость, вспучившаяся из-под разорванной кожи. Послышались крики и возня, но вскоре шериф булькнул кровью, пошедшей из глотки. Оседлав его толстое брюхо, Сойка самым длинным и острым своим когтем, отросшим на указательном пальце, проник Тулсону в рот и, раскроив горло, сунул руку по запястье, так глубоко, чтобы пронзить и вытащить сердце. Всё, о чём думал Сойка — что не стало ещё двоих людей, причастных к его смерти. Всё, чего он хотел — вернуться на ферму. Он вёл свой список убийств и не намеревался отступить, даже если его попробуют заставить. Прежде, чем проглотить сердце своего врага, Сойка поднял его к небу, даже не глядя на распростёртого в снегу, окровавленного Тулсона. Оскалившись, он выкрикнул птицам, десятками кружившим над его головой: — Вонге-вибда-ха! Он знал, что их позвало поле, и они пришли. Знал, что от мороза вскоре они попадают замертво. Знал, что они пришли к нему на помощь и принесли себя в жертву этой земле — поле любило кровь, полю нужно было много крови. А ему — только сердце. Потому он съел его, не оставив ничего на поживу зверям: им и так осталось три трупа. Разве мог он сделать подарок лучше этого в стужу?

4

Хотя Френк знал, что в таком состоянии, как у него, и в такой лютый холод отправляться в Ред Клауд опасно, но что-то в нём умоляло покинуть дом. Испуганный донельзя, он собрался в своей комнате, заперев дверь изнутри, и вышел, только когда был полностью готов. Самому не верилось, что он вот так, словно трус, покидает собственную ферму. И от кого он бежит? От Дейзи? Но, когда он спустился вниз по лестнице, ощутил, что запальчивости поубавилось, и весь сжался, а затем трусливо натянул пальто и взял шляпу с полочки в прихожей, хотя во рту ещё чувствовал мерзкий вкус того яичного напитка. Дейзи стояла к отцу спиной на кухне, у раковины, и мыла посуду, задумчиво и радостно напевая себе под нос какой-то нудный мотивчик. Френк прислушался, и на руках его волоски встали дыбом. Это была один в один та песня, которую Сойка играл когда-то на гитаре. Насилу справившись с желанием подойти к сучке и тряхнуть её как следует за плечо, Френк вышел за дверь и побрёл по сугробам к машине, которую до того велел Джошу выкатить и завести. Там, на кое-как расчищенной дорожной колее, он задумался, а не взять ли Джоша с собой, пока можно — и пока дом совсем не замело. Но затем, поглядев на его отсутствующий взгляд, и на спокойное, печальное лицо, решил оставить здесь. Пусть присмотрит за сестрой. Пусть она отвлечётся на него. Лучше на него, чем на Френка. Френк сел в машину, стряхнул снег со шляпы, крикнул Джошу, чтоб тот ушёл в сторону и не лез под колёса. Окна с кухни как раз выходили на дорогу, и Френк бросил короткий взгляд на них, чтоб увидеть Дейзи — и похолодел, вцепившись в руль так сильно, что заломило кости рук. Он чётко видел, что там, за спиной у Дейзи, положив на её плечи чёрные руки, стояло сгорбившееся нечто. Разобрать его лица Френк не мог, да и не хотел — от страха он быстро отвёл глаза и сдал назад, убеждая себя, что ему всё почудилось, всё привиделось. Он устремился в Ред Клауд, постоянно глядя в зеркала назад. И ему казалось, что кто-то неотрывно смотрит на него. Смотрит в упор, куда бы он ни уехал и где бы ни попытался скрыться.