Сойка, улетай!

Был день, и Дакота осталась дома только с Джошем. Она не знала, отчего он сторонился её, и отчего смотрел так странно — но и не хотела знать. После отъезда отца она отправилась на кухню, чтобы приготовить ужин, достала глубокую кастрюлю, сходила в подпол, где хранились припасы, взяла кое-что из овощей и круп. Впервые за долгое время Дакота чувствовала себя действительно хорошо. Она чистила картофель и думала о том, как всё переменилось с того дня, как Сойки не стало. Она тогда умерла вместе с ним, так ей казалось. Она знала, что без него в её мире не осталось ничего хорошего. Дакота не хотела жить так, а потому приготовилась умирать. Но потом что-то произошло — и после череды дней, тихих и тёмных, лишённых тепла и света, лишённых причины жить и барахтаться в этой бесконечной боли, когда она была что в могиле, к ней вернулось солнце. Дакота расправила плечи, тихо мурлыкая себе под нос Сойкину песню и аккуратно работая ножичком. Картофельные очистки падали на чисто выскобленный стол; на душе было покойно. В доме стояла густая тишина. Только часы на стене в гостиной отмеряли шаг секундной и минутной стрелками — и больше ничего, разве что кроме голоса Дакоты, не нарушало этого плотного, всепоглощающего молчания. Молчало всё кругом. Дакота ждала Сойку. Она ждала его так сильно, как невеста не ждёт молодого мужа в первую ночь. Она ждала так, что в груди её часто колотилось сердце, стоило подумать, что скоро они встретятся. А потом оно замирало, если приходила страшная мысль: а вдруг он больше не вернётся? «Вернётся, — испуганно думала Дакота. — Он вернулся ко мне с того света. Значит, вернётся и теперь». Он обещал её не бросать — и он не бросил. После того, как он явился, Дакоте стало легче дышать. Теперь можно было не бояться отца: он бы их всё равно не разлучил, ведь Сойка уже умер. Дакота отныне не боялась совсем ничего — разве что кроме одного… Одну чистенькую картофелину Дакота положила на тяжёлую разделочную доску возле ножа и взялась за вторую. Она возилась с готовкой по привычке, потому, что возилась с нею всегда, и ещё — чтобы занять руки и скоротать время до ночи, пока не придёт Сойка. В жизни её отныне всё было как обычно, только лучше прежнего. Вдруг Дакота поднесла ладонь ко рту и раскашлялась. Боль в лёгких ещё беспокоила, и слабость в теле тоже оставалась — пока не возвращался её Сойка. Тогда всё проходило, всё забывалось, и Дакота наливалась силой и здоровьем, и на щеках её появлялся здоровый румянец. Он был мёртв, а в его руках она оживала. Першение в горле усилилось, Дакота закашлялась больше и, по-прежнему прикрывая рот, подошла к кувшину с водой. Она попила, стало малость полегче. Дакота заметила, что из гостиной беспокойно выглянул Джош. — Всё хорошо, родной? — спросила она очень мягко, только чтобы его не напугать. Он опустил глаза, затем беспокойно посмотрел на сестру. Взгляд его метался, он не решался подойти к Дакоте, мялся на пороге — и она это подметила, но ничего не сказала. Разве что отставила стакан в сторону и сама сделала к нему несколько медленных, осторожных шагов. — Ты так страшно кашляла, — сказал Джош и пугливо добавил. — Как тогда. Как тогда — это как в те дни, когда она едва не умерла от пневмонии? Она приблизилась к брату и прислонилась плечом к стене, печально поглядев ему в лицо. — Как тогда больше не будет, — мягко подметила Дакота. — Я почти совсем здорова, родной. И теперь у нас всё станет по-другому. Джош смотрел на неё, и ему казалось, утром она выглядела лучше, а давеча — совсем чудесно, как летом, когда была здорова. Но теперь пот проступил на её лице, а под глазами едва-едва, но залегли тени. — Потому, что Сойка вернулся? — вдруг спросил Джош и смолк, сжался, сам словно испугавшись своих слов. Дакота заломила брови, не зная, как лучше ответить. Но затем, коснувшись ладонью его жёсткой, щетинистой щеки, тихо промолвила: — Это так. Он меня очень выручает, Джош. Без него я бы умерла. Понимаешь? Джош моргнул. Он понимал всё, хотя был далеко не умён — но для этого ума не требовалось, только желание слышать. Он хотел слышать, что говорит Дакота. — Понимаю, — прошептал Джош и вдруг подался к Дакоте, разрыдавшись, совсем как ребёнок. Прежде он никогда не был особенно дружен с сестрой — разве что с отцом. Старшего брата он тоже не интересовал. Но папка… папка был его вожаком, его кумиром. Теперь же он чувствовал что-то странное, когда смотрел на Дакоту. Джош увидел в ней нового, неожиданно близкого человека, и теперь он очень боялся её потерять. Она стала той частью его мира, которой он не хотел лишаться. Она обвила его шею руками и прижала к себе, а он уронил голову ей на плечо, и плакал так отчаянно, так страшно, что у Дакоты зашлось сердце. Джош крепко обнял её в ответ, и в его руках она была такой маленькой и бледной… казалось, сожми их — и она сломается. Вот только спрятаться он пытался именно в её объятиях. — Прости, — прорыдал Джош. Запёкшиеся сухие губы липли друг к другу, во рту была горячая, липкая слюна, из носа текло. Он плакал так отчаянно, словно был дитя, лишившееся родителя. — Прости меня, Дакота. Прости. Это я виноват. Это я его убил. — Что ты, — она покачала головой и принялась баюкать его голову, другой рукой похлопывая по широкой спине между лопаток. — Что ты. Ты ни в чём не виноват, родной. — Виноват! Виноват! — выдавил Джош. — Если бы я попытался что-то сделать, тогда… — Тогда тебя пристрелили бы, — тихо сказала Дакота и прижалась к его макушке щекой, касаясь волос губами. — Ш-ш-ш, Джош, не надо. Твоей вины здесь нет. Что толку вспоминать? Мы его не вернём. Но сама она втайне надеялась на обратное. Сойка уже вернулся к ней, а значит, не покинет больше никогда. — Я вырыл ему могилу, я вешал ту верёвку! Я никогда не забуду твоё лицо! Никогда! — он заплакал ещё горше и мотнул головой. — Теперь он убьёт меня, верно? Дакота нахмурилась, прижала его к себе. Она думала об этом, но не решалась спросить у Сойки. Те не менее, она отстранила Джоша и сказала, глядя прямо ему в глаза: — Он тебя никогда не тронет, потому что это же наш Сойка, Джош. Он знает, что ты не виноват. Он убивает только тех, кто сделал зло. Понимаешь? — она помолчала. — Какой у тебя был выход? — Не делать этого зла, — всхлипнув, сказал Джош. Снаружи послышался далёкий шум мотора и шелест колёс по снегу. В такой тишине любые звуки разносились далеко. Дакота встревоженно обернулась. Джош застыл. — Это что, папка вернулся? — прошелестел он. К дому подъехала машина, и Дакота бросила: — Сейчас вернусь. Она обулась и набросила на плечи шаль. Запахнув её на груди, широкой, уверенной поступью вышла на крыльцо, оставив дома испуганного Джоша… а затем растерянно сжала плечи, когда увидела тётушкин «Додж». — Эстер, — сказала она, будто, если смолчит, машина исчезнет, как видение. — Эстер! Она видела родной профиль, и её шляпку, и лицо, усталое, отмеченное печатью многих тревог. Но первой из «Доджа» вышла совсем не она. Задние двери распахнулись, оттуда показался высокий индеец с чёрной косой, а следом за ним — Френк. Дакота крепче стиснула шаль в кулаке, и черты её обрели суровое выражение. Холодно наблюдая за индейцем в пальто, она признала, что откуда-то помнила его лицо — вот откуда только? Присмотревшись, растерянная Дакота поняла, что это был тоже омаха. Его она видела в поле. Имя выветрилось, а память осталась. Дождавшись, когда Эстер выйдет на снег, Дакота посмотрела на неё — и вдруг её горло схватил страшный спазм. Силясь не заплакать, она поджала губы и, повернувшись, ушла в дом. Она не хотела, чтобы кто-то из них видел её слёзы. — Там наша тётка, и папка, и ещё омаха, — сказал Джош, прилипший к окну, — и они идут сюда. Дакота! — Да, я видела, — тихо сказала она и не стала снимать шаль: стало зябко, по телу пробежала дрожь. — Провалились бы все они к чертям. Она только что поняла, что на тётю ей смотреть было больно и обидно. Где же она была, Эстер, пообещавшая, что у них с Сойкой всё отныне будет хорошо? Почему оставила её на растерзание Френку? Дакота вернулась на кухню и продолжила как ни в чём не бывало готовить, отвернувшись от двери. Только по звукам поняла, что все трое вошли в дом. — Сядь, — глухо сказал мужчина и вдруг рыкнул. — Сядь! И только рыпнись, я проломлю тебе голову. Дакота медленно подняла голову, посмотрела в пустоту перед собой. Кому это говорит тот индеец, неужто её отцу? Интересно, а тот что же, слушается его? Дакота украдкой обернулась и в изумлении увидела то, чего не заметила сразу же. Отцу здорово расписали лицо, и оно начало раздуваться, словно шар. В гостиной повисла тишина. Дакота не собиралась туда возвращаться, даже если отца бы начали убивать. Она спокойно нарезала картофель и налила в кастрюлю воды: собиралась варить суп, только и всего. Правда, ей с каждой минутой становилось всё холоднее, а на лбу выступил пот. Безразличная теперь до всего, она знала только одно: что теперь ни случись — Сойка всё равно ожил, и никто этого уже не изменит. Она услышала за спиной тихие шаги и чьё-то дыхание. Человек встал позади. Дакота продолжила готовку. — Как тебя зовут? — равнодушно спросила Дакота. — Сойка, наверное, рассказывал, но я всё позабыла. — Джек Разжёг Огонь, — ответил он. — Но для тебя — просто Джек. — Хорошо, Просто Джек, — усмехнулась Дакота и отправила нарезанный картофель в воду, поставленную на плиту. — Что же, ты приехал издалека. — Это так. Я приехал с Эстер Галлагер. С твоей тётей. Дакота поджала губы, взялась чистить морковь. Тонкая оранжевая шкурка колечками ложилась на столешницу. — Так странно, Просто Джек, — мягко сказала Дакота. — Когда нужна была помощь, никого из вас не было рядом. Только Сойка. Когда с Сойкой случилось это, никто ничего не сделал. Что же вам нужно теперь? Больше я никуда не сбегу, и в Сент-Луис меня можно не брать — если так сильно не хотелось. Она не знала, как Эстер съёжилась от этих слов, тревожно встав за спиной Джека. Френк МакДонаф поёрзал в кресле, собрался подняться. Джек резко развернулся к нему, точно у него были глаза на затылке — и погрозил пальцем: — Ещё одно движение, МакДонаф, и я проломлю тебе голову. Снова стало тихо. Френк, испуганно озираясь вокруг, опустился обратно в кресло. Джек сделал шажок ближе к Дакоте. — Жестоко ты говоришь с моим отцом, — равнодушно сказала она, нарезая морковь соломкой. — Разве он этого не заслужил? — тихо спросил Джек. Дакота пожала плечами. — Мы здесь не просто так. Мы с Эстер приехали узнать, что с Сойкой. Ты сказала, с ним случилось это. Что случилось, Дакота? Он заметил, как она ссутулилась, но ничего не сказал. Дакота вздохнула, подождала с ответом. Смахнула морковку в суп и взялась за половину капустного кочана. — Он в порядке, — произнесла она и, опустив нож на столешницу, повернулась к Джеку. — Теперь уже в порядке. В её глазах он увидел странный, влажный блеск, и подивился тому, как она красива, эта девушка, хотя на лице её лежали густые тени — да и выглядела она болезненно. Тяжёлая складка залегла у Джека между бровей. — Что значит «теперь»? Дакота. — Он, кажется, догадывался обо всём, но верить не хотел. Только если она скажет это вслух, убедит его в том, что с Сойкой случилась беда. Иначе он просто решит, что это всё неправда. — Скажи мне это. Прошу. Он же был моим другом. — Разве друг отправит друга в одиночку навстречу собственной смерти? — усмехнулась Дакота и смерила Джека долгим, пристальным взглядом. — Разве друг убоится какой-нибудь трудности, если на кону стоит жизнь его близкого? Для чего ты пришёл сюда сейчас, Просто Джек, если не пришёл тогда? По лицу его пробежала болезненная судорога. Он посмотрел на Дакоту совсем иначе, словно на волчицу под овечьей шкуркой — всё поняв, но не принимая. И, развернувшись к Френку, с вызовом спросил: — Он мёртв? Эстер опустила голову. Френк стиснул пальцы на ручках кресла, напрягшись так, что на лбу его вздулась пульсирующая голубая жилка. Раскрасневшееся лицо было мокрым от пота. Он напоминал человека, которого обуял дикий страх, и он ожидал подвоха словно бы отовсюду — даже стены родного дома не внушали ему покоя. И, когда к нему рванулся Джек, он только заслонил лицо руками. — Джек, стой! — выкрикнула Эстер, цепляясь за его локоть. — Джек, прошу! — Ты убил его?! На Джека было страшно смотреть. Всю человечность в лице его перечеркнула ярость. Глаза казались чернее прежнего, тело подобралось, словно для броска, и он вырвался одним движением из рук Эстер, сгрёб Френка за грудки и швырнул его к стене. Френк не устоял: он завалился на буфет, ударившись о него так, что за стеклом задрожали тарелки. — Как ты это сделал?! — Джек, не надо! — умоляла Эстер, но его было уже не остановить — однако Дакота показалась из кухни и резко выкрикнула: — Оставь его. Джек собирался продолжить то, что начал, однако резко встал. Тяжело дыша, он обернулся на Дакоту и процедил: — Хочешь, чтобы он остался безнаказанным? — Нет. — Тогда почему я не должен этого делать? Френк, приподнявшись на локтях, с изумлением смотрел на дочь, стоявшую на пороге гостиной. Он поверить своим ушам не мог — она вступается за него! — Так нужно, — бросила она и грозно прибавила. — Уезжайте отсюда, вы, оба. Оставьте нас в покое, наконец — и меня, и отца, и Джоша. Мы справимся сами. — Дакота, — тихо сказала Эстер. — Что же такое ты говоришь? Ведь мы приехали, чтобы помочь вам. — Кому, тётя? — резко спросила она и с отвращением взглянула на Эстер Галлагер. — Мне, быть может? Ты говорила в Сент-Луисе — он никогда не сделает этого с тобой. Ох, тётя… он сделал, а ты ему не помешала. Эстер залилась алой краской, затем резко схлынула с лица. Никогда ещё так сильно не болело в её груди сердце, никогда она не смотрела ни на кого с таким стыдом и отчаянным желанием помочь, как на Дакоту. Все тяготы, что случались у Эстер в жизни, вдруг показались ей маловажными и незначительными: она серьёзно ошиблась, вот что произошло теперь — и, кажется, из-за этой ошибки случилось действительно самое плохое. — Ты говорила, — голос Дакоты звенел от накатывавших слёз, но больше она не плакала, — что теперь с Сойкой всё будет хорошо. А он один приехал за мной в Сочельник, и не было рядом ни тебя, ни тебя, Просто Джек, любитель помахать кулаками, когда это уже делать поздно. Сойка приехал один — и вдвоём они с отцом отделали его. Там, на дороге, кочергой. И ещё, когда проволокли в петле. И потом, в поле… Джек почти забыл, как дышать. В голове его помутилось. Из этих путанных, рваных слов он понял лишь одно: история эта страшна настолько, что ему сложно её вообразить. И, глядя на Дакоту, он вдруг подумал — а ведь она серьёзно больна. — Вот только теперь у нас всё хорошо, — сказала Дакота, и на лице её блеснуло подобие узкой улыбки, показавшейся Джеку отчаянной. — Отныне мы навсегда вместе. Так вот. А нашу семью вы оставьте в покое. И уходите. Джош медленно подошёл к отцу и подал ему руку. Френк встал. Ему хватило одного взгляда, как он понял: теперь, кажется, сын его не боится, и неясно, почему он решился помочь — кто знает? Вдруг что-то задумал и они заодно с этим немёртвым ублюдком? Френк с опасением посмотрел на дочь. Она побледнела, и ему показалось, она стала выглядеть много хуже, чем утром или накануне. Но Френк боялся её — видит Бог, сильно боялся. Он вдруг взмолился: — Не слушайте её. Бога ради! Она хочет меня здесь запереть, с ней вдвоём — с ней и с этим. Я вижу, вижу, он приходит с поля. — Френк нервно хмыкнул. — Она думает, я ничего не понял — а я сообразил, как только нашёл тех птиц и шерифа с помощником. И Лейна. Я всё сообразил! Он пришёл с поля и забирается к ней. Так ведь, Дейзи? Дакота смотрела на него с холодной яростью в потемневших глазах. Френк лишь покивал, вырвав ладонь из руки Джоша, и угрюмо прибавил: — Она хочет, чтоб я остался с ним один на один, и тогда мне будет крышка. Но нет, я не стану. Я сбегу, хоть даже с вами — сбегу, и делайте со мной, что хотите, хоть убейте, хоть отвезите в полицию, а всё равно здесь не останусь! — О ком ты говоришь, чёрт тебя дери? — непонимающе спросил Джек и требовательно посмотрел на Дакоту. — Что он имеет в виду? С кем останется? — Это не ваше дело, — отрезала Дакота. — Больше не ваше. Уходите. — Нет, — резко ответил Джек. — Я уже один раз ошибся, теперь не уйду! — Вы мне здесь не нужны! — Дакота, — тихо сказала Эстер и шагнула к ней навстречу. — Ты не всё знаешь. Я не могла так просто забрать тебя отсюда. Френк сделал кое-что дурное, и я пыталась всё решить. Я расскажу тебе, если ты захочешь, но мне нельзя было просто так приехать и… — А он приехал. — Усмехнулась Дакота. — Не посмотрел, что нельзя. А теперь вы явились сюда, чтобы сделать всё только хуже?! Убирайтесь. — Нет, погоди… — Джек простёр к ней руку, сделав осторожный шаг. — Убирайтесь! — вдруг выкрикнула она. Громко хлопнула входная дверь. В дом ворвалась метель. Снег снаружи усилился, косо полетел по ветру, и даже из гостиной все услышали, как, полные испуга, снаружи замычали, заревели коровы. — Он снова пришёл, — побелев, прошептал Джош и отступил в угол комнаты. — Он пришёл, теперь уже за мной! — Закройте дверь! — выкрикнул Френк. — Что вы стоите? Не… немедленно закройте! Но никто не собирался этого делать. Джош отступал всё дальше от окон и от двери, словно пытаясь спрятаться. — Кто пришёл? — резко спросил Джек и подскочил к парню, тряхнув его за плечо. — Отвечай, чёрт тебя возьми, ну?! — С-сойка, — Джош прижался к стене плечами, испуганно сглотнул, и повторил ещё тише. — Сойка. Огонь на плите ярко вспыхнул, охватив пламенем кастрюлю, и Эстер, выругавшись, бросилась на кухню, погасив его. Дакота даже не сдвинулась с места. — Ещё есть возможность уйти, — сказала она и с тоской посмотрела на Джека. — Мне так больно и холодно, Просто Джек, и я не хочу, чтобы с тобой и с Эстер что-нибудь случилось. Пусть я и зла на вас, пусть я зла на весь этот мир — но плохого вам не желаю. Ну, прошу вас, — теперь в голосе её что-то дрогнуло. — Ты же был ему другом. «Был» — откликнулось у Джека в сердце, и так жутко, как теперь, ему не было прежде никогда. Он отпустил Джоша, дрожавшего от испуга, и прошёл мимо Френка, который подполз к буфету, прячась за него. Джек приблизился к Дакоте, не отрывая глаз от её лица. И, коснувшись плеча — такого худого под шалью — он печально спросил: — Так Сойка действительно мёртв? Ей не нужно было отвечать. Поджав губы и едва сдерживая слёзы, она смотрела в лицо его друга, друга человека, которого так беззаветно любила, и, всхлипнув, наконец кивнула. Сказать это вслух она не могла — было бы слишком больно. Сил хватило лишь на это, но не на Джека, скорбно опустившего голову. Он знал, что это так: он обо всём догадывался, но услышать подтверждение было сродни удару под дых. Джек Разжёг Огонь — а может, и впрямь Просто Джек? — поднял глаза на остолбеневшую Эстер. — Как… — едва шепнула она. Дакота широким жестом утёрла глаза рукавом платья. Затем, полная отчаяния, посмотрела на них обоих и с дрожью произнесла: — Теперь вы получили ответ на то, что хотели знать. Сойки больше нет, а я не хочу уезжать отсюда. Возвращайся к себе в Сент-Луис, тётя. И ты, Просто Джек, оставь нашу семью и поезжай с ней. Я уйду наверх. — Она обхватила себя за талию, мучительно поморщившись, словно от внутренней боли. — Я очень устала. — Нет, — покачал он головой. Дакота сделала шаг к лестнице, но Джек встал перед ней и не дал пройти. Дакота стиснула свою шаль. Сердце колотилось так быстро, что ей казалось — билось прямо в горле. Джек отметил, какими красными и воспалёнными, словно от болезни, стали её глаза, и обронил: — Тебя нельзя здесь оставлять. Я уже раз оставил того, кто мне дорог — и Сойки больше нет. Что бы он хотел? Чтобы я бросил тебя? — Она с ним снюхалась! — вдруг выкрикнул Френк. — Спелась! И теперь он бродит здесь повсюду, а что случается, когда он приходит, вы уже видели — там, на дороге… — Заткнись! — рявкнул Джек и вдруг обернулся к Дакоте, взяв обе её руки в свои. Она замерла. — Послушай меня, ма-воште… У неё едва не подкосились ноги. — Как ты меня назвал? — прошептала она. Джек лишь крепче стиснул её ладони. — Слушай и не говори ничего, пока я говорю. Слушай, девочка. Не знаю, что здесь случилось и случится дальше, но я вижу — ты совсем не в порядке. — Я буду в порядке, когда придёт он, — голос Дакоты стал тихим и жалобным. — Прошу… Она рванулась из его рук, но он не отпустил. — Пожалуйста! Эстер! — Я согласна с Джеком, — покачала она головой. — Мы тебя больше не бросим. Джош, соберись, и вещи сестры возьми тоже. — Нет, мне отсюда уезжать нельзя, — слабо возразила Дакота. Вся её решимость и злость ушла. На глаза навернулись слёзы. — Я не могу сказать, вы не поймёте — но просто оставьте меня. Я должна быть здесь. — Нет! — резче сказал Джек, потянув её к себе. Странное, недоброе предчувствие охватило его, и он быстро велел. — Джош, да? Живо давай её пальто и иди в машину. Вдруг грянул взрыв: стёкла лопнули, осколки полетели из окон на пол, и Дакота, вскричав, испуганно закрылась от них руками. Джек заслонил её, пригнувшись и отчаянно оглядываясь. — Что это такое?! Дакота вырвалась у Джека из рук, отступив назад: — Вам не нужно было сюда приходить! Я же сказала! Она бросилась вверх по лестнице, но недостаточно быстро: Джек подскочил к ней со спины и крепко обхватил за талию, сжав Дакоту в кольцо. — Джош! — выкрикнул он. — Не стой! Иди, как я ска… Ветер такой силы ворвался в окна и распахнутые ставни, что дом стал окутан белёсым снежным маревом. Холод с поля сделал воздух невыносимо обжигающим для каждого вдоха. Джек не отпускал рук до тех пор, пока что-то неведомое и незримое не откинуло его прочь от Дакоты. С коротким криком, он отлетел к стене и ударился о неё спиной и затылком, а затем упал. Френк вскочил, когда Джек Разжёг Огонь стал неподвижен, и попытался взбежать по лестнице, но сбили с ног и его. Эстер схватилась за дверной косяк и вскричала от боли: он стремительно обрастал ледяной коркой, обжигая пальцы, и покрывался морозными узорами и инеем. Всё кругом — и буфет, и диван, и кресло, и ковёр, и стулья, и стол — леденело на глазах. Дакота, сжавшись под шалью, закрылась руками от ветра, дрожа от страха и холода, и слышала только крики Эстер и Джоша. Джош, задыхаясь, вжался в свой угол, пытаясь заслониться от того, что вошло в дверь, неспешно ступая по дощатым половицам. С каждым шагом, с каждым прикосновением босых ступней к полу за ним оставался ледяной след, и где-то в буре снаружи метались и жалобно мычали бедные коровы. Джек пришёл в себя и поднял голову от пола, взглянув наверх — и остолбенел. По комнате шёл Сойка. Но каким же он был! Одетый в свою дублёнку, только порванную и грязную, и весь смугло-серый, с лиловыми тенями под глазами, с лиловыми губами. Истерзанный и неживой. Он держался статнее прежнего, и волосы его гладко стлались по спине, а в них запуталось множество соечьих пёстрых перьев. Он не поглядел ни на Джека, ни на Френка, ни на Эстер, и Джош тоже был ему безразличен. Подойдя к Дакоте, он коснулся её руки и отвёл в сторону, и таким ласковым было это прикосновение, что Джек замер. Эстер прижалась к обмёрзшему косяку, хватая воздух губами — и смотрела на мертвеца. Глядел на него и Френк, объятый таким ужасом, что не мог даже сделать вдоха. Но Сойка явился не к ним. Пока что — не за ними. — Я пришёл, винчинчала, — сказал он, и голос его был похож на шелест вётел под зимним ветром. — Поди ко мне. Дакота бросилась к нему на грудь, пугливо зарыв лицо в сваленный воротник. От Сойки пахло землёй и мокрым деревом, и почвой, и камнями, и горькими, жухлыми травами, и снегом — но она так цеплялась за него, словно перед ней был не живой труп, а человек, которого она до сих пор любила. Он взял её за руку, сплёл пальцы, отстранил от себя. — Совсем плоха, маавош-ш-ште, — прошептал он, выскользнул из дублёнки и, накрыв ею Дакоту, взял её на руки. На лице его, не отражавшем ничего иного, кроме тени посмертных страданий и отпечатка безразличной вечности, вдруг появилось новое выражение — но быстро, мельком, как эхо былых страстей, истязавших ещё живую грудь. — Я всё исправлю. Он понёс Дакоту прочь из дома, степенно и спокойно, и совсем не торопясь, но Джеку казалось, каждый шаг его был двумя. Дакота устало склонила голову ему на плечо. Рядом с ним она показалась почти такой же бледной. Когда Сойка вышел за порог, Джек сумел пошевелиться, до того словно скованный странной, мистической силой. Кое-как, он поднялся, поскальзываясь, и бросился вслед за ними. — Погоди, Сойка! Погоди! Но тот ничего не слышал. Он ступал поверх сугробов, не оставляя на них следов, и уносил Дакоту всё дальше, хотя буря разыгралась нешуточная. Джек отчаянно взглянул на Френка, затем — на Джоша: — Нужно выручать её, чёрт вас возьми! — Нет, — покачал головой Френк, сжавшись за своим буфетом. — Нет. — Куда он её понёс?! — Я не знаю, — едва не плача, сказал Джош, поднявшись из своего угла. Держась за стену, всю покрытую морозными узорами, он всё же добрёл до Джека. — Она тяжело больна! Ей нельзя быть там. Она едва оправилась от пнев… — он всхлипнул, затем закончил. — От пневмонии. — Вот же чёрт. Джек, в расстёгнутом пальто, оставив за спиной Эстер, застывшую от испуга, и Френка, не решившегося следовать за дочерью, и Джоша, мявшегося на пороге, бросился за Сойкой. Силуэт его уже терялся в снегопаде. Он был совсем маленькой точкой в бесконечной белизне поля. Джек бежал что есть сил, взрывая пушистые сугробы, но вязнул в них с каждым шагом, а ветер исхлестал его лицо, рвал волосы и пальто, кусал, кружил снег перед глазами. Мгновенно поднялся такой странный, холодный пар на поле, а вместе с ним — и метель, что Джек не мог увидеть ничего дальше собственной руки, и ему вдруг показалось, что он остался совсем один в этом белом поле. Он резко развернулся, выкрикнул: — Джош! — но ответа не последовало. Обогрев озябшие ладони дыханием, он выкрикнул снова: — Эстер! И вновь тишина. Только завывал ветер, и вдали слышались тихие хлопки, будто низко над головой Джека летали птицы. Он взглянул вверх и увидел: и впрямь, это были крылья, выплывавшие в этом жутком паре, а затем исчезавшие там вновь. Потом птица мелькнула прямо у его лица, и Джек вздрогнул, отпрянул и упал в сугроб. Это была сойка.