Апофеоз покойника

По приходу голод только раззадорился, а усталость убивала. Чуя хотел завалиться на кровать, футон или хоть куда-нибудь отдохнуть, но его не пускали, чтобы не испачкал ничего. Обувь уже помыта, парни бредут в спальню, потому что нужно переодеться. Естественно, у Чуи нет сменной одежды, он вообще не планировал оставаться у Дазая так долго; он кидает ему в лицо свою чистую одежду, покидая комнату. — Ах да, — оборачивается он, ехидно улыбаясь, — и трусы поменять тоже придётся, — Осаму подмигивает. Накахара, конечно, понимал, что будет это делать, но всё равно переодевается с отвращением, а сам Дазай в другой комнате — в халат, что, казалось бы, небрежно завязывает, но на деле так долго парился, как будет лучше не до конца прикрыть грудь, специально, чтобы Чуя смотрел, стараясь сделать это сексуально, может даже сексуализированно, он вполне не против и такого. Чуя видит его, когда он входит, подзывает его к себе. Дазай садится рядом. Накахара смотрит на него с пренебрежением. Он развязывает халат. Дазай едва дышит, не двигаясь, ведь боится, что при любом неправильном действии он прекратит. И на кой чёрт старался?.. — Как самоубийца не может нормально завязать простейший узел? — Чуя осматривает его тело, видит бинты, что довольно потрепались и тоже намокли. Почему не снял? — Не по моей специальности. Петли проще. Чуя улыбается с этого, поддевает бинты на левом запястье средним и безымянным пальцами, стягивая их в одном месте, а уже после развязывая. Рукав постоянно скатывается, посему Чуя снял халат на правую наполовину. Шрамы, сплошные шрамы, всё запястье покрыто ими. — «Не люблю боль», говорил, — вздыхает Чуя. — Не люблю. — Зачем тогда? — Накахара не понимает. — Каждый я посвятил Одасаку. Я посвящу и ещё… — шепчет Дазай. — И тебе становится легче? О, ясно, очень умно, ведь проще резаться, чем решить свою привязанность к мертвецу. Осаму грустно улыбается. Понятно всё с ним. Чуя раздевает его дальше, с другой стороны, и снимает мокрые бинты на левой руке. Очередные шрамы. — Ода? — Ты. За каждый раз, когда я думал о поцелуе с тобой. — И ты не жалеешь портить своё тело из-за каких-то мимолётных чувств? Тело — храм, всё такое. — Ох, я люблю все свои шрамы. Я правда не сожалею ни об одном, и хочу заработать ещё. Страшно смотреть с каким восхищением говорил это Дазай, пока любовался своим запястьем. Чуя целует его в место одного из шрамов. — Пусть это будет доказательством того, что твоё тело священно, и не смей его больше портить. — Но мазохизм я же буду проявлять другими способами, ты этого не отменишь. — О, не волнуйся, обращайся ко мне, избить тебя я всегда рад. Чуя по голой груди поднимается к шее, развязывая очередные бинты и откладывая их в сторону, к остальным. Он щурится, осматривая его. Потемневшие кольца следов вокруг шеи о многом говорили. Чуя проводит по следам подушечками пальцев. — Дурак ты, не ценящий себя, — он замечает уже известную рану, оставленную недавно. — Прости, что укусил. — Непослушный пёс у меня. Невоспитанный. Чуя молча выкидывает старые бинты в мусорку; спрашивает, где новые найти. Перебинтовывать парня было немного неловко в этой давящей тишине. Чуя командует ему встать, надевает на него халат, поправляя его, завязывает потуже, да так, что Осаму айкает. Чуя поднимает руку к его лицу, поглаживая щёку, залазя под волосы. — Мне нравится, когда ты не прячешь глаз под бинтами, но что поменялось? Почему ты их снял? — Очередные слова об Одасаку, скажем так. Такой ответ тебя устроит? — прикрывает глаз Осаму, а Чуя думает, что ему позволено коснуться его века. Не знает зачем, но забавно. — Понятно. Он замолчал. — Пёс… — прерывает тишину Осаму, — то есть Чуя… Чуечка, — входит во вкус Дазай, хихикает, а Накахара морщится на эти все приколы, — Чуня. Чурка. Чучело ебанно... — Фу. — …Спасибо. Нет, то есть правда спасибо. С тобой мне куда легче переживать всё это. Чуя улыбается. Конечно, он хорош. — Будешь должен, скумбрия, ведь я не альтруист, — заметно, как его засмущала эта лесть. Он треплет его по волосам, уже лыбясь. Всё, хватит доброты… — Хочешь есть? Я — безумно. Очень хорошо Дазай устроился, что Чуя сам готовил, приносил ему еду, а тот ничего не делал, прикрываясь горем. Хоть такое было и всего раз. К такому быстро привыкаешь. Нет уж. Пусть сам теперь готовит, да и отвлечься в очередной раз и вернуться к привычной жизни было бы неплохо. Осаму смиряется и готовит, потому онигири получаются пересоленными, так как Дазаю такое нравится. Ладно, Чуя почти не привередлив, потому съедает всё, голод ведь не тётка. Дазай мотает ногами за столом, довольный собой. — Итак, у тебя сегодня выходной, Чуя. Что делать будешь? — это он намекает, чтобы тот не шёл на работу. — Мне нужно на работу, я даже вполне успеваю. Дазай его смеряет оценивающим взглядом. Серьезный такой. Дазай, не Чуя. Не нравится ему сама концепция того, что Накахара уходит. — Нет. — Осаму, да. Я уйду. Не будь таким собственником. — Мой пёс — моя собственность. Ты останешься, — он стукает по столу. Чуя скрещивает руки на груди. — Многое о себе возомнил. Ты мне не запретишь. Накахара уходит в спальню, лазя в его шкафу, как в своём, чтобы найти во что переодеться. Осаму — следом. Что он только что натворил? Самому противно. Дазай сел на кровать, смотрит на него с сожалением. Дурак же. — Чуя, я… — в его голосе есть нотки вины, — вспылил. Опять вспылил, да. Я не хочу, чтобы ты уходил, причина не важна, я в любом случае повёл себя как мудак. Но останься, прошу. Причина важна, но не для него. Он просто не готов вновь оставаться один. Чуя ему не доверяет. Ну нет, немного, действительно же мудак. — Не могу. Я и так тебе уделяю времени, сколько могу… Мудак, хе-хе, — забавляет его подобное, потому что да, мудак. Осаму что-то беспокоит, он в немом непонимании не знает, как задать вопрос. Дазай боится сказать какие-то свои мысли, Чуя это замечает. — Что такое? — подсаживается он, забив на поиск одежды. Потому что Осаму — маленький ребёнок, за которым вечно нужно следить. И Дазай не хочет, чтобы тот это замечал. — Устрой мне шоу, — шепчет, но не продолжает. Он прикрывает руками лицо. Чуя не сразу понимает, о чём он. Маленький ребёнок, да? Он берёт свои слова обратно. Накахара падает лицом на кровать, прикрывая голову подушкой, потому что «а-а-а!». — Я не буду, — он заливается краской, уверен. Дазай не двигается, молчит, не дышит. — Прости, — повторяет Дазай раз за разом, — прости, прости, прости. Чуя, отойдя от стыда совсем на немного, откидывает подушку, приподнимается и смотрит в глаза Осаму. — Просто посмотреть, да? — он дышит часто-часто, ведь много нервничает и смущается. — Можно и просто посмотреть… Чуя глубоко вдыхает и считает до десяти, чтобы успокоиться. Ладно, до сорока. Пятидесяти. Он стучит по ляжкам, осматривая комнату, сам не знает зачем, делая всё как-то нервно. — Хорошо, — вскакивает он пулей, а действия топорные, деревянные. Дазай старается успокоить, но тяжело. — Расслабься, тише… — он уже не способен на большее, заворожённый. Чуя отходит в кухню, доставая из холодильника бутылку сакэ*, возвращается к Дазаю. Он выпивает из горла, осушая ни много ни мало полбутылки. Горечь от алкоголя сразу заставляет морщиться. Уверенности не прибавилось. Он передает бутылку Осаму, что тоже решается выпить для смелости. Чуя руками проводит по бокам, от бёдер к тазу, очерчивая фигуру. Напившись, он чувствует себя более готовым для такого. С этим действием уверенности прибавилось, потому он кивнул Дазаю, соглашаясь устроить то, о чём его попросили. Без слов, но он знает, что хочет Осаму. Плевать, один раз живём, так почему бы не оторваться для любимого! Чуя соглашается только потому что и так очевидно, что он чувствует, потому что и сам не против, хоть и смущается. Он забирается руками себе под футболку, слегка сжимая её, видя, как Дазай наклоняется вперёд, чтобы разглядеть всё. В тишине это делать неловко. Чуя думает, что спешит с действиями, потому возвращает руки обратно, а после проводит кончиками пальцев к груди, ткань кокетливо приподнимается. Он оставляет ладонь на горле, сжимая его, поочередно сгибая пальцы, делая всё так элегантно, буквально за секунду, что Дазай уже свистит ему. Чуя улыбается ему и опускает руку к ключицам, опуская ворот, подмигнув. После этого башню сносит, он отрывается от стеснения и смущения, забывая про существование этих чувств, начинает напевать какую-то английскую песню, по словам кажется, что либо про любовь, либо про завуалированный секс, но Дазай едва задумывается о смысле, ведь мысли о другом, его голос почему-то так прекрасен, откуда он научился? Чуя двигает бёдрами в такт песне. У Дазая глаза закатываются от возбуждения. Да, того самого, что «хочу, прямо здесь», но нельзя не смотреть, нельзя не запоминать каждую секунду, так что терпит. Чуя энергично, но медленно кружится, давая парню время рассмотреть его со всех сторон, его зад. Тот в шутку замахивается, чтобы ударить, Накахара увидев это, напоминает, что можно только смотреть, дразня, сам шлёпает себя по заду, а Дазай стонет от мучений. Он прекрасен. Слюна течёт — кажется, это скоро перестанет быть метафорой. Чуя поворачивается к нему лицом, широко улыбаясь. Он скидывает с себя футболку одним действием, прямо в руки Дазаю, у которого движ в штанах уже давно и никак не заканчивается. И не закончится, пока Чуя перед ним танцует. Сексуальный такой, теперь уже полуголый, двигается для него и только для него. Дазай сжимает его футболку как последний оплот здравого смысла в их действиях. Накахара падает на колени, так драматично, подползает к Дазаю и понимает на него взгляд. У Осаму руки чешутся взять его за волосы, притянуть к себе, а Чуя всё улыбается. — Только смотришь, забыл? — он прикрывает глаза, молча пару секунд, прекрасно понимая все мысли парня. — Божественен... Он открывает их, подмигивая и игриво укусив пояс халата за один край, а после отталкивается чуть назад, сразу же выпустив его из зубов. Чуя ногами перебирает, конечно же совершенно случайно заводя одну ножку вверх, в какой-то момент открывая очередной прелестный вид. Он расставляет носки подальше друг от друга, но коленями прикрывает всё самое интересное. Дазай закидывает ногу на ногу, кусая пальцы от нетерпения. Чуя откидывает голову назад, прогибаясь в спине. Он расставляет ноги перед ним. Ему сложно думать, какие глупости выполняет только из-за того, что тот, кому это всё посвящается,— Осаму. Всё, Дазай не в силах терпеть, он приподнимается, думая, что это намёк ему, конкретно намёк. — Место, Осаму. Не ты из нас двоих пёс, чтобы напоминать о том, что нужно держать себя в руках, — его тон был такой доминантный, а вид властный, даже несмотря на всё его положение, что Осаму протяжённо стонет; как тут вообще держать себя в руках? Но он послушно садится, моля о продолжении. Алкоголь убил в них всю здравость, так что ни о каком отказе речи и быть не может. Чуя довольно хмыкает, от поясницы проводит рукой к штанам, снимая и стягивая ремень. И снова кидает Дазаю. А тот всё ловит, не смеет упускать ничего. Чуя медлит, расстегивая штаны, на деле вздыхает от усталости. Он игриво опускает руку под ткань, мол, смотри, что я могу, завидуй, но не трогай. Завидуй. Чуя тихо мычит, специально, возбуждающе. Накахара всё же расстёгивает штаны, снимает их, кидая Дазаю. Он даже не обращает на это внимание, сглатывая слюну, ведь — о боги! какое счастье! — он почти голый, остались только… Осаму пялит ему на трусы, просто умирая от эмоций. Да, в шестнадцать лет не думается о высоких чувствах, просто хочется вставить в объект обожания уже побыстрее. Он терпеливо ожидает этот момент. Чуя встаёт, предзнаменуя конец шоу, и раздвигает его ноги, садясь на одно его колено. Боже, какими извращениями они занимаются, как продолжить? — Ну как? — довольный Чуя спрашивает. — Это было восхитительно. Танец восхитителен. Ты… просто… вау. Скажи, Чуя, будет ли у нас продолжение? — он тянет руку к трусам, но он бьёт его по тыльной стороне ладони, чтобы тот не приставал, и качает головой. — Мы просто… разнообразили моё переодевание на работу, — Чуя ставит ногу ему на другое колено. Конечно, всего-лишь это, а не он поддался чувствам, показывая свою слабость перед ним. — А, да, точно… — Осаму опускает взгляд, сожалея, что это конец в их играх. Чуя быстро уходит к шкафу, находя одежду, в которой было бы нормально выйти, и которая не особо выглядела, как одежда Дазая. Что он там редко носил?.. Чуя, немного раскрасневшись, тянет его за собой из комнаты. — Это был твой утешительный подарок из-за моего ухода. Ещё раз такого не будет. — О, не волнуйся, я наслажусь вдоволь каждой секундой и этого действа, — заверяет Осаму торопливо, поправляя одежду парня. — Сегодня ты опять ко мне после работы, жду. Торопится, ведь держать мысли при себе кажется невозможным, а Накахара, что не смущается до сих пор, так уверенно на него смотрит, что положение ничуть лучше не делает. Чуя хихикает и опять уходит так сразу, захлопывает перед Дазаем дверь. Ауч. Дверь сразу же приоткрывается с тихим скрипом, Накахара смотрит в щель. — Одежду повесить не забудь, чтобы высохла к моему приходу. Всё, теперь точно пока, счастливчик, — он подмигивает и опять закрывает дверь. Счастливчик… Да, действительно, ведь он единственный, кто узрел такую прекрасную картину. Эта мысль ещё долго его не отпустит. Божественно.