Апофеоз покойника

Не буду таить, скрывая это пеленой красивых метафор и эпитетов, Дазай фантазировал о Чуе в постели в самом прямом, постыдном и пошлом смысле этого слова; после оргазма вырубился, проснувшись чуть ли не перед приходом парня. Было бы интересно, если бы он пришёл чуть раньше. Дазай успевает поменять постель, открыть окно на проветривание и переодеться к тому моменту, как Накахара приходит. Он вообще ничего не говорит, молча падает на футон лицом вниз. От него веет перегаром. На все попытки выйти на контакт Чуя не отвечает. — Что, даже разговаривать нельзя, всё только смотреть? — улыбается Дазай, потому что его эта фраза теперь кажется уж очень забавной. — Отстань. Я хочу спать. — Пьяным пришёл ко мне, надеясь, что это перебьёт весь нахлынувший стыд? Ты теперь сожалеешь, что делал? Накахара отворачивается и сворачивается в клубок, подражая коту. Понятно всё с ним, да, так и есть. — А мне нравится до сих пор. — Заткнись, я сплю, — он закрывает уши. Дазай скатывается к нему, позволяя себе гладить его спину. Чуя расслабляет руки, подслушивая его слова. — Ты же понимал, что будешь сожалеть, так? Почему же ты тогда это сделал? Дазай постепенно убирал руку, едва уже касаясь его. — Потому что нравишься, сам знаешь, — не задумываясь, отвечает Чуя. Наверняка теперь смущается своих слов. Дазай доволен, что Накахара это признал. Он тоже. — И я тебя люблю. Любит? Наверное, «люблю» — уж очень сильное слово для его юношеской влюблённости, да и отношение к Чуе у него не лучшее как для того, кто заявляет, что любит. И всё же на душе стало приятно, когда он произнёс подобное. А любят ли его в ответ? Никто же ему подобное не говорил, подогревая интерес одним «нравится». Дазай обнимает его, чуть прижимая к себе, вдыхает запах его волос, что, к слову, пахнут каким-то вкусным шампунем. Тут он в душ не ходил. Значит, ещё и заходит к себе, прежде чем прийти сюда? И как он успевает? А, наверное, оттого и приходит к полуночи, оттого и падает на футон без сил. Уже спит, вон, опять устал. А Дазай только мешается ему, так? Со своими проблемами, с вечной нуждой во внимании, ведь если на секунду только остаться в покое, то всё, он мрачнее некуда, дай бог хоть раз пошевелится за день. Чуя стал отличным отвлечением, наверное, потому он и полюбил, потому и стал мягче. И Накахара в ответ стал теплее, он видит это в его действиях, он слышит эти намёки, эти нотки в его тоне, когда тот пьян. Ведь все знают, что нет честнее людей, чем пьяные. И именно потому ему так ценно слышать пьяные признания Чуи. Ждать его пробуждения несколько часов кажется безумно долгим, так что он встаёт, переступая через него. «Ой… он перестанет расти, если я переступлю, так? Стоит обратно переступить… или тогда эффект удвоится? Ладно, бог любит троицу». Кхм, после небольшого конфуза он накинул на себя пальто, отправившись гулять по городу. Один. Без Чуи непривычно. Непривычно тихо, и голова перестаёт болеть в этих уже незаметных шумах города. Он почти даже ничего не замечает по пути, лишь идёт в место под названием «непонятно куда». И тут время замедляется, когда кто-то проходит мимо. Знакомый ему некогда человек, именно человек из сна. Он не знает, сделал бы то же самое, если бы не слова Накахары, но он оборачивается и подходит к нему, начинает с ним довольно странный диалог, расспрашивая, кто он такой. Какую-то базовую информацию Дазай всё же разузнаёт, и, оказывается, они некогда пересекались в жизни, хоть и косвенно. О, он знает, что с этим делать, потому приглашает в ближайшее кафе, заводит тему, что его интересует, не стесняясь, но ему звонят прерывая. — Я не волнуюсь, где ты, правда, нет, не подумай, просто где ты, чёрт возьми, шляешься? — И я тебя люблю, — дразнит, повторяя свою же фразу. Чуя на той линии даже не находит, что сказать. — Ладно, скоро буду. Он, не дожидаясь ответа, повесил трубку, весело глядя на собеседника. — Вижу, тебя кто-то ждёт дома. — Мой парень, — так уверенно говорит Дазай, что ему верят. — Ну, не в праве осуждать других. Если вы друг другу важны, то я пойму, что ты уйдёшь сейчас к нему, — он протягивает визитку Дазаю. Осаму её принимает с удовольствием. Он уходит. — Чу-уя, я дома! — зовёт парня он сразу, как заходит за порог. Накахара сразу же приходит к нему в коридор, получая объятия в качестве приветствия. Он смотрит вбок, где зеркало находится, замечая, как странно они смотрятся вместе. Мило, но странно. Всё же они друг другу не пара. — Где ты был? — он же не показывает чувство, вызванное разочарованием от того, что его, якобы, «бросили»? Чуя правда старался скрыть, что думал так, что вообще для него хоть что значит Дазай, но всё же он тут, ждал послушной собачкой. — Гулял. Хочу ещё, только в компании тебя, пошли, выгуляю, пёсик, — он тянет его сразу в проход, кидая визитку так точно, что она врезается в зеркало и падает на шкафчик. Нет, он не собирается рассказывать ему, что представил его незнакомцу своим парнем. — Что это был за звук? Он остаётся без ответа, потому что Дазай тянет его куда-то… куда? Они идут долго, Дазай весело болтает о всяких глупостях, держа за запястье Чую. Оба уже слишком привыкли до утра гулять вместе, ночные пейзажи теперь откликаются в их сердцах любовью и теплом. Они заходят в какой-то парк, Дазай чуть замедляется, ведёт его неторопливо, пока не останавливается. Повсюду разноцветный свет мигает, с преобладающим красным и синим, но не тут; тут темно, единственный свет — подсветка у фонтана. Круглый, по бокам окружённый керамической плиткой, вода так завораживающе стекает, а её звук кажется каким-то успокаивающим. Чуя наклоняется, зачем-то решив коснуться воды рукой, а рыбки недоверчиво касаются его носом, сразу же отплывая, Дазай замечает его заинтересованность, сам повторяет за ним, но чтобы брызнуть в него водой. Накахара морщит нос, показывая свою неприязнь, вытирается рукавом, а Осаму отбегает, чтобы он не ответил тем же, показывая язык ему, но, когда Чуя садится на плитку, он возвращается, забираясь на неё ногами. По приходу Чуя даже удивился его тишине. Дазай ещё ни слова не проронил. Он встаёт, следом за ним. Осаму подходит, обнимает, не отпуская. — Можно это будет нашим первым свиданием? — руки его сцеплены на пояснице Чуи. От сильного потока в них иногда капает, что оба находят забавным. — Можно, — неуверенно отвечает Накахара. Что-то в груди бьётся, издавая это противное «тудум, тудум», что не даёт покоя. Дазай радуется, просит довериться и берёт одну его руку в свою, другую — на талии так и оставляет. Чуя соображает, что от него хотят, кладёт руку ему на плечо. Музыка издали слышна из какого-то клуба. Не совсем подходящая, но ничего лучше нет, Осаму ведёт его, а Чуя только надеется, что всё пройдёт хорошо, отставляя ногу вслед тому, как Дазай приставляет. Осаму решает, что оба справятся, если вдруг включить в этот танец повороты, оба немного путаются, но им сейчас весело; они смеются каждый раз, как наступают друг другу на ноги или ещё что. Дазай останавливает Чую, убирает руку с его талии, кружа того, а после, вернув, прижимает его спиной к себе, скрестив руки, ведь он взял и левой правую, а после возвращая в исходное положение. Чуя чувствовал его сердцебиение, такое спокойное, будто всё так и должно быть. Накахара становится чересчур уверенным в себе и Дазае, так что отшагивает и чуть ли не падает в воду. «Чуть ли», потому что Дазай всё же его ловит в последнюю секунду. — Поймал, принцесса, — он держит его так на весу, а в голове Чуи что-то переключается, Дазай становится слишком правильным для него, а тёплые мысли обволакивают его с головы до ног. Он, став чуть поустойчивей, целует Дазая, потому что не видит больше в этом ничего плохого, потому губы останавливаются на чужих губах ещё на несколько секунд, пока он не чувствует вкус горечи от поцелуя. (Кто-то из тех, что среди людей, а не отбросы, как они, в одиночке, свистит, наверное, спутав их с парнем и девушкой, привлекая внимание.) Горечь только в действиях Осаму,— вот что думает Чуя. Он испуганно отстраняется, понимая, что натворил. Нет, нет, секунду назад всё же было прекрасно! Отстраняется болезненно, потому что забывает, что только что они повернулись так, чтобы Чуя в воду не упал. На асфальт же куда лучше. Осаму дрожащими пальцами касается губ, не веря случившемуся. Это было прекрасно. Непривычно, но теперь ему нравятся поцелуи. Нет, не так, лучше: непривычно, что теперь ему нравятся поцелуи. Да, из-за него и нравятся, он готов целоваться с ним вечно, готов научить всему, что знает, готов отмечать всё прекрасное в его поцелуях, вплоть до такой идущей ему грубости и некой торопливости. Сердце трепещет, заставляя его влюблённо улыбаться. Дазай спрыгивает к нему, спрашивая, что случилось, а Чуя сожалеет, что сделал это, ведь теперь он привязался к нему навечно, пёсиком, ведь теперь он будет хотеть этого ещё и ещё, а Дазай не сможет этого дать (он уверен, не сможет). Бросит, вот прям сразу, ещё секунду подожди только. Он проиграл в игру, которую сам себе а голове и придумал: «кто первый поцелует, тот и продул». Но Осаму берёт его за руки, осматривая их, спрашивает всё ли в порядке, целует раненые ладони. — Всё хорошо, Дазай, — он брезгливо вытягивает руки из хватки. Осаму падает к нему, зацеловывая всё его лицо. — Пожалуйста, прекрати. — Я думал, мы… ты же поцеловал меня. У нас разве не всё взаимно? Ты это признал сам. Чуя отползает. — Прости, — он не знает, что за горечь почувствовал, он сожалеет, что она вообще была. Опять это чёртово «прости», у Осаму уже аллергия на него! — Я люблю, Чуя. Почему-то слышать это так мерзко, он боится этих слов, а Дазай давит, и Чуя опасается, что это всё очередная ложь. — Фу. Дазай смеётся, скрывая обиду. — ...Спасибо. Спасибо, что ты со мной. Мы же можем быть ближе, чем друзья? Чуя безумно боится, ведь подпускать его ещё ближе опасно для своей жизни. — Нет, прости, не так. Могу я быть твоим парнем? Можем мы попробовать быть вместе и влюбляться друг в друга каждый раз и каждую секунду ещё больше? А ведь я уже влюбляюсь всё больше. Могу я продолжать бесить тебя, зная, что ты уже специально ведёшься, просто по привычке, просто потому что знаешь, что мне доставляет удовольствие вести себя придурковато с тобой? И, наконец, можешь ли ты перестать бояться меня сейчас? Почему ты вообще боишься меня? Чуя падает окончательно, не в силах скрывать своего непонимания. — И что говорить на такое, Дазай? — Соглашайся… Чуя долго подбирает нужные слова. Всё же от них много чего сейчас зависит. — Можно… — он даёт ему очередную надежду, затем сразу же её разбивая: — можно это будет нашим последним свиданием?.. И это бьёт в самое сердце Дазая, чьей же отзеркаленной фразой заканчивают ещё не начавшиеся отношения. «Лучше сразу бросить, чем потом быть брошенным», — вот по какой тактике работает Чуя, потому что уже ни раз он наступал на грабли, доверяясь словам Дазая. И если ему действительно это важно, то он хотя бы попытается оспорить. Дазай смотрит на него с сожалением. — А… да, конечно, я всё понимаю, — он шмыгает носом, встаёт и отходит от Чуи. В груди всё щемит, вся лёгкость дня сходит на нет, все тёплые воспоминания на репите прокручиваются в голове. Зачем, зачем он открыл ему такое сложное чувство, затем сразу забрал возможность прожить счастливое будущее, зачем так оборвал? Слёзы набегают, готовые скатываться одна за другой, но он сильный мальчик, нельзя ему плакать из-за неразделённой любви, нет, но губы дрожат, предзнаменуя, что у него ничего не выйдет, потому просто стоит скрыться из виду побыстрее. — Прости, — Дазай сам говорит то ужасное слово, которого сам боится, после которого у него всё идёт закономерно не так. — Нам лучше пойти домой… То есть теперь по домам. Он разворачивается, чтобы уйти, но после подбегает с объятиями. — Я правда-правда тебя… — он шепчет и смахивает слезинку, пока Чуя не видит. Дазай думает, что он задумается, но между ними происходит ровно ничего и слишком многое одновременно. Чуя ложится ему на плечо уже привычно, Осаму вздрагивает, и Накахара отстраняется; он опять уходит быстрее, чем хотелось бы. Нет, хотелось бы, чтобы он вообще не уходил. «Я тоже, но лучше я уйду, ведь такой ты не сделает меня счастливым, мы не продержимся долго вместе. Прости». Осаму на это ответить не может. Но как? Почему он так думает, если у них до этого так хорошо всё шло? Дазай падает на колени, когда парень уходит, и тянет руку в его сторону. Его парень — так должно было быть, но они попали не в ту вселенную, не в тот сюжет, не в тех условиях, Чуя должен был послушно гавкнуть на его предложение, поцеловать, ответить хоть что-нибудь или ещё что, что не «можно это будет нашим последним свиданием?». Дазай не знал, что этот месяц он наречёт месяцем слёз, не знал, что будет так горевать по уходу и Чуи из его жизни. И опять в его жизни это горькое «прости». Теперь это точно было: «Прости, отплатил тебе той же монетой, что и ты со всеми».