Апофеоз покойника

Для Дазая действия и слова Чуи — самое большое предательство, ведь нельзя вызывать столько чувств от одного нахождения рядом, от одних только слов; нельзя целовать того, кто впервые влюблён, давая ложную надежду. Он же обещал помочь с Одой, но наоборот только прибавил проблем, оставив его самого, а Осаму чувствует себя так одиноко, как никогда. Дазай полностью замыкается в себе. Больше никогда он не откроется кому-то ещё. Не-а. Не в этой жизни. И если рядом с ним он ещё раздумывал, стоит ли остаться в мафии, то сейчас он уверен в своём уходе. Он даже для такого заявится на работу. С бездушной улыбкой, от которой не веет теплом (не так, как он улыбался Чуе последнее время), чтобы никто не подумал, что он переживает. Просто пробовал очередной способ самоубийства. Да, он «закинулся снотворными на следующий день после прихода босса, мечтая умереть, но дозу не рассчитал, отчего выжил, а после ещё отходил долго», — так и будет оправдываться. Мори скептически поднимает одну бровь на это заявление, но ничего не говорит, чтобы не потревожить его ложь остальным. Дазай улыбается и вечно хохочет со всего, всё шутя и шутя, пока босс не отводит его от остальных. Дазай расспрашивает его обо всём, о чём нужно знать, и… — А где Чуя? — он запрыгивает на стол босса, мотыляя ногами. Говорит так много, часто и быстро, чтобы Огай не мог сам задавать ему вопросы. — Он отпросился, сказал, что не придёт сегодня. Дазай удивляется, приподнимая брови. То есть вот как, Чуя? Босс видит его реакцию. — Ты знаешь, что с ним случилось? — Нет, не знаю, — лжёт Дазай. Конечно, знает, что Накахара не пришёл из-за него. Конкретно почему не понимает, но точно из-за него. Может, потому что боится, что тот придёт к нему, может, чтобы скрыться от позора (или что чувствуют те, кто так поступает? стыд?), а может, потому что решил напиться после такого. Дазаю тоже не помешало бы, чтобы забыться. Но он боится, что выпьет слишком много, позвонит ему, будет объясняться в чувствах. Осаму не стесняется бесцеремонно заявить о своём уходе. Огай лишь даёт ему уйти, ведь Дазая не удержишь, если уже решил. Он ничуть не удивился. Они перекидываются парой бесполезных диалогов, что звучат, как угроза со стороны каждого. Всё же по приходу домой он пьёт без разбору, а ощущение, будто Чуя сейчас рядом, где-то здесь находится. Наверное, его частичка осталась тут, после его столь длительных пребываний, наполненных сплошными чувствами и переживаниями. Пожалуй, осталась она не только метафорически, не только в воспоминаниях Дазая, запахе комнаты, а и буквально, в невысохшей одежде его, которую Осаму так и забыл развесить. Кажется, сейчас лучшее время, чтобы сделать это. Алкоголь уносит всю его печаль, как и трезвость, и Дазай сидит с телефоном в руке. …Нет, он не будет пьяный звонить ему, ведь и так натворил уже глупостей. Нельзя. Пересилив себя, свои чувства и всю накопившуюся в груди боль, он нажимает кнопку «заблокировать», ему этот номер больше не понадобится, а ворошить воспоминания ещё хоть раз он не собирается. (Собирается, но это будет потом.) Он, наплевав на всё, берёт даже не высохшую до конца одежду, обнимает её без конца и края, вдыхая её запах, а после смотрится у зеркала, приложив её к себе, будто примерив. Он не выкинет её ни за что, будет бережно хранить, надеясь, что Чуя не вернётся, чтобы забрать её. Нет, не так: он надеется, что Чуя вернётся, но не чтобы забрать свои вещи, а чтобы поговорить с ним, объясниться, какой он козёл, что так поступил; разговориться, и в пылу одного из диалогов, увлечённые им и друг другом, в порыве страсти, они осмелятся поцеловаться, Дазай мечтал бы о таком исходе, но Чуи всё нет и нет… Он сдался надеяться на встречу с ним, всё лелея и лелея последние воспоминания. И именно в этот момент Осаму понимает, что сам к себе испытывает жалость, связанную с невзаимной любовью, и до того становится противно от самого себя, но он не знает, как укрыться от этого чувства. Новая жизнь начинается, когда он берёт визитку со шкафчика и чуть ли не сразу идёт к указанному адресу. Дом доверия не вызывает, но всё же Дазай проходит внутрь за неимением других вариантов. Всё же он несовершеннолетний парень без семьи и работы, у которого теперь нет даже хоть единого друга. — Здравствуйте, Катай-ку-ун, — с этими словами Осаму входит в спальню и видит парня в его привычном виде: завёрнутым в футон в абсолютно любой ситуации, немного растрёпанным хиккой. Всё ещё пьян, но Дазай старательно не подаёт виду. Как и о том, что сердце его разбили вдребезги, а затем собрали в одну кучу, чтобы выкинуть, а он всё добивает себя, привязанный к воспоминаниям. То предательство — отвратительный поступок, он его ненавидит. Назад уже не свернуть, теперь есть только он, и только поиски новой работы. Теперь Дазай — совершенно другой человек, позже, уже в ВДА, он будет придуриваться всё время, даже не вспоминая о Чуе, которого он хотел когда-то забрать с собой. (Но всё же сейчас он смеет вспомнить, подорвав его машину в отместку, чтобы не расслаблялся.) Проблемы никуда не уйдут, но он будет таить их ото всех, ведь лучше так, чем привязаться ещё к кому-то, чем вспоминать о старых ранах. До переезда он даже ни разу не ложится спать, ведь знает, чем это обернётся. Возможно, все его последующие сны и останутся кошмарами, но он боится даже думать об этом. Ещё хуже, если ему приснится нечто, что заставит сердце восстановиться по кусочкам, вновь забиться с такой же отчаянной надеждой, что и была с ним, когда он гулял с Чуей, когда он целовал его, когда думал, что вот-вот всё в его жизни наладится. Ведь в таком случае он проснётся с тем же разбитым сердцем, но с теми прекрасными грёзами, а сердце всё будет ныть и ныть… Нет, в таком случае он будет желать только умереть во сне, чтобы на этом моменте всё и закончилось. На моменте, когда всё прекрасно, чтобы не возвращаться в эту унылую реальность. Дазай осознаёт, что не сможет в таком случае притворяться, что живёт, а не существует, особенно самому себе. Наверное, все мысли о хотя бы мнимом виде нормальной жизни ушли, как и Накахара от него когда-то. Он быстро отгоняет эту мысль от себя, собирая вещи из этого дома, проклятого воспоминаниями. Теперь его тут больше ничего не держит. Наверное, это слишком детская просьба — пожить какое-то время у Катая, не особо знакомого ему человека; но ему теперь действительно страшно оставаться одному, о чём он успешно умалчивает. Да и больше некуда податься. Спустя два года такого житья на шее у незнакомца (ведь Дазай был без работы, без стабильного источника заработка, а всё, что ему надо было,— залечь на дно (хоть он всё равно много времени проводил в барах, напиваясь там; и непонятно как Катай вообще его не вышвырнул, ведь всё это происходило за его счёт), как говорил сам Таяма), он примыкает к Детективному Агентству. Там всё по-новому, всё по-другому, хоть он находит для себя отдушину тем привычным подколам, изначально предназначенным Чуе, в Куникиде. После мафии подобная обстановка, где от каждого не веет угрозой, кажется непривычной, неправдоподобной и иллюзорной, но он смиряется и вполне быстро к такому привыкает, хотя даже так остаётся на чеку. Опасения после мафии никуда не пропадают. Итак, перешагнув отметку в двадцать лет, разбитое сердце Дазая полностью умирает, когда он встречается с Чуей на совместном задании. Они злятся друг на друга больше обычного, как собаки; помимо колкостей в диалоге ничего нет, никаких влюблённостей, Дазай уже даже думает, что не чувствует к нему ничего сам, и что Чуя такого же мнения и о нём теперь. От каждой фразы отдаёт сплошной обидой от предательства, оба винят друг друга и им даже не удаётся поговорить нормально. Даже не об этом, а вообще. А Дазай хотел бы. Хотел бы рассказать, что изменилось в его жизни за эти годы, услышать подобную историю от Чуи, о его вечных успехах, приправленных гордостью самого Накахары, что в его духе, просто посидеть с ним рядом, любуясь даже не очередным пейзажем — он ими успел налюбоваться ещё тогда, в свои шестнадцать, вместе с Накахарой, так что если бы он чем и любовался, то только им, заполняя многолетнюю дыру в их общении. Осаму лишь сожалеет о том, что так сложилось, но всё ещё винит лишь Чую; Дазай бросает его там, даже не удосужившись выполнить обещание данное ему. Нет, чёрт, он, даже несмотря на свои попытки отрицать это, всё ещё влюблён в своего бывшего напарника (а в мыслях убирая последнее слово, ведь он уже успел наплести другому (на деле другим. Их было много) о том, что встречается с ним, хоть и не называя имён, а говоря о каком-то абстрактном жутко привлекательном коротышке-парне, которого успел соблазнить) до беспамятства и безрассудства. Может ли он надеяться, что Накахара сожалеет об уходе и думает исправить всё хоть когда-нибудь? Нет, не может, ведь если бы и хотел, то давно уже попытался бы, так что нечего говорить. Наверное, он просто ошибся, не влечёт его к парням, и всё такое. Переболел безрассудством, как ветрянкой в детстве, оставив Дазая с, как оказалось, слабым иммунитетом болеть до конца жизни этим. Или конкретно с Осаму запутался, ничего не чувствуя на самом деле, а тогда он просто не понимал, делал, просто потому что так хотелось. Ну или почему он вообще сожалел, что танцевал для него, что целовал его? Как вообще так вышло, что от их взаимоотношений чувствуется теперь только сожаление, а раньше его было так же много? Дазай его не замечал? Не замечал, потому что он только сейчас вспоминает о том, как часто Чуя не позволял себе что-то сделать, как оказалось очевидным сейчас, только потому что думал, что будет сожалеть. А ведь если бы не это, то как бы сложились их отношения? Вставали бы они по утрам вместе, оба работая где-нибудь вне мафии? Может, Дазай потянул бы его за собой в Детективное Агентство, до этого проведя уже совместно с ним те два года скитаний непонятно где. Наверное, Чуя отрезвлял бы его просто своим присутствием и нахождением рядом, а Дазай меньше бы пил. Да, странно думать, что он выпивал бы реже, если бы Накахара был рядом, но тогда он действительно посадил почки и печень одним лишь алкоголем за короткое время. Несмотря на всё, Чуя довольно умён, чтобы понять, что такой образ жизни никак не сделает никому лучше. Быть может, у него появился бы другой наркотик — сам Чуя, но он никак не хотел признавать, что и так уже подсел, лишь на одних воспоминаниях и некогда частых касаниях. Стала бы его наркотиком именно близость с ним, когда они оставались бы вдвоём, в кромешной темноте и сплошной тишине, отдаваясь чувствам друг с другом, просто чтобы не переключиться на другие способы получения дофамина? Как бы сложилась его жизнь, если бы он знал, что у него рядом есть постоянный спутник, его личный смысл жизни, которого было бы ещё нужно уломать на парное самоубийство? На сколько времени у Чуи хватило бы нервов выслушивать все его многочисленные истории, от которых едет крыша, пока он окончательно не свихнулся бы, сиганув вместе с ним с моста? Но он уже ушёл от Накахары, как и тот когда-то от него, потому думает, что то был последний шанс исправить всё. Известно ли ему, что Чуя в очередной раз доверялся ему, как обычно испытывая одно только разочарование, ведь Дазай опять его предал? Кто знает, что с ним могло вообще случиться? Так почему тогда Осаму повёл себя так беспечно? У обоих есть множество неоговоренных претензий, слов, чувств и попросту мыслей о том, что между ними случилось за короткое время, ещё тогда, в их шестнадцать. Смеет ли высказать это хоть кто из них? Или они и дальше будут проводить все дни в одной тоске по неге́* друг друга, уповая на то, что это всё пройдёт, закончится, и никто не будет страдать, мечтая об ещё одном касании? Интересно, а Чуя потому был так близко к нему, на том задании, ведь тоже скучал по всему, что между ними было?