Witchcraft in your lips / Волшебство твоих губ

      Эймонду не доставало Вхагар так же, как кому-нибудь другому — руки или ноги.       Он искал её. Он окликал её именем каждую отброшенную облаком тень, высматривал её очертания на зелёных холмах, пел на высоком валирийском, надеясь, что ветер донесет до неё его зов. В темноте же Эймонд переживал свою потерю.       Будто второе сердце билось в его грудной клетке — билось в унисон с сердцем Вхагар и делало его её партнером. Золотая нить, протянувшаяся по краю его сознания, соединяла его с ней. Их узы проистекали из крови, что текла в его жилах. Они были всегда, им всегда суждено было быть между ними. Эймонд взрастил и взлелеял их связь: дракон и его всадник отражали друг друга, будучи двумя элементами одного древнего колдовства. Пламя и неугасимая ярость, свойственные им обоим, зарождались в глубине их сердец и, разрастаясь и резонируя, соединялись в адскую смесь. Безграничная преданность, объединявшая их, с каждым совместно принятым решением только усиливалась.       Вхагар была его избавлением. Она спасла его в тот момент, когда Эймонд даже не подозревал, что он в опасности. Почти десять лет она присутствовала в каждой его мысли, и он, изголодавшись по приязни и поддержке, дорожил их братством. Свет её пламени рассеивал мрак в потаённых закоулках его ума, жар его согревал Эймонда изнутри. Никогда Эймонд не чувствовал себя так свободно, как в полёте; тогда не существовало никого и ничего кроме их двоих и бесконечного простора небосвода. Полёт развеивал его тревоги и укрощал её ярость, унимал дикий огонь в их сердцах.       Вхагар выбрала его, и единственная сделала это по собственному желанию. Она сама заявила о своих правах на него, и они были неразлучны, они должны были жить и умереть друг за друга.       Утратить её было невыносимо для него, он словно лишился части себя самого.       Мрачные размышления привели его к заключению, что она должна быть мертва, ведь она никогда не покинула бы его по своей воле.       Эймонд Таргариен больше не был драконьим всадником.       Он едва ли мог припомнить себя без Вхагар. Мальчика, которым он был прежде, чем потребовал её, больше не существовало — он умер той ночью на Дрифтмарке, когда племянник лишил его глаза, а отец и государь показал своё истинное обличье, выбрав Рейниру и её бастардов, когда в покоях, полных рыцарей и знати, одна только мать вступилась за него, защищала его, требовала правосудия. Он запомнил навсегда уверенность и силу её поступка, её исключительную, неистовую любовь к нему, то, как она, охваченная горем и обидой, настаивала на возмездии за нанесённый ему урон.       Эймонд любил её за это и продолжал бы любить вечно, он сделал всё, чтобы быть достойным такой преданности. Всё его чувство долга, вся дисциплинированность, вся целеустремлённость и вся самоотверженность служили лишь одному делу — защите семьи любой ценой.       Даже израненный, одинокий, потерявший дракона, он вернется к ним. Он должен это сделать.              — Ты делаешь не так, — шепеляво пробормотала Джейни. — Давай я покажу. Змейкой, видишь? Влево и вправо, вперед и назад.       — Как мило с твоей стороны, малышка, просить слепого посмотреть, — без тени улыбки ответил Эймонд.       — О-о, — протянула девочка, её азарт угас.              Он не был по-настоящему слепым. Лесная ведьма оказалась права, и зрение постепенно возвращалось к нему; с каждым днем он мог разглядеть всё больше и больше вокруг себя. Сейчас он уже легко различал свет и тьму, но очертания предметов по-прежнему оставались размытыми. Он скорее догадывался об их форме, чем видел её.       Эймонд помнил, как неделю назад проснулся на рассвете один, ничего не видя. Ведьма ушла или, скорее, исчезла, оставив его один на один с осознанием того, что он останется калекой. Ужас охватил его, ледяной волной заструился по жилам. В порыве злости он ударил себя по голове, стучал по вискам, тер и царапал глаз снова и снова, изо всех сил пытаясь заставить его видеть.       Он боялся слепоты настолько, что сердце его сжималось при одной мысли об этом. Всё его образование не будет значить ничего, если он больше не сможет читать, талант фехтовальщика станет бесполезен, если он не сможет увидеть противника, обладание самым большим драконом в мире не имеет значения, если он не сможет управлять им.       Одноглазый принц превратился в слепого попрошайку.       И он действительно был попрошайкой. Застрявшим на одиноком хуторе в Речных землях, неприкаянным, безымянным. Эйгон злорадно захихикал бы, увидь он теперь Эймонда: принца королевской крови поместили на скотном дворе и заставили батрачить на крестьян.       Он работал с закрытыми глазами. Ловкие пальцы просовывали прутья из орешника взад-вперёд, скрещивая их с палочками-опорами, вонзенными в основу, тянущуюся по земляному полу. Мало было деревенской работы, которую смог бы выполнить слепой мужчина, но чтобы отработать кров и пищу, Эймонд плёл легкие изгороди из орешника вместе с самой младшей в семье, восьмилетней Джейни.       Старший ребенок, молчаливый мальчик по имени Джонос, как всегда ушел рыбачить. Рыбачил он и в тот день, когда вместо форели выловил из Божьего Ока Эймонда и притащил, лишившегося чувств и закованного в полный доспех, к лесной ведьме, раз в две луны проходящей через земли близ Харренхолла.       Эймонд был обязан ему своей жизнью, а Эймонд Одноглазый всегда платил свои долги.              — Но хочу я сказать: мне не жаль умирать       Коль дорнийка любила меня! — пропела девчонка.       — Тебе обязательно нарушать мой покой своим проклятым визгом? — вопросил Эймонд. Он ненавидел «Дорнийскую жену». Это была любимая песня Эйгона, и тот заставлял барда петь её всякий раз на пиру, часто подтягивая за ним похабные куплеты. Сам Эймонд предпочитал более нежные, печальные песни, например, «Пуховая постель», «Туманным утром» и «Зимняя дева». — Должно быть, медведь наступил тебе на ухо, девочка, потому что ты плохо поёшь и… — он скользнул рукой вниз по изгороди, — плетёшь тоже плохо. Тебе нужно крепче затянуть свой конец, прутья сидят слишком свободно.       Джейни раздраженно фыркнула, но Эймонд услышал, как она принялась за работу.       — Твоя мать знает, что ты поёшь похабные песенки чужим мужчинам? — неожиданно для себя полюбопытствовал он. Он весьма сомневался, что такая серьёзная женщина как Пиппа, которая стукнула своего мужа деревянной ложкой за «непристойные словечки за обеденным столом», стала бы терпеть поведение своей дочери.       — Ты не чужой мужчина.       — Я мужчина и я, вне всякого сомнения, странный.       — Вот ещё, совсем не странный. Я думаю, ты очень милый, — чопорно ответила девочка.       Эймонд закатил глаз, думая, уж не слабоумная ли она. Он частенько видел, как шрамы на его лице пугали придворных дам. Дед назвал отметины неприглядными и посоветовал Эймонду носить кожаную повязку постоянно.       — Твои вкусы доведут тебя до беды, когда ты подрастёшь.       — Как так? — Джейни дёрнула его за рукав простой льняной рубахи, которую ему одолжил её отец Хамфри.       Эймонд поразмыслил. Он знал, как ответил бы Эйгон, и потому сказал совершенно противоположное:       — Мужчина вроде меня немного стоит и может быть полезен только своими навыками, а я ничего не смыслю в земледелии. Тебе лучше найти пастуха вроде твоего отца или кузнеца — для них всегда найдется работа.       — Это неправда. Не земледелие — с ним у тебя действительно плохо, — на этих словах Эймонд вспомнил свои тщетные попытки подоить корову и козу, посеять семена или заняться садоводством, и ему ничего не осталось, кроме как согласиться с Джейни. — Но оценивать тебя только по пользе… это слишком кос… кор…       — Корыстно, — подсказал Эймонд.       — Да, точно. Мама говорит, что люди не просто средства для чего-то. Ну или как-то так.       — Твоя мама мудрая, — даже если она в корне не права. Эймонд был полезен только своими чётко определенными достижениями и способностями, ценность которых измерялась выгодой, которую из них можно было извлечь. Его доблесть в управлении драконом, его эрудиция, его выдающиеся навыки фехтовальщика, его способность решать денежные вопросы, компетентность, которую он проявлял, выполняя свои обязанности, — всё это лежало в основе его служения короне. Эймонд оттачивал все свои навыки с единственной целью — чтобы они пошли на пользу его семье.       — Притом, — вздохнула Джейни, — я не хочу выходить замуж.       Эймонд уклончиво хмыкнул.       — И я не хочу всю свою жизнь провести на хуторе. Я хочу отправиться на поиск приключений и быть такой же отважной, как Ланн Умный, и такой же благородной, как Эймон Рыцарь-Дракон.       Пальцы Эймонда дернулись. Неприятное чувство, которое поселилось у него под ложечкой, когда он очнулся, охватило его с новой силой.       — Я буду бороться с пиратами и… — вдохновенно продолжала девочка.       — Кто такой Эймон Рыцарь-Дракон? — хрипло спросил Эймонд.              Вжик-вжик-вжик.       Круг за кругом кинжал Эймонда плясал и вертелся в его ловких пальцах. Подбросить, поймать за кончик клинка, сделать выпад, снова описать круг. Джейни ушла, когда мать позвала её помочь приготовить обед, и Эймонд был предоставлен самому себе.       Вжик-вжик-вжух-вжик.       Оказалось, что девочка удручающе безграмотна. Простонародье часто не получало даже начального образования, большинство крестьян не умели читать и писать и жили скромно и просто, но даже этому должен был быть предел. По словам Джейни, Эймон Рыцарь-Дракон был благороднейшим и вернейшим рыцарем, влюбленным в королеву Нейерис, которая, как сказала Джейни, была самой благочестивой и мягкой из всех королев. Больше она ничего не рассказала, как Эймонд не расспрашивал. Это раздражало его, но она знала только песни и сказки, ни одного факта, даты или чёткой детали.       Он отметил про себя, что надо поднять на Малом совете вопрос об образовании среди простонародья. Не требуется, чтобы простолюдины все как один были мейстерами или хотя бы грамотными, но то, что они не знают даже имена членов королевской семьи и причисляют к ним героев сомнительных народных сказок — большое упущение со стороны лордов.       И всё же он чувствовал себя не в своей тарелке.       Эймонд доверял скорее разуму, а не чувствам, но он был Таргариеном, а сильная интуиция была заложена в их породе. Что-то здесь таилось: схема, план, уловка, — и Эймонд мучился от того, что никак не мог разгадать, в чём дело.       Чтобы обнаружить заговор, подумал он, вертя кинжал в своих пальцах быстрее и быстрее, нужно взглянуть на происходящее и узнать, кому это выгодно.       Где Деймон?       Если верить лесной ведьме, он принял смерть от клинка Эймонда. Однако сам Эймонд получил смертельный удар и выжил благодаря колдовству или удаче. Его дядя был злобным созданием, живучим как таракан; преисполненный амбиций, он не гнушался любой возможностью заполучить власть. При этом он не был лишён коварства и великолепно умел менять тактику. Деймон разделил его войска, опустошая земли в ночи подобно вору, постоянно нападая в новых местах, сея хаос и смятение.       Эймонд постигал науку войны методично, с теми же целеустремленностью и упорством, с какими он брался за любое дело: сжигал и разорял усадьбу за усадьбой, оставляя за собой лишь смерть и разруху. Он прочёсывал Речные земли на драконе, и везде стервятникам было довольно трупов для пиршества. Деймон не ускользнёт от него, если Эймонд не оставит ему места, где бы он мог спрятаться.       Их игра в кошки-мышки закончилась битвой над Божьим Оком.       Ход битвы ярко отпечатался в его памяти; мысленным взором Эймонд изучал каждую деталь, тщательно размышлял над ней. Он не знал, как много времени провел, занимаясь самоанализом. Погружение в себя было для него привычным делом. Даже о семье он не вспоминал в такие минуты.       Когда Эймонд наконец поднял взор, снаружи уже стемнело.       Со вздохом он спрятал тонкий короткий кинжал за голенище сапога. Не было смысла строить теории: если Деймон выжил, Эймонд последует за ним хоть на край света, и не будет ему покоя, пока он собственноручно не отправит его на тот свет.       Джейхерис, Мейлор, Хелейна, — повторил он как молитву. Око за око, сын за сына, принц за принца — Эймонд Одноглазый оплатит свои долги кровью.       Рейнира громко замычала и испортила воздух.       Проклятое животное.       Прошлую неделю Эймонд спал на заднем дворе, на сеновале, в окружении домашнего скота. Чтобы было не так скучно, он дал каждой животине злобное прозвище. Старая стельная корова с полным молока выменем теперь звалась Рейнирой, три свиньи в хлеву стали Эйгоном, Джейкерисом и Люцерисом, старый сварливый козёл — Отто, а петух с наполовину выдернутыми перьями — Деймоном. Овцы на пастбище теперь были Корлисом, Рейнис, Бейлой и Рейной, молодой кот, имевшийся в хозяйстве — Дейроном, а курицы в курятнике получили свои имена в честь членов Малого Совета и придворных Эйгона. Только именем матери и милой сестры он не назвал ни одну тварь.       Короткий сдавленный крик разорвал тишину сумерек.       Тут же все его мускулы напряглись, готовые к бою. Это был обострённый до предела, сидящий в подкорке инстинкт самосохранения, основной принцип его существования, гласящий: «Ничто в этом мире не будет милосердно к нему, и Эймонд отплатит сторицей».       Эймонд поднялся на ноги и выпрямился, встав во весь рост, опустил руку на рукоять Тёмной Сестры, висящей у бедра, отточенным до автоматизма движением смыкая вокруг неё пальцы. Полуторный меч из валирийской стали нашли рядом с ним, он сжимал его затянутой в перчатку рукой. Он считал, что теперь клинок принадлежал ему. Подарок от Деймона, мрачно подумал он. Кинжал же за голенищем был подарком от Люцериса, тем самым клинком, который лишил Эймонда глаза.       Маленькими шажками он решительно направился к главной постройке хутора, дорогу туда он хорошо помнил. Спрятавшись в тени за окном, он весь обратился в слух.       — Прошу вас, он всего лишь мальчик, — взмолился Хамфри глухо и неразборчиво — по-видимому, ему выбили зубы. Эймонд слышал, как где-то в глубине дома сдавленно всхлипывала Пиппа.       — Мальчик, который обокрал нас, — презрительно фыркнул мужчина.       — Да, — подхватил другой с хриплым смешком, — обокрал нас. А мы люди короля, видишь ли. Добрые люди короля, мы все стоим за Томмена.       — Пощадите, умоляю! — воскликнул Хамфри. — Он не знал. Пощадите, сир, молю вас.       — Вы предатели и преступники, так что поблагодари своих богов за то, что имеешь дело с нами, благородными солдатами короля, а не с разбойниками, — снова заговорил первый. Их было всего двое: высокий мужчина стоял у двери, а второй, с мягким голосом — в центре комнаты. Эймонд не слышал ржания лошадей, так что это были пехотинцы. — Отдай нам золото в качестве благодарности за труды, и мы оставим вас в живых.       — А мой сын?       — Он вор, а ты знаешь, что по закону полагается за воровство. Мы отрежем руку, посягнувшую на чужое.       Эймонд встал на колени и, пошарив по земле свободной рукой, наткнулся на подходящего размера камень. Поднимаясь, он крепче сжал рукоять Тёмной Сестры. Зажмурив единственный глаз, ему было проще сконцентрироваться на весе оружия в своей руке. В доме горел всего один огонёк, так что в вечерней темноте его враги были так же слепы, как он сам.       — Нет! — громко и яростно выкрикнула Джейни. — Он ничего не крал! Джон нашел шлем на берегу озера!       Эймонд услышал шлепок, а следом за ним глухой удар.       — Складная сказка, как и всегда, — фыркнул первый мужчина; похоже, он был главным. — Позолоченный шлем у крестьянина. Нет, если я хоть раз видел ланнистерский шлем, то это он и есть. Я верно служу Ланнистерам, так что я должен вернуть шлем законному владельцу.       Эймонд скользнул в дом мягко и неслышно, точно нож между рёбрами. Он швырнул камень в масляную лампу, свисающую со стропил, погружая жилище во тьму.       — Ой!..       Тихий как тень, быстрый как змея.       Тёмная Сестра вошла в тело мужчины, стоящего у двери, так же легко, как весло входит в воду, и рассекла его надвое. Он умер прежде, чем две половины его туловища коснулись земли.       Эймонд неуклонно приближался ко второму противнику, занося меч по косой, чтобы раскроить его от паха до подбородка, но тут сталь лязгнула о сталь. Эймонд ухмыльнулся и налег на меч, пользуясь превосходством в росте и силе, чтобы оттеснить врага назад. Ему не требовалось зрение, чтобы узнать, что мужчина был перепуган — от него разило страхом, и страх его вонял так же, как нечистоты Королевской Гавани.       Он почувствовал сзади какое-то движение.       С утробным рыком Эймонд ударил противника в живот и одним плавным движением снёс ему голову. Развернувшись на каблуках с занесённым для удара мечом, он увидел…       Всего лишь Джоноса, дрожащими руками сжимающего вилы.       Эймонд фыркнул и опустил Тёмную Сестру.       — Что ты собрался делать, парень? Насадить его на них, как жаркое на вертел? — спросил он.       Джонос не шевельнулся.       Эймонд не мог видеть его в темноте, не в силах был различить выражение его лица. Он с любопытством наклонил голову, длинные его волосы коснулись костяшек пальцев, сомкнутых на навершии меча. Оставалось только ждать.       — Ты убил их, — с ужасом выдохнул Хамфри. Пиппа разрыдалась ещё сильнее, то ли от облегчения, то ли в истерике. — Это были люди короля.       Эймонд хмыкнул. Эти бродяги, не достойные даже дышать одним с ним воздухом, не были ни его людьми, ни людьми Эйгона.       — Вряд ли они были солдатами. Это мародёры и дезертиры, не более того.       — А что, если нет? — возразил Хамфри. — Что, если кто-то знает, что они пошли сюда… будут пытаться узнать, где они… а ты зарезал их. Убил их в нашем доме.       — Они придут за нами, — причитала Пиппа. Эймонд поджал губы, удивляясь, как он мог считать её разумной женщиной. — Они убьют нас.       — Нет, — протянул Эймонд, говоря с ними, как говорят с неразумным ребенком. — Эти двое, — с этими словами он пнул ближайший к нему труп, — пытались убить вас. Я же вас спас.       Он шагнул вперёд, схватил вилы за зубец и вырвал из рук Джоноса. Разумеется, он не ожидал, что глупые крестьяне падут на колени, преисполнившись благодарности, но тот факт, что он не увидел даже искры признательности, начинал раздражать его. Может, они хотели умереть?       — Если вы так боитесь, что кто-нибудь найдёт тела, разденьте их, сожгите одежду, бросьте доспехи в озеро и скормите трупы свиньям, — на мгновенье он умолк в раздумьях, а затем добавил. — Возьмите деньги. Нет нужды разбрасываться ими.       — Мы не воры, — впервые тихонько подала голос Джейни, щека её покраснела и опухла от полученного удара. Эймонд отстранённо подумал, утолила ли девочка свою жажду приключений, ценит ли она теперь свою простую тихую жизнь больше.       Эймонд закатил глаз, но промолчал. По правде говоря, ему было всё равно. Не ему было защищать этих людей. Вместо ответа он жестом подозвал Джоноса:       — Принеси мои доспехи и поскорее. Положи их в мешок вместе с едой, — велел он и, хмыкнув, добавил. — Золотой шлем тоже. Из-за него ведь вас обнаружили эти головорезы? Его блеск выдал вас.       — Ты не можешь больше оставаться здесь, — хрипло сказал Хамфри, поднимаясь на ноги и помогая встать жене.       — И не собирался, — с этими словами Эймонд наклонился и отстегнул ножны от поясного ремня мертвеца. Они были чуть-чуть длинноваты для Тёмной Сестры, но должны были сгодиться. Он спрятал валирийский клинок и сцепил руки за спиной.       Песнь меча и жажда крови очистили его разум, успокоили его; вспышка жестокости взбодрила. Он чувствовал себя самим собой впервые с тех пор, как очнулся.       Темнота спрятала его жестокую и самоуверенную улыбку.       — Твой сын спас меня. Я спас вас. Долг уплачен.