Эймонд III
ТОГДА: Эймонд твёрдо верил, что его сила заключается в контроле над собой: железной хваткой он держал себя в руках; выдающиеся способности, которыми его наградили боги, он оттачивал до тех пор, пока не становился мастером во всём, за что бы он ни брался; ему присуще было особое чутьё, помогавшее найти изъян в любом доспехе и нанести удар туда, где рана будет тяжелее всего, где будет дольше всего кровоточить; он отыскивал то, что может причинить самый тяжкий вред и пользовался этим. Тем не менее, его отец всегда говорил, что ни одной цепи не под силу надолго удержать дракона. Никакая выдержка не способна справиться с изменчивой, быстро вспыхивающей яростью Таргариена. Эймонд действительно был от крови дракона: беспощадный, неумолимый, известный своей жестокостью. Гнев не просто поднимался в нём, он с рёвом обращался в чистую, ослепляющую ярость, которая заставляла кровь в его жилах закипать подобно магме, становился оружием. А вместе с гневом приходили ужасающая мрачная ясность и холодность, которая обжигала как ничто другое. Он смял свиток пергамента в кулаке. Это должен был быть я — это должен был быть я — это должен был быть я. Горькие потаённые мысли вертелись у него в голове. Был ли он причиной случившегося? Не он ли дал этому произойти одной силой своих тайных желаний и стремлений? Своего вероломного алчного сердца? Мускул на его щеке дрогнул, злость, застилавшая его взор, изменилась — стала темной и кроваво-красной. Мыслями он был с бедняжкой-сестрой и с матерью, с маленькими племянниками, с обожжённым, прикованным к постели братом — пойманным в ловушку в Королевской Гавани, оставленным на милость Рейниры. Деймон провёл их. Эймонд вместе с Колем привёл половину королевской армии в Харренхолл лишь за тем, чтобы обнаружить его пустым. Руки Эймонда задрожали, он обхватил рукоять меча с такой силой, что костяшки побелели как мел. Внутренний голос ворчливо подсказывал ему, что безумно оставлять Королевскую Гавань без защиты Вхагар, что Деймон вместе со своим войском — ловушка, всего лишь тень настоящей угрозы. И всё же он не прислушался. Он позволил страхам других поколебать свою решимость, убедить себя в том, что нужно сокрушить дядю в начале войны и этим сильнее и жёстче подавить Рейниру. Ты храбрейший из нас, ты острейший клинок. Сир Кристон не сможет перехитрить Деймона в одиночку. Ты — дракон. Будь драконом. Принеси мне его голову, брат мой. За моего сына. Это было его виной. Всё, что с тех пор случилось с его семьёй, было только его виной. Его глаз обежал внутренний двор. Все, кого нашли его люди в Харренхолле, стояли на коленях: солдаты, слуги, лорд Саймон Стронг и его внуки. Лорд, древний сгорбленный старик, приходился двоюродным дедом вероломному Ларису, гнусному типу, одному из сторонников матери. Эймонд обошёл пленников по кругу, глядя на них как охотник на добычу. «Лорд Саймон, вы намного хитрее, чем я мог поверить. И намного амбициознее», — сказал он. «Простите, мой принц? Я не понимаю, о чём вы говорите.» Эймонд тряхнул головой, длинные волосы скользнули по плечу. Его голос был спокойным и почти приятным — подходящим для беседы. Полуулыбка коснулась его губ, но не растопила лёд во взгляде. За его спокойной и собранной манерой вести себя скрывалась чистейшая клокочущая ярость. «Вы — предатель, милорд. Вы сговорились с моим дядей, а теперь вы должны ответить за свои преступления.» Ненависть в нём пылала. Предатели сгорят тоже, решил он. Все. До. Единого. Это должен был быть я — это… ТЕПЕРЬ: Мать Эймонда обожала говорить, что он мастер разрушать самого себя. Сверх меры упрямый и слишком гордый, чтобы уступить, сетовала она, перебирая его серебряные волосы. С чересчур живым и острым умом, чтобы быть осторожным, и храброй и яростной натурой, причём храбрость эта выработалась из-за опасности и соперничества. Ты не отступаешь ни перед долгом, ни перед трудностями, сын мой; ты бескомпромиссный и правильный, и чаще всего это и приводит к проблемам. Именно поэтому Эймонд и оказался непонятно где, голодный, без крыши над головой или хотя бы подходящей одежды. Он знал, что это его чёртова вина. Разумный человек остался бы на хуторе до утра и не пошёл бы через лес ночью; он подобрал бы себе наряд получше, чем кожаные бриджи для верховой езды и белая полотняная рубашка с широким воротом и свободными рукавами: он взял бы одеяло и спальные принадлежности или, по крайней мере, плащ. Но ум ещё не означает здравомыслия, и Эймонд, в полной мере обладая первым, никогда не претендовал на второе. Он взглянул вниз, губы его были поджаты, желудок подвело от голода… и отвращения. В силке, который он соорудил, лежал его ужин — тощая коричневая белка. Это заметно хуже, чем кролик, но намного лучше крысы. Эймонд с детства был приучен к тому, чтобы переносить все унизительные аспекты военного времени, в том числе и к поеданию зловонного мяса грызунов. В надвигающихся сумерках огонёк его временно разбитого лагеря, едва поднимающийся над углями, был почти не виден. Он подбросил несколько сухих палочек в углубление, наполненное пеплом, поддерживая огонь, устроился на земле подле него, опершись спиной о широкий ствол дерева, вынул кинжал из-за голенища и стал снимать с добычи шкурку. Эймонд тщательно отделил кожу от мышц и тканей, обнажая розовые сухожилия и красную плоть. Затем он выпотрошил тушку, убрал кишки и прочие органы, а после промыл мясо. Это было бездумное, монотонное занятие, но руки его были заняты. Эймонд закопал мусор и потроха, насадил белку на длинный заострённый прут и пристроил его между двумя раздвоенными палочками, воткнутыми в землю по обе стороны костра. Эймонд снова опёрся о ствол дерева и стал наблюдать за тем, как танцуют язычки пламени, меняя цвет и форму, делая чёрной и ломая древесину, питающую огонь. Он покрутил правой рукой, разрабатывая мышцы. По его подсчётам, после двух дней скитаний по лесам, осталось всего полдня пути до Харренхолла. Алис ждёт меня там, подумал он. Алис, с её искренней, непоколебимой верой в судьбу, в огни и видения — в его выдающееся предназначение. Многие называли её красивой, и Эймонд считал, что она таковой и была — прекрасной и ужасной, страсть сверкала в её зелёных глазах, пылающих будто дикий огонь. Алис дождалась бы его, неважно, сколько он бы отсутствовал. Она заглянула бы в пламя, чтобы узнать, что с его семьёй, и умерила бы его тревогу. «Твой сын будет королём.» Эймонд сел прямо и уставился в огонь, те её слова не оставляли его. Он был принцем крови, но прежде всего — вторым сыном; за его именем кроме пустого титула не было ничего кроме его ума, меча и старейшего и крупнейшего дракона в мире. Теперь не осталось даже этого. Вхагар делала его не просто лишним принцем, одноглазой угрозой, она избавляла его от одиночества и невзгод, превращала его в легенду. Прямо под ребрами, как раз там, где находилась частичка сердца Вхагар, угнездилась постоянная ноющая боль, ощущение бесконечной пустоты. Он горячо любил её, свою Великую Леди, свою прекрасную старушку. Ветка хрустнула в пламени, и рука Эймонда инстинктивно легла на рукоять меча, но в лесу по-прежнему было спокойно, тишину нарушали лишь звуки ночных его обитателей. Он проверил мясо и обнаружил, что ужин уже готов. За едой Эймонд устремил взгляд в небо, пытаясь разглядеть созвездия. Ночь была темная и безлунная, небосвод прояснился. Ещё мальчиком он заучил имена двенадцати небесных домов и их правителей, различал семь священных странников и другие известные созвездия. Он мог найти Лампаду Старицы — четыре яркие звезды на западе, окутанные золотистой дымкой, — Королевскую Корону, Сумеречного Кота и Призрака. Эймонд поискал Ледяного Дракона, скользя пристальным взором по черному бархату небес и стремясь увидеть голубую звезду, отмечающую глаз драконьего всадника, но не нашёл и пожалел, что под рукой нет мирийской подзорной трубы. Мох на деревьях рос с северной стороны, но определять направление по звёздам было правильнее, точнее. Этому он выучился, чтобы летать на драконе. Не важно. Он придёт в Харренхолл в любом случае. Утолив голод, Эймонд затушил огонь и прислонился к жесткой древесной коре, пытаясь заснуть. Твой сын будет королём. Королём. Королём. Это слово перекатывалось у него в голове как шарик из отполированного мрамора. Когда Эймонд в конце концов задремал, ему приснился дом. Полдень застал Эймонда опустошённым и смертельно усталым. Тело болело. Раны были всё ещё свежими — левый бок, покрытый синяками, приходилось беречь, следствием удара по голове явилась пульсирующая боль в затылке. Зрение почти вернулось к нему, но всё оставалось размытым, словно он открыл глаз под водой. Спать на холодной твёрдой земле было скверно само по себе, но за ночь облака затянули небо, закрапало, и Эймонд промерз до костей. Подлесок был мягким и влажным, лоснящимся от капель; пахло дождём и свежестью. Плотное покрывало туч скрыло солнце и погрузило Эймонда в фиолетовые сумерки; длинные тени падали на землю перед ним, а всё, что лежало за ближайшими деревьями, скрывалось во мраке. Но это было не важно. Возможность ясно видеть не являлась необходимым условием, чтобы достигнуть цели… … по крайней мере, он говорил себе это, пока не споткнулся о выступающие корни дуба. Пусть так, решил он. За десять минут он добрался до тонкого извилистого ручейка, журчание которого услышал издали. Чистая вода бежала в глубоком русле, окружённая высокой травой. Эймонд уронил мешок с доспехами и отбросил посох, который сделал из ветки поваленного дерева. Он отстегнул ножны с Тёмной Сестрой и кинжалами, снял штаны и сапоги, одним движением избавился от грязной рубашки и стащил с глаза повязку. По обыкновению на нём не было белья, и он ступил в воду нагишом и зашёл в ручей по пояс. Вода была холодной, леденила внутренности и жалила кожу, заставляя руки и ноги дрожать, и тем не менее Эймонд почувствовал, что освежился и взбодрился. Он выстирал рубашку так хорошо, как только смог, и вымылся, используя вместо мочалки кусок мокрой ткани. Эймонд погрузился под воду раз, другой, третий; наконец волосы его тоже были тщательно вымыты. Он вынырнул, перебирая длинные серебряные волосы пальцами, вода с их кончиков сбегала ручейками по его спине и груди. Эймонд пожалел, что у него не было хотя бы кусочка мыла. Не хватало ещё в этой глуши подхватить вшей. Выйдя из ручья, Эймонд повесил рубашку на низкую ветвь и занялся всем остальным: заплёл волосы в косу, свисающую вдоль спины, надел штаны и сапоги, подобрал оружие, но отложил пока глазную повязку — рана была старой, зарубцевавшейся давным-давно, и всё же свежий воздух был ей на пользу. Он достал из мешка розовое яблоко и откусил кусок. Теперь, когда кровь больше не кипела, а разум был чист, Эймонд мог признать, что, возможно, он поступил совсем не галантно с крестьянской семьей, спасшей и выходившей его. Ему стоило наградить их чем-то достойным служения принцу. Он откинул голову, наслаждаясь спокойствием этой минуты, тем, как солнечный свет струился в разрывы облаков, тихим журчанием воды, сладким звенящим пением соловья. Он почувствовал, как что-то коснулось его колена. Это оказалась бабочка. Она была прекрасным созданием с переливчатыми ярко-синими крыльями, раскрывавшимися на пять дюймов. Губы его тронуло подобие улыбки. Хелейне понравился бы этот образчик. Интересно, смог бы он поймать бабочку и подарить сестре в качестве пополнения её и без того обширной коллекции. Как только он подумал об этом, бабочка исчезла, а вместе с ней и вся радость. Его сестра больше не могла найти утешения в насекомых и жуках, её вообще больше ничто не радовало и не огорчало — она словно стала призраком, маленьким и молчаливым. Она не возненавидела его, хотя он желал этого. Она терпела его слёзы раскаяния и отчаяние, мягко касалась его рукой, но лицо её оставалось пустым. Она по-прежнему была привязана к нему и ценила его преданность, как будто ничего не изменилось. И всё же Хелейна плыла по течению жизни словно призрачный корабль без якоря, равнодушная ко всему, даже к оставшимся в живых детям. Джейхерис, Мейлор, Хелейна. Эймонд не мог их спасти, но мог попытаться отомстить. Жалкий обмен: кровавая месть не вернула бы жизнь племяннику и разум Хелейне. Вот только это было всё, что Эймонд мог предложить. Он не сеял, он лишь собирал долги. Купила ли смерть жизнь? Компенсировало ли раскаяние принесённый ущерб? Эймонд никогда не был набожным. Самое большее, что он мог сделать — назвать всех богов Старой Валирии, не сбиваясь и не коверкая их имена. Кроме этого Святая Вера интересовала его лишь с чисто научной точки зрения. Тем не менее, он спрашивал себя, что, если мать была права, и долг и жертвенность были единственными столпами добродетели? Что, если честь заключается не в поступках или словах человека, а в сделанном им выборе? Снова и снова приходится делать трудный выбор, и сила в том, чтобы выбрать наименьшее зло и жить дальше, несмотря на его последствия. Эймонд не думал, что хотя бы малая толика чести осталась при нём. Однако он досконально знал, что такое долг, ибо построил свою личность с опорой на его несгибаемый каркас. Долг просочился в него подобно яду: он впитал его с молоком матери, с мёдом и вином. Долг лежал в основе его верности, он привёл бы его домой и проследил бы за выполнением клятвы. Долг — это всё, что у него осталось. Долг и месть — вот какие маяки пылали в его душе и вели его на протяжение войны. Когда он оделся и приладил повязку на место, то услышал сдавленный крик. В тот же миг его рука легла на рукоять Тёмной Сестры, и словно грозный гул прошил его тело. Он прислушался. Там — южнее, где-то вдалеке — послышались крики, хохот, пронзительный визг. Воздух был теплым и тяжёлым от аромата цветов, лес был в цвету, а сердце Эймонда отбивало громоподобный ритм. Каждый его шаг был лёгким, быстрым и бесшумным, с каждым шагом подобно огню в глотке дракона росло в нём беспокойство. Он знал, что увидит, раньше, чем подобрался достаточно близко. Между двух стволов виднелась поляна, окружённая краснодревом, а на поляне — восемь мужчин, причём один из них — труп. Первый обыскивал доспехи павшего рыцаря, второй, худой, гибкий мужчина, облокотился о бревно и горланил раз за разом второй куплет песни о юном Данни Флинте. Его голос заглушал пронзительные стенания девушки. Ещё трое пригвоздили её к земле, а рядом рыжеголовый мужик возился с завязками своих штанов. Последний был уродливым ублюдком, высоким, широкоплечим, с скрученным лицом, похожим на нижнюю часть личинки. Лишь один он носил доспехи; он сидел на пеньке, потягивая вино из меха, и наблюдал за происходящим. Семеро, равнодушно отметил Эймонд. Девушка высвободила ногу и ударила пяткой в лицо ближайшего к ней мужчину. Он отшатнулся, разражаясь бранью: она сломала ему нос, и теперь кровь заливала его рубашку. Издав рык, он пнул её по рёбрам так сильно, что мог переломать их. Девушка взвыла от боли, но всё равно попыталась оттолкнуть другого врага. Она оцарапала и укусила третьего прежде, чем тот ударил её по лицу кулаком. От удара голова её опасно откинулась назад, но это не заставило её замолчать. Не в состоянии сделать ничего другого, она закричала ещё громче, вопль её был полон горести и отчаяния. Семеро, а Эймонд ранен, устал и наполовину ослеп. Расклад был явно не в его пользу. Кого ты увидишь там, в темноте? Глумливый гогот мужчин эхом прокатился по лесу, суля беду. Крики девушки достигли высшей точки. Она взвыла яростно и дико — отчаянно. Кем ты окажешься, когда за тобой никто не смотрит? Эймонд был принцем-регентом, Защитником Государства: он был мечом брата, щитом матери — королевским кинжалом из валирийской стали во тьме. Пусть он и утратил Вхагар, оставалось ещё только, в чём он был хорош, всегда хорош: умение сражаться. Эймонд ответил на призыв поющей крови шелестом извлекаемой из ножен Тёмной Сестры. У него не было выбора. Он не стал никого предупреждать. Бьются честно только те, кто может себе это позволить. Эймонд не выступил вперёд с мечом в руке, возвещая о своём присутствии. Вместо этого он вынул кинжал из-за голенища и метнул его. Клинок вонзился по рукоять в глазницу долговязого мужчины, стоящего ближе всего к нему. Тело упало с глухим ударом, песня оборвалась. Шесть оставшихся разбойников схватились за оружие, но Эймонд уже устремился из леса навстречу им. Тёмная Сестра сладко запела, взрезав плоть одного из них от пупка до грудины прежде, чем тот успел обнажить меч. Эймонд нырнул под вражеский клинок, уклоняясь от удара, и прокатился по земле, Тёмная Сестра скользнула у самой лесной подстилки и резанула по лодыжкам мужчины. Тот с проклятием рухнул, хватаясь за раненые конечности. Другой противник уже летел к нему. Эймонд развернулся, обращая действия нападающего против него самого, ударил коленом в живот, воткнул кинжал, который только что вытащил из-за пояса, ему в шею по самую рукоять и тут же выдернул — всё это одним мягким слитным движением. Мужчина — уже мертвец — упал, а Эймонд не остановился ни на миг. Тёмная сестра не походила ни на один меч, который Эймонду приходилось держать прежде. Она была легче и сильнее любой выкованной в замке стали и разрубала кости и сухожилия словно масло. Клинок жаждал крови, трепеща от этого, и Эймонд был обязан удовлетворить его тёмные желания. Обязан… и делал это с удовольствием. Рыжеволосый мужчина, одной рукой поддерживая развязанные бриджи, медленно, неуклюже двинулся на Эймонда. Он отбил удар играючи. Клинок выпал из руки нападавшего, и ощущение победы опьянило Эймонда не хуже сладкого вина. Он оттолкнул мужчину, и тот повалился назад. Прежде чем враг смог встать, Эймонд оказался над ним, поставил ногу ему на грудь и вонзил меч в его голову. Никчёмные, все как один. Он в самом деле забеспокоился из-за количества этих подонков? Смешно. К чёрту количество, к чёрту слабые стороны; Семеро, у них был шанс на честный бой. Ни один человек не в силах противостоять дракону, а эти — и не люди вовсе, а крысы, грызущиеся друг с другом в куче мусора. Двое оставшихся окружили его — низкий тощий мужичок и крупный ублюдок в доспехах. Эймонд взглянул на них с любопытством, зрачок его глаза расширился, придавая взгляду маниакальное выражение. Он рождён для этого — для того, чтобы сражаться, для того, чтобы убивать. Песнь крови достигла высшей точки, крещендо, и пламя в его жилах с готовностью отозвалось. Эймонд кружился в танце с самóй смертью. Движения Эймонда целиком и полностью повторяли движения дракона. Грубые и быстрые, грязные удары пришли на смену кружащемуся грациозному стилю дуэли на мечах, которому его учили на замковом тренировочном дворе. Это было не то фехтование, которым хвастаются на турнирах, это была собственная манера одноглазого мальчишки, который рос, сражаясь за каждую мелочь в своей жизни. Опасное мастерство, отточенное до смертельной остроты, усиленное тяготами войны, во время которой всё искусство владения оружием сводилось к тому, чтобы ударить достаточно сильно, чтобы разрезать кость. Эймонд увильнул от выпада уродливого разбойника и, крутнувшись, ударил по щиту низкого, разбивая древесину и заставляя мужчину отшатнуться. Эймонд развернулся и встретил обратный удар урода, такой сильный, что задрожала сталь и боль пронзила руки. Заскрежетав зубами, он оттолкнул противника. Тёмная Сестра со свистом приняла встречный удар на острие клинка и отбила его. Эймонд выхватил кинжал и полоснул по шее здоровяка, но тот отклонился. Лезвие задело кожу, показались бусинки крови. Топор со свистом рассёк воздух у Эймонда над затылком, когда он нагнулся, уклоняясь от удара, и увильнул от выпада меча. У него не было щита, поэтому приходилось быть ловким и проворным. Стремительно, как челнок на ткацком стане, он перемещался из стороны в сторону, коса серебряной змеёй металась у него за спиной. Он ускользал от ударов, кружась и пригибаясь в последний момент, и обращал силу и скорость противников против них самих, извлекал из их разрозненных усилий пользу. Эймонд увильнул от бокового удара коротышки и ударил в ответ по ногам, нанося глубокую рану, такую, что кровь брызнула фонтаном. Колено мужчины было почти разрублено, он растерянно зашатался, но удержался на ногах, опершись о меч, как о костыль. — Ублюдок! — выкрикнул он. — Конченный! Я оторву тебе голову, больной урод! Я… Угроза оборвалась на полуслове, когда девушка, которую они намеревались изнасиловать, с размаху ударила его по голове толстой веткой. Удар был таков, что сломал челюсть бандиту. Девушка застыла, рвано дыша и дико озираясь. — Я… — прохрипела она, но Эймонд не обратил на неё внимания. Он метнул кинжал, и тот вонзился мужчине точно промеж глаз. Несказанные слова вытекли из его рта вместе со струйкой крови. Враг рухнул наземь, но Эймонд уже не видел этого. Не теряя времени, он двинулся к оставшемуся противнику. Тот был на голову выше и вдвое тяжелее Эймонда, закованный в тёмную сталь, он держал в руках тяжёлый двуручный меч. Вблизи он оказался даже уродливее, чем Эймонд думал. Его лицо было по-настоящему отвратительным: больная, изувеченная плоть, неясные черты. Гримаса разрезала широкую бледную физиономию, и он злобно зашипел. — Что такое? Крыса протестует? — язвительно поинтересовался Эймонд, растянув губы в жестокой ухмылке. — Так вот, тебе стоит вести себя скромнее. Сомневаюсь, что тебе хватит мозгов, чтобы вообще понять, кто стоит выше тебя. Его силы были на исходе, ему приходилось щадить ушибленный бок, в глазу всё плыло. Из какой-то раны сочилась кровь, он чувствовал, как намокшая рубашка липла к животу. Не важно, это просто сравняет шансы на победу. Он был драконом. Никакой крысе не под силу убить дракона. Если ему не выстоять в долгом поединке, нужно быть умнее противника. Он сделал выпад, и Тёмная Сестра взлетела как стрела, оцарапав незащищённую кожу. Он скользнул в сторону, назад и снова в сторону, резанув по лицу, ногам и рукам. Совсем скоро броски его врага замедлились, меч будто стал тяжелее в его руках. Эймонд кружился всё проворнее, приближаясь к костру. Он снова скользнул в сторону, проведя Тёмную Сестру по дуге и резанув по грудной пластине доспеха, и в два быстрых шага отступил назад. Уродливый здоровяк, пошатнувшись, вновь замахнулся мечом, дыхание со свистом вырывалось у него из груди… … и тогда Эймонд швырнул ему в лицо угли из костра, а потом вложил всю силу в удар, двумя руками взявшись за рукоять. Мужчина взвыл от боли, когда пепел обжёг ему глаза, и двинулся вперёд; крик его сделался ещё громче, когда он наткнулся на остриё Тёмной Сестры. Валирийская сталь прошила ткань, кольчугу и варёную кожу, пронзила его тело насквозь, неприятно скрежетнув о позвоночник. Меч выпал из ослабевших пальцев, ноги подогнулись, кишки вывалились наружу. Всё, что ещё держало его на ногах — меч Эймонда, на который он бросился. Эймонд как заворожённый вглядывался в его лицо, наблюдая за тем, как свет оставляет бледные глаза. — Если увидишь моего дядю, передай ему наилучшие пожелания от Эймонда Одноглазого, — прошептал он. Мужчина не ответил, тяжело навалившись на Эймонда. Он был уже мёртв. Эймонд с мягким шлепком извлёк Тёмную Сестру из его внутренностей и отбросил его. Эймонд шагнул и зашатался, колени его подогнулись, но он смог удержаться на ногах. Он повернулся, сверкнув единственным глазом, и ветка с треском устремилась ему навстречу. Вопрос застыл на его губах. Бах.Эймонд III
12 апреля 2023 г. в 01:21