Отдай мне сердце своё навеки

«Вот уже тлеет, чадит, холодеет То, что когда-то пылало огнём. Жизнь угасает, сознанье — не верит Закончилось время, не будет "потом"»

Холодно. Имир закуталась в суконный плед с головой. Выругалась и скинула вонючую тряпку на пол. После минутного размышления всё же решила, что смрад грязного одеяла перетерпеть легче, чем холод, что пробивал чуть ли не до костей. Сон не шёл. Она припала к стене, облокотившись макушкой о слегка влажные камни и посмотрела вверх. Так себе комнатка, скорее камера. Впрочем, не мудрено — она же заключённая, а не гость. С тяжёлым вздохом вырвался клубок белого пара и тут же рассеялся в темноте. Почему здесь так холодно, чёрт подери?! Окинув взглядом пространство, она остановилась на трепыхающемся огне одинокой свечи. Та почти превратилась в огарок — ещё немного и потухнет. Имир вспомнила, как писала письмо. А Райнер стоял над душой, и всё время смотрел! Как же раздражает эта его подозрительность и манера совать нос не в своё дело. Неужели он думал, что после всего случившегося она — которая по своей воле вляпалась в это дерьмо — захочет убежать? Идиот. Губы её искривила почти спазматическая усмешка. Она встала. Босые ноги сразу же заледенели от морозного каменного пола. Сквозняк кусал за щиколотки и забирался под одежду. Стул жалобно скрипнул, когда она опустилась за стол. Имир высвободила руки из-под шерстяного-куска-испражнений-который-ни-черта-не-грел и поднесла к трепетному пламени. Она долго вглядывалась в маленький огонёк. Казалось, что горело крохотное сердце и билось, билось, билось. Желая продлить свою ничтожную и бесполезную жизнь. Хотя... такую уж бесполезную? Пальцам стало теплее, а оранжевый танец бабочки-однодневки странно успокаивал. Имир улыбнулась. Она и сама не до конца понимала зачем сделала всё это. Зачем ушла. В глубине души было понимание, что Райнер и Бертольд не спасут Хисторию, даже если захотят. Они лишь марионетки в чужих руках — это ясно с первого взгляда. Такие же, какой когда-то была она. Имир забралась с ногами на стул, молясь, чтобы эта чёртова рухлядь не сломалась под её весом. Пальцы всё равно противно щипало. Тепло от свечки согревало лишь внутреннюю часть ладоней, но и это было приятно. Интересно, каждый перед смертью чувствует себя так же? Или она одна такая сумасшедшая. Верно, одна. Только такая идиотка как она могла вновь подставить свою горемычную башку под удар за совершенно чужих ей ребят. А самое главное поверить в то, что они что-то решают. Да они в штаны наделали, когда заявился этот их... звероподобный. Чёрт, а ведь теперь она и правда жалеет, что не осталась за стенами! Но это бессмысленно и глупо. Жалеть о том, что уже нельзя исправить. Всё что не делается — всё к лучшему. Как то так любила говорить её милая Хистория. Дерьмо собачье. Любая её — Имир — инициатива заканчивается полной задницей! Имир сдавленно хохотнула и пламя опасно трепыхнулось, облизнув кончики пальцев. Но если всё это было её промахом, то отчего так спокойно? Вероятно от того, что не так уж и долго ждать конца. А там, возможно её ждёт лучшая жизнь, если существует ещё одна «какая-то» неведомая жизнь. Представляется возможность проверить самостоятельно, разве не чудно? Нервный оскал сменился тонкой подрагивающей линией губ. Плед впитал сошедшиеся на подбородке дорожки слёз. Она поняла, что не хочет умирать. А придётся — пути назад уже нет. Конечно, она могла бы попытаться бежать, превратиться в титана и, возможно, даже добралась бы до моря. А что потом? А ничего. Она не сможет вернуть назад. Да и, по правде говоря, она устала. К тому же, жизнь взаймы ей дал Марсель — тот самый друг Райнера и Бертольда, которого она съела. А оставаться в должниках не её стиль. Будь что будет. Лишь стоило ей подумать об этом, как в дверь постучали. «Уже?» — удивлённо подумала Имир и холодок пробежал по спине. — Можно? — послышался знакомый голос. Она выдохнула. Нет, ещё слишком рано. — Валяй. Дверь открылась и вошёл Бертольд. Она даже не повернулась, наблюдая, как заканчивает свою ничтожную жизнь никому не нужная свечка. Имир спиной чувствовала, как он в нерешительности переминается с ноги на ногу. Как же Бертольд раздражал её в такие моменты. — Пришёл неприкаянную проведать? Не боись, сбегать не собираюсь, — усмехнулась Имир. Шаги. Краем глаза она заметила, как он опустился на кровать. Что-то призывно зазвенело. А в нос ударил вкусный, приятный и что самое примечательное — неизвестный ей запах. Имир лениво повернулась. В неверном свете слабого огня проглядывались очертания чашек. — Меня вроде хорошо покормили. Наверное, чтобы потом покормить мной так же хорошо вашего друга, — скривила она губы в привычной саркастической манере. Бертольд не поднимал глаз. Он был явно чем-то озабочен, а после её слов так вообще — нахмурился. — Эй, ну пошутила я. — Да нет, ты вполне права, — отозвался он и поднял взгляд. Ей было странно видеть в его глазах печаль. Такое искреннее чувство сострадания и принятия она видела лишь у Хистории. В груди больно защемило и Имир вновь уставилась на свечку, пытаясь сохранить невозмутимо-ядовитый вид. Незнакомый аромат стал сильнее. Бертольд поставил чашку прямо перед ней. — Что это за дрянь? Она натянула усмешку, выдавая показное спокойствие, однако его взгляд всё ещё преследовал её в памяти, выбивая из колеи. — Кофе. Попробуй. Вкусно. С сахаром. — С сахаром? — переспросила Имир недоверчиво. Она и думать забыло, что существует такая вещь на свете как сахар. Бертольд подтвердил слова нечленораздельным мычанием и отпил. — Травануть меня решил? Я разгадала этот хитрый план! — хохотнула Имир в несвойственной для себя манере и взялась за стенки кружки, однако тут же отняла руки — слишком горячо, особенно для её заледеневших пальце. — С другой стороны — я не против. Надеюсь яд хорошо подобрал? Не хочу долго мучаться. — Перестань, — прошептал Бертольд и улыбка тут же сошла с её лицо. Ему больно. Даже ей — нахальной язве — было это очевидно. Неужели ему не всё равно? Нет, она видела, что Райнеру было не слишком приятно, когда обсуждали её ритуальное съедение, однако, ей показалось, что виной этому мысли, что вполне себе скоро, так поступят и с ним, а не сожаление о жизни бесчеловечной твари, что лишила его товарища. Однако, Бертольд действительно жалел её? Странно. Ей стало не по себе от осознания такой простой истины, что кому-то вообще есть до её судьбы дело. — Прости, — всё-таки выдавила она в ответ и отхлебнула неизвестный доселе напиток. Горечь, но сладкая. Как бы странно это не звучало. Она поймала на себе взгляд. А в глазах его танцевали огни. — Сносно, — хмыкнула Имир, хотя сама еле сдерживалась, чтобы не осушить всё залпом. Бертольд слабо улыбнулся. — Тебе страшно? — вдруг не с того, не с сего выпалил он, через пару минут гнетущего молчания. — Нет, — она говорила легко и насмешливо, и, впрочем, на долю секунды это было правдой. Он помолчал, пожевал губами и сказал. — А мне страшно. Имир удивилась, но не ответила ожидаемой насмешкой, она слушала. — Завтра мы отбываем обратно на Парадиз, нас ждёт последняя миссия. Решающая битва. — И ты боишься умереть там? — голос её звучал серьёзно и без тени сарказма. Бертольд кивнул. — Скорее не так... Я боюсь, что умру и не увижу... — он закусил губу и потупил взгляд. Имир поняла его и без слов — дела сердечные, не иначе. Она хитро улыбнулась. — Энни? Бертольд сглотнул, глаз не поднял. — Слушай, перестань по ней сохнуть, ей плевать на тебя, открой глаза наконец, — усмехнулась Имир. На удивление Бертольд не разозлился, он принял её слова, как должное, потому что и сам был с ними согласен. — А твоя Хистория? Имир хмыкнула и отпила из кружки. — Она вольна делать всё что ей вздумается, я сама сделала выбор — она его приняла. А всё остальное — ничего не значащие нюансы. Единственное, что я хочу — это чтобы она была счастлива. А с кем она это самое счастье обретёт: со мной или с кем-то ещё — мне безразлично. Я могу отпустить, когда требуется. В отличие от тебя. Бертольд задумался, отставил кружку, из которой сделал лишь глоток. — Я никогда не думал об этом. — Вот-вот, что и требовалось доказать, — ухмыльнулась Имир и отставила пустую кружку. Кофе оказался вкусным, зараза. Жутко хотелось ещё. — Почему наши взгляды отличаются, если по сути мы должны испытывать одно и то же? — Потому что, болван, любовь и влюблённость — разные вещи. А ты путаешь коня с оглоблей. Бертольд усмехнулся и его лицо смягчилось, он впервые расслабился. — Пей, — он поставил свою кружку ближе к Имир. — А я и не откажусь. — Я могу для тебя сделать что-нибудь ещё? — Мм? А зачем? — Ну, ты помогла мне... помогла кое-что понять. Я у тебя в долгу. Имир иронично выгнула брови, опустошила чашку и вытерла губы тыльной стороной ладони. — Есть у меня одна просьба. Странная. Очень странная. Она задумчиво потёрла подбородок большим и указательным пальцем. Бертольд внимательно смотрел на неё. — Я сделаю всё, что смогу. Имир многозначительно ухмыльнулась, сощурив лукавые глаза. — Поцелуй меня. — Чего?! — Бертольд не смог сдержать удивления. Имир развела руками и засмеялась. — Да не съем я тебя, успокойся. Ей показалось, что его лицо стало пурпурным, хотя это могла быть лишь игра тусклой свечки. — Но... зачем? — Понимаешь, умереть, так и не попробовав будет ой как обидно. А я не хочу в последнюю секунду ни о чём сожалеть, особенно о том, что и сожалений то недостойно. Бертольд отвёл глаза, казалось он серьёзно задумался. — Да ладно тебе, не хочешь — не надо. Перебьюсь. — Я согласен. Он сказал это с такой решимостью, что Имир невольно вжалась в спинку стула. — Ого, а как же Энни? Не будешь беречь свой цветочек? Бертольд измученно усмехнулся. — Как ты и говорила, ей на меня плевать. А умирать, так и не узнав, что это за чувство, я тоже не хочу. Тут уже задумалась Имир. Раньше она и не замечала, что Бертольд может быть таким забавным собеседником. По крайней мере, ей не хотелось придушить его чулком после пяти минут разговора, как то было с тем же Райнером. Только сейчас она осознала, а ведь он чертовски добрый. Добрый, скромный мальчик, который попал в мясорубку обстоятельств. И ведь в самом деле. Вряд ли он переживёт миссию. Как Имир успела заметить, Марли не шибко ими дорожит. — А ты бы мог в меня влюбится? — слова как-то сами слетели с губ, стоило ей засмотреться на танцующие блики в его глазах. — Честно говоря, — он перевёл взгляд со свечи на Имир и обратно. — Да, мог бы. Мне с тобой легко. Я прежде не чувствовал себя настолько свободным, не говорил ни с кем так открыто, я всегда чувствовал себя неловко, когда открывал рот. С тобой как-то... просто? А с Энни... с ней наоборот. Я чувствовал себя будто в клетке. Она в этом не виновата. Это просто мои... чувства. — Жаль, что я не замечала раньше. — Что? — Что ты не такой уж мямля и зануда, как я думала, — по-доброму усмехнулась Имир. — А ты не такая уж и заноза в заднице, — парировал Бертольд. Имир засмеялась. Она вдруг осознала, что в комнате стало тепло. — Больше нет этого вашего... кофя? Бертольд машинально заглянул в кружки. — Если хочешь, то могу принести. Имир встала. Ноги опять коснулись ледяного пола, однако холодно больше не было. Она шагнула к нему. Бертольд ставил чашки на поднос, когда Имир взяла его лицо, подняла и поцеловала. Эти действия дались ей легко, без смущения, словно были обыденностью, а не первым разом в жизни. Она знала, что сам он скорее под землю провалиться, чем проявит инициативу, а медлить не хотелось. Боязнь упустить нужный момент, когда в сердце поселилось нечто большее чем симпатия заставила её действовать решительно. Всё-таки терять ей нечего, а он согласился сам. Так что пусть пеняет на себя. Имир держала его, не давая отстранится. Вкус сладости и горечи. От него пахло молоком и гарью. Так тепло. Так необычно и так свободно. Бертольд не заставил себя долго ждать, он ответил на поцелуй и впервые за этот дерзновенный момент Имир почувствовала как кровь прилила к щекам. Стало невыносимо жарко. Странно, но её нахальная напористость, тут же уступила место его мягкости и чувственности. Его ладонь опустилась на её талию, вторая скользнула по щеке, приятно шершавая. Он притянул Имир к себе и она села ему на колени не прерывая этот хоть и чертовски не значительный, но в то же время такой ценный момент. Свеча, последний раз затрепетала и угасла. Комната погрузилась в кромешный мрак. А наступившей в одночасье тьмы они и не заметили. В этот момент им было светло. Ярче, чем в самый погожий день и теплее, чем от летнего полуденного солнца. Это был первый и последний поцелуй в их коротких, но без сомнения важных жизнях.