Любовь без памяти

Через три года после Битвы за Хогвартс Гермиона в десятый раз начинала читать первую полосу «Ежедневного пророка». Но сердце ее бешено стучало в груди, не давая сосредоточиться. Все мысли, кроме одной, разбегались из головы. Уже завтра. Их выпустят. И его. Гермиона сдалась. Она опустила газету на стол и откинулась на спинку кресла. Ну почему она так переживает? Ведь он ей не муж, не брат, не друг. Даже не школьный приятель! А тот, кто обзывал ее все шесть лет учебы в Хогвартсе. Драко Малфой. Завтра он выходит из Азкабана после трёх лет заключения. Да, ей было жалко его. В «Пророке» тогда писали, что даже под сывороткой правды он не сознался ни в одном убийстве. Ни в одном успешном применении Круциатус. Но его все равно посадили. Несправедливо. Но… В мире много несправедливостей. И семья Малфоев была причастна ко многим из них. Но было ещё кое-что… четыре с половиной года назад, на шестом курсе. Она помнила все совершенно ясно и без Омута памяти, словно это было вчера. После особенно неудачного для Слизерина матча по квиддичу (слизеринский вратарь получил бладжером по голове, а ловец Когтеврана чуть не сбил Малфоя с метлы) она шла в библиотеку. В пустынном коридоре ее окрикнул Малфой. По имени. Что само по себе уже было необычно. Она обернулась. Малфой нагнал ее, прижал стене, посмотрел с каким-то отчаянием, так, будто от нее зависела вся его жизнь. И впился своими губами в ее губы. Она не оттолкнула его, не достала палочку, не закричала. Она не сделала ни-че-го. Сначала то ли от жалости, то ли от удивления, а потом уже из-за любопытства. Перед ее глазами все ещё стоял Рон, весь матч не выпускавший из своих ладоней руку Лаванды. Малфой целовался совсем не так, как это делал Рон. Было в его горячих губах, в его уверенных движениях языком что-то такое…. Отчаяние и вместе с тем обещание счастья. Он был все ещё в форме для квиддича, и челка его была мокрой от пота. Но почему-то даже это не оттолкнуло ее. О чем Гермиона сейчас очень жалела. Теперь столько переживаний из-за случайного секса в каморке для швабр! Малфой затолкал ее в эту злополучную каморку, и они погрузились в полумрак – свет проникал лишь сквозь узкое окошко. Малфой снова прижал ее к стене и поцеловал, а потом чуть отстранился, словно давая ей шанс уйти. Гермиона не ушла. Будто ноги ее приросли к земле. После этого Малфой ухмыльнулся своей самодовольной ухмылкой и медленно расстегнул ее мантию. – Ведьма, ты свела меня с ума, – горячо прошептал он, поглаживая ее грудь через джемпер. – Я недавно увидел, как ты сидишь на метле, – Гермиона покраснела, зная, что это довольно жалкое зрелище. – Ловец из тебя бы конечно не получился, но ты так крепко сжимала ее своими бедрами… Мне захотелось, чтобы ты так же сжимала меня. Он шумно вздохнул прямо у нее над ухом и заскользил горячими губами по шее Гермионы. Она стояла, прижав ладони к стене, затаив дыхание, не смея пошевелиться. Она никогда не думала, что Малфой может быть таким. И что его руки и губы могут быть такими горячими. Она всегда представляла, что ладони Малфоя холодны, как воздух слизеринских подземелий. – Что ты со мной делаешь… – шептал он, всё настойчивее сжимая ее грудь. – На рунах, когда ты слушаешь преподавателя, то так елозишь одной ногой об другую, что я слушать уже не могу. А на зельях… – Малфой расстегнул верхнюю пуговицу ее блузки. – Когда ты колдуешь над своим котлом, то слегка краснеешь. И я представляю, что ты со мной. Гермиона судорожно пыталась сообразить, врёт он или нет. Могло ли странное поведение Малфоя в этом году объясняться не пакостями, которые он замышлял, как это предполагал Гарри? А тем, что он воспылал к ней внезапной страстью? Малфой скинул спортивную мантию и поставил свою сумку на подоконник. В каморке стало ещё темнее, Гермиона тогда подумала, что это он так заботится о ней, чтобы она не стеснялась. Сейчас она понимала, что он просто не хотел показывать свою Черную метку. – Ведьма, ты свела меня с ума, – Малфой стянул свой свитер, уткнулся носом в ее волосы и чуть слышно застонал. – Засмотрелся на тебя и чуть было не упустил снитч. Горе-ловец, – он усмехнулся и ослабил галстук на ее шее. Гермиона вспомнила, как Лаванда визжила «Бон-бон! Мой Бон-бончик! Вот ты бы никогда не пропустил этот мяч!» И подумала, что, даже если Малфой говорит не искренне, это ничего не меняет. – Может, ты сварила первоклассную амортенцию? У тебя бы получилось, – рука Малфоя пробралась ей под джемпер и уже расстегивала блузку. – Или я сам сошел с ума? И ведь есть от чего, – он просунул ладонь между кружевом лифчика и ее грудью. С губ Гермионы сорвался стон. А ведь Рон никогда не говорил ей подобных комплиментов. Малфой, не давая ей опомниться, стянул с нее джемпер, быстрым движением расстегнул лифчик и потянулся губами к ее груди: – Что ты со мной делаешь… – он покрывал ее кожу поцелуями. – Как же я хочу тебя, – он коснулся языком ее соска, поднял глаза и посмотрел на Гермиону совершенно безумным взглядом. – Я пропал. Ну и пусть…– он покачал головой и запустил руку ей под юбку. И она не выдержала – оторвала ладони от стены и заскользила кончиками пальцев по плечам Малфоя. Она стояла перед ним полуголая, уже со спущенным колготками. Ей было немного стыдно. Но, как сказал Рон, это свободная страна. Малфой притянул ее к себе и вновь поцеловал, жадно, неистово. Приподнял ее болтающийся на одних бретельках лифчик и прижался к ее груди, словно желая слиться с ней в единое целое. И посмотрел ей в глаза. Не своим обычным презрительным взглядом, а другим, восхищенным. Гермиона чуть шире расставила ноги и впилась ногтями в его плечи. Она не ожидала, но Малфой был с ней так нежен, что сравнение опять было не в пользу Рона. Он облизнул свой палец, просунув его между сложенных трубочкой губ (уже один этот пошлый жест взволновал Гермиону) и запустил ладонь ей в трусики. Он где-то провел пальцем, где-то надавил чуть сильнее… Гермиона уже не о отдавала себе отчёт в происходящем, а чувствовала лишь, что внизу живота у нее разгорается самый настоящий пожар. И когда Малфой проник в нее уже по-настоящему, она была к этому готова. Нет, не так. Она жаждала этого больше всего на свете. Он сжимал ее талию, двигаясь то быстрее, то замедляя темп, словно дразня ее. У Гермионы было такое чувство, словно она снова в парке аттракционов, на американских горках, взлетает куда-то высоко-высоко к небесам, и сердце ее едва ли не выпрыгивает из груди от восторга. Она начала стонать в такт его движениям, и Малфой прижал свою ладонь к ее губам. Гермиона почувствовала исходящий от его руки сладковатый запах воска и разогретого дерева. Так пахнет древко метлы, которую он сжимал в руках ещё полчаса назад, подумалось ей. Своими тонкими длинными пальцами. А теперь его левая рука лежит на ее губах, а правая крепко сжимает ее талию. А она стоит, зажатая в тесной каморке между стеной и Малфоем, и задыхается от счастья… Она вскрикнула. В глазах у нее потемнело. Малфой неожиданно заботливо подложил свою руку между стеной и ее головой. Гермиона стояла, закрыв глаза, отказываясь поверить в произошедшее. Все эти годы она считала его врагом. Малфой медленно убрал выбившуюся прядь волос с ее лица, на краткий миг коснулся губами лба. Потом наклонился к уху Гермионы и прошептал: – Сладкая грязнокровочка. Гермиона наконец-то опомнилась. – Ты придурок, Малфой! – она влепила ему пощечину, торопливо застегнула блузку, кое-как натянула колготки и, на ходу подбирая свои вещи, вылетела из каморки. * Она была уверена, что он расскажет друзьям, и весь Слизерин будет над ней потешаться. Но этого не произошло. Малфой просто сделал вид, будто ничего не было. Не отпустил ни одного язвительного комментария на ее счёт. Он вообще был каким-то тихим в этом году. Лишь в редкие мгновения, когда их взгляды пересекались на совместных уроках, он задумчиво смотрел на нее и улыбался, если был уверен, что этого никто не видит. А потом торопливо отводил глаза. В какой-то момент Гермионе начало казаться, что, быть может, она зря влепила ему ту пощечину. Хотя нет, тут же одергивала она себя, ведь он назвал ее грязнокровкой! И это серьезное оскорбление. Но может он просто так плохо воспитан своими родителями-снобами, что этого не понимает… Она ненавидела себя за эти сомнения, за мысли о том, что, затащи он ее ещё раз в каморку, она, скорее всего, снова бы не стала сопротивляться. Не улучшало ситуацию и то, что Гарри все время придумывал новые доказательства того, что Малфой Пожиратель смерти. Он при каждом удобном и неудобном случае пытался поделиться с Гермоной своими идеями о том, что замышляет Малфой и куда он пропадает с карты мародёров. Но Гермиона и так изо всех сил пыталась не думать о Малфое, не думать о том, какие у него горячие губы, красивые плечи… И поэтому обычно сразу меняла тему.