***
Тяжесть принятия решения ничто, по сравнению с нависшей угрозой потерять дорогое тепло и заботу. Сама суть жреца Святого Света противится, извивается внутри него и грызёт, как червь — плод. Муки совести уводят дальше от места проведения ритуала. Он не может видеть гниющую плоть, вдыхать и чувствовать чёрную магию в воздухе. Место проклято, как и его обитатели. Дарес хочет смыть с себя любые намёки о нахождении на территории нежити, но на вечное напоминание о сделке с Отрёкшимися он пошёл добровольно. Что ты наделал? Её выводят через несколько минут или часов — одним словом, через целую вечность. И сразу становится ясно — всё не зря. Эл бредёт вяло, с легко читаемым удивлением в распахнутых глазах осваивает проклятое тело. Бело-серая кожа и слабые мышцы тянутся за костями неестественно, точно так же шагают марионетки. Вот-вот, и девушка наверняка рассыплется на части, голова слетит с шеи, суставы перестанут держать мясо. Но она всё идёт и идёт, пялясь притупленным взглядом безумно горящих глаз перед собой, разглядывая иссохшие пальцы на руках. Они замирают друг перед другом в шаге от прикосновения. Дарес видит её страх: он — служитель Света, она — дитя некромантии. Две противоположности. Две стороны магии. Две части целого, которым противоестественно объединиться. Любой другой страстный поклонник веры отвернулся бы от того, чем она стала. Дарес делает этот шаг, сокращая расстояние между ними. Мир взрывается от боли контакта с инородным, чёрным существом. Свет в жреце стремится покинуть человека, адский огонь жжёт конечности. Эл и Дарес отпрыгивают друг от друга одновременно, ещё не находя источника страданий. Осознание приходит быстро, как и паника. Ты сделал всё только хуже. Это твоя расплата.***
Удивительно, как много границ и вроде бы непреодолимых барьеров может быть создано между двумя влюблёнными, и как изящно их обходит любовь. В первые дни после обращения сложилось ложное ощущение, что всё беспросветно потеряно, и в то же время в их душах затеплилась лихая надежда — они выиграли время для Эл, они могут жить дальше почти беспечно. Вот только с годами, когда они не могли даже коснуться друг друга, держась на безопасном расстоянии, но всегда вместе, тело Дареса стало сдаваться. Это не было неожиданностью. Век смертного подходил к концу. Гибель подобралась слишком близко, она напоминала о себе в лучах закатного солнца, в традиционных плаканьях, мельком услышанных на улицах. Здесь, на обрыве в лесной глуши, и то витало что-то потустороннее. Эл сидела рядом с ним прямо на траве. Они остановились передохнуть по пути в город, хотя ей отдых не был нужен и в помине. Даресу же, отнюдь не молодому, дряхлеющему мужчине, нужно было останавливаться несколько раз, чтобы перевести дыхание. Они молчали. Долгая болезнь и проклятье быть нежитью сильно повлияли на Эл. Она часто уходила глубоко в себя, замирая без единого движения, словно настоящий труп. Жрец не мог её винить в чём-либо. Он был готов благодарить мир на коленях за простое существование её здесь, рядом с ним. За то, что он слышит её голос с утра до ночи. За дни, проведённые на двоих. За то, что она вычеркнула из его жизни одиночество и тоску, не отвернулась, как не отвернулся и он. Они просто были рядом, и этого оказалось достаточно, чего не скажешь о времени. Секунды. Он слышит их отсчёт, как и отсчёт дней, ему отведённых. Это сводит с ума. Новый день дарит возможность быть с ней, и тут же обесценивает это напоминанием о скорой смерти. — Тебе нужно обратиться, как мне, — первая нарушает молчание, ставшее скорбным, Эл. — На мне благословение Света, — горечь просачивается сквозь слова, — если я отвергну его… Он замолкает на полуслове. — Пойми, это мой смысл жизни… Мой принцип, мой ориентир… — Тогда оставь меня и умри спокойно. — Предложение даётся ей слишком тяжело. — Я же вижу, как ты изводишь себя. — Нет! Эл вздыхает, но не из надобности, а по рефлекторной памяти. — Нельзя служить Свету и любить тьму. Нельзя быть жрецом и желать прикоснуться к нежити. Она озвучила то, что постоянно твердил голос рассудка, и Даресу стало больно. Нет, не как от прикосновения к мёртвой коже, намного больнее, и главное — в области сердца. — Завидую твоему хладнокровию, — слабо улыбнулся старый жрец. Двусмысленность фразы доходит и до Эл. Вместо того, чтобы рассмеяться, она нахмурилась, взвешивая какие-то варианты, а после повернулась к человеку своим изуродованным лицом, вызвавшим бы у любого встречного крики ужаса. — Ты должен обратиться. Иного выхода нет. Иначе уйду я. Тело человека выносило твою душу достаточно. Пора, Дарес, — она положила костяную руку на его. Сквозь сжатые зубы, они терпели боль прикосновения так долго, как было возможно. Пора, Дарес. Ты достаточно отслужил Свету. Пройди ритуал и будь с ней до конца вечности, до того момента, как ваши тела не рассыплются в прах. Но даже уговоры самого себя не смягчили удар от мысли, что он предаст свою религию. Сдавленный то ли крик, то ли вой отчаянно вырывается из груди. Ему не понравилось, как быстро он согласился, как зароились в голове лишь хорошие мысли о будущих перспективах, открывающихся с новым телом. Они с Эл будут одного толка. Разве этого не достаточно, чтобы побороться за шанс на настоящую семью? — Я буду рядом, — шепчет она. — Я тоже хочу быть рядом. Всегда.***
В Подгороде царит вечный смог из токсичных испарений и суета. Двое Отрекшихся стоят в тени, в отдалении от остальных. Мужчина с железными пластинами на бескровных скулах вертит в руках подобие посоха, пробует управлять телом слегка неуклюже. Женщина тепло смотрит на него, но вот, подходит ближе и обвивает руками шею, так уверенно, как будто ждала этого десятки лет. Они сливаются в поцелуе, первом поцелуе после смерти обоих.