Они изменили орбиты планет,
И звездам теперь не избежать столкновений…
Fleur — Танцующий бог
19-25 марта Где-то в Калифорнии Съемки переехали в павильоны и начались дни и ночи напряжённой работы. Не могло быть и речи о том, чтобы продолжать видеться с Перси. Она учила, репетировала, снималась, пыталась увязать с менеджерами расписание, куда помимо основной актёрской работы входил бесконечный перечень примерок, реклам, встреч и мероприятий. После возвращения в начале апреля у неё будет относительно свободная неделя для отдыха и, здесь она была непреклонна, посещение обоих фестивалей Коачелла. Она наконец сможет побыть с семьёй. Ей было так необходимо это! Дженна чувствовала, что теряет почву под ногами. Она, привыкшая к составлению списков и глубокому анализу собственных эмоций и действий, вдруг обнаружила, что мозг больше не в состоянии переваривать шквал полученной информации. Отработанные алгоритмы ломались, схемы замыкались и искрили, стоило им споткнуться о мысли про Перси в её голове. А их там было много, чудовищно много. Она не успела заметить, как быстро всё зашло так далеко. Оказавшись вдали от него, Дженна с удивлением обнаружила, как незаметно Перси стал вытеснять собой её привычный многолетний круговорот мыслей о семье, друзьях, о Боге. Она, скорее по привычке, продолжала регулярно молиться о счастье и здоровье для всех близких, но и тут Перси нахально попросил всех подвинуться, заняв центральное место. Дженну захлестнуло чувство вины. Её убеждения чудовищно быстро трансформировались, и она не находила в себе сил увязать мысли и эмоции воедино. Внутри назревал конфликт, подстёгиваемый боязнью собственных чувств, которые она неспособна была контролировать. Потеря контроля безумно её пугала. Она привыкла контролировать всё, даже степень риска в своей жизни, а теперь по горло вошла в неизведанную тёмную воду. С одной стороны, Дженна уже начала свыкаться с новой собой. Собственные желания уже не вызывали бурного внутреннего протеста. Но, с другой стороны, примириться с естественным зовом плоти оказалось проще, чем с затмевающими разум чувствами. А ещё её пугало собственное счастье. Дженна была склонна считать, что счастье это что-то, что непременно надо заслужить тяжёлым трудом. Ей казалась слишком мелочной мысль, что можно просто быть счастливой рядом с кем-то. Она никогда не видела счастье, как что-то продолжительное, для нее оно виделось каким-то далёким конечным итогом, наградой за пройденный правильно путь, неким финишем, за которым… она сама не знала, что. Дженна слабо осознавала, что эти, с большего, религиозные догмы вряд ли разделяли даже её столь верующие родители. Она так хотела быть похожей на них и во всем брала пример, что не замечала главного — её родители как раз умели жить в моменте. Они пытались научить её этому в меру своих сил, но не смогли смягчить этот стальной стержень, с которым она родилась. Дженна всегда была полна грандиозных идей и планов. Её известность — это не дар, она дана ей для чего-то большего, чем просто ходить на бесполезные мероприятия в красивых платьях. Её называют идолом поколения, а это огромный груз ответственности. Она, очевидно, может и должна попытаться сделать этот мир лучше. У неё есть шанс, она может быть услышана. Дженна была готова положить на это жизнь. Нельзя бездарно упустить возможность, которая выпадает единицам. А отношения… Её горло словно удавкой стянуло чувство вины, стоило вспомнить, как эгоистично она замыкалась с Перси в собственном мирке, словно в пузыре, отгораживаясь от мира. Она знала, что ему чужды высокие цели. Он с изрядной долей скептицизма относился к её идеям и точно не испытывал чувства вины за собственные эмоции. И Дженна чувствовала, как смыкается вокруг неё кольцо безысходности, в котором она ощущала себя загнанным зверем, мечущимся в поисках лазейки. Дженна очень высоко ставила интересы людей, которых любила. Она старалась научиться ставить собственные выше чужих, но так и не достигла в этом должного успеха. Она не имеет никакого морального права держать его на привязи, не давая взамен того, что он ждёт. Возможно, он бы с радостью последовал за ней, и со временем проникся бы её борьбой, но для этого им пришлось бы выйти из тени. А к этому она была готова ещё меньше, чем Перси. Она чувствовала, что ей не удастся совместить работу и отношения. Перфекционистка во всем, Дженна очень хорошо понимала, что не сможет равноценно делить свои силы и внимание между ними. А она не в том положении, чтобы снижать темпы работы. Слишком мало сделано. Дженна любила актёрское ремесло, но в глубине души невысоко ценила данную профессию. Несомненно, были люди, подобные Перси — наделённые Божьим даром, плохо пригодные для чего-то другого, кроме искусства. Она же не считала себя особо талантливой. Она много работала, чтобы достичь того, что имеет. Да, возможно она не станет первой женщиной-президентом, как мечтала когда-то, но и на своём месте она может попробовать стать кем-то большим, чем просто очередной актрисой с милым личиком. Дженна не понимала, почему у актёров любят спрашивать мнение по вопросам не их компетенции. Что они видят, кроме съёмочной площадки? Немногие, с детства занятые карьерой, как она, успевали успешно окончить хотя бы школу. Она вспомнила о своей подруге и коллеге Мэдди*. Та с раннего детства не видела ничего, кроме танцев. Многочасовые репетиции шесть дней в неделю, номера одиночные, парные, групповые… бесчеловечная борьба за место под солнцем, интриги, предательства… Мэдди была настоящим профессионалом, кумиром тысяч, она принесла в мир танцев много нового, но что она знала о политике или, скажем, об экологии? Однажды Мэдди призналась ей, Дженне, что до недавнего времени, пока не начала жить отдельно, не умела банальных вещей, вроде оплаты счетов. Всеми этими вопросами занималась их с Маккензи мать. Дженна всегда старалась хорошо учиться, но она понимала, что её знаний и близко недостаточно для того, чтобы давать внятные комментарии по серьёзным вопросам. Тем не менее, если её голос может быть услышан, она должна хотя бы попытаться донести до окружающих очевидные вещи. Показать, что её волнует нечто большее, чем желание украсить своим лицом очередную обложку. А для этого надо было работать не покладая рук. Её синдром самозванца не спал. Она продолжала задумываться над тем, чтобы однажды бросить карьеру актрисы и заняться режиссурой и написанием сценариев. Она безмерно восхищалась Меган Парк, которая решилась на столь серьёзный шаг и дебютировала с «Fallout» как режиссёр. Стать в Голливуде успешной женщиной-режиссёром до сих пор было очень сложно, а уж для латиноамериканки преград было ещё на порядок больше. Дженна могла бы снимать остросоциальные фильмы, привлекать внимание людей к серьёзным проблемам, но для этого было необходимо имя, средства и опыт. Она, как губка, впитывала на площадке особенности работы разных специалистов. Ей нужны серьёзные роли у серьёзных режиссёров. Она должна учиться у лучших. Когда ей позвонил Аронофски и попросил о встрече, она едва не прыгала до потолка от радости и выкроила для встречи с ним единственный свободный вечер. «Я не смогу увидеться с Перси…» И внутренности вновь обожгло чувством вины. Она просто разрывала её на части. Когда Дженна была с ним, ей казалось, что мир просто переставал существовать, но стоило остаться одной, на неё наваливался груз ответственности за не сделанные по её мнению дела и не достигнутые цели. С другой стороны — стоило ей переключиться на работу, в голове тут же начинало стучать: «Ты снова бросаешь его ради идей, которые, возможно, никто и не оценит». Не стоило забывать и о шквале хейта в интернете, который сопровождал любое её высказывание на общественно-важные темы. Дошло до того, что команда надавила достаточно, чтобы она сдалась, и удалила ссылку и хайлайтс из инстаграм о борьбе с запретом абортов и о защите прав иранских женщин. Дженна вздохнула и взяла в руки телефон. «26-го ужинаю с Аронофски». В горле тут же возник ставший уже привычным ком — ни проглотить, ни выплюнуть. Она уверена — он всё поймёт и так, но всё равно отправляет вслед жалкое: «Мы не сможем увидеться, мне так жаль…» Жаль, жаль, жаль… Она видит, что её сообщения сразу прочитаны, но он молчит, мучительно долго молчит, обдумывая ответ. Спустя бесконечные пять минут тридцать пять секунд на её экране высвечивается: «Передай Даррену, что его фильмы, конечно, хороши, но местами в них слишком много затянутых бессмысленных сцен». Дженна грустно улыбнулась. Перси в своем репертуаре. До знакомства с ним она считала, что смотрела немало фильмов и в целом неплохо разбирается в кинематографе. Но кругозор Перси её просто потряс. Смотреть и обсуждать с ним фильмы было одним из любимых её занятий. Она, раскрыв рот, могла часами слушать его рассуждения о работах Линча и Кроненберга, саркастичные и меткие отзывы о современных блокбастерах и мелодрамах. Поначалу они спорили. В Румынии они провели немало часов за жаркими спорами о художественной ценности той или иной картины. Но, как-то незаметно для неё, их споры сошли на нет. Сумев, наконец, обуздать привычку до последнего настаивать на своей правоте, Дженна обнаружила, что чаще всего Перси был прав. Порой она с тоской думала о том, что, к сожалению, окружающие не видели других сторон Перси, кроме клоуна, за которым он успешно прятался. Грустный Арлекин подошёл бы ему больше. Первое время ей казалось иначе, но теперь она была убеждена, что Перси гораздо меланхоличнее и чувствительнее Ксавье… и гораздо беззащитнее. Люди чаще всего неправильно понимали его сарказм, да что греха таить, она сама, знавшая его лучше многих, только недавно убедилась, что Перси никогда не хотел кого-то по настоящему обидеть, говоря все эти, казалось бы, ужасные вещи. И было особенно горько осознавать всю несправедливость того, что сейчас он вынужден расплачиваться ещё и за безобидные подколки, которые недалёкие люди неправильно поняли. А Перси не спешил предпринимать попытки изменить это мнение. Дженна так хотела ему помочь, но была не в силах этого сделать. Она даже не смогла сказать в ответ, что любит его, хотя ей, наконец, хватило смелости признать это перед самой собой. Удержало её не кокетство и не девичья стыдливость. Просто пришло понимание, что если она ответит ему, она уже не сможет повернуть назад. И она малодушно оставила себе эту лазейку. Чтобы что? Это ещё предстояло выяснить… Весь этот сумбур в голове так доканал Дженну, что она вдруг просто разрыдалась, прямо перед приездом Энрике, который должен был привезти первые эскизы и образцы тканей для её костюма на Мет Гала, присланные Томом Брауном. — Бог мой, милая, только не говори, что этот придурок тебя всё-таки обидел? — Энрике бросил на пороге сумки и опустился на пол около Дженны. — Что? О чём ты? — Ты не из-за Перси плачешь? Так убиваются обычно только по одной причине, но я слишком хорошо знаю твою привычку грызть себя за всё подряд, поэтому уточняю. — Откуда ты знаешь… ооох… так это всё-таки ты сдал ему место натурных съёмок? — Дженна приняла протянутую Энрике пачку салфеток. — Да, и я до последнего надеялся, что не пожалею об этом, — её стилист отличался крайней чувствительностью и сентиментальностью в амурных вопросах, хоть и старался это скрывать. Потеряв недавно близкого друга, он пересмотрел свое отношение ко многим вещам. — Ох, будь спокоен, Энрике, он ничем меня не обидел и вообще ничего плохого не сделал. Это всё я, я сама. И, не в силах больше держать в себе весь этот груз, она бессвязным заикающимся потоком изливает Энрике историю их с Перси отношений. Она знает, что он — единственный, ну, может, кроме Джорджи, человек, которому она может доверить правду и от которого наверняка получит и утешение, и хороший совет. Энрике, в отличие от Джорджи, сможет вполне беспристрастно оценить ситуацию. Кроме того, он гораздо старше и опытнее её. В вопросах отношений она доверяла ему больше, чем родителям и сёстрам. Отец и мать считали её слишком серьёзной. Они хорошо относились к Перси, видя, что он — едва ли не единственный человек, который был способен отвлечь её от круглосуточной работы, но, как бы они отнеслись к Перси в роли её парня, она не знала. С одной стороны, огромный кредит доверия, выданный дочери за безупречное поведение на протяжении стольких лет, обеспечил бы ей как минимум принятие её выбора, а с другой, в глубине души они вряд ли были бы рады, что из миллиона парней вокруг она выбрала именно того, чья репутация безнадёжно испорчена, что неизбежно бросило бы тень и на неё, Дженну. Энрике же много лет вращался в голливудской среде и гораздо лучше её самой понимал суть происходящих внутри индустрии процессов. С четырнадцати лет он поддерживал её на этом сложном пути, был проводником и помощником. Энрике искренне любил и оберегал Дженну, как младшую сестру. Она всегда делилась с ним сокровенным, сложностями с коллегами, первыми романтическими увлечениями. Ему было сложно смириться с тем, что она вдруг выросла и у неё появились от него тайны. Последние месяцы она была непривычно молчаливой, погружённой в собственные мысли. Он всё замечал, но терпеливо молчал, понимая, что силой из неё всё равно ничего не вытянуть. И вот, размазывая по лицу слёзы, Дженна рассказывала ему их с Перси историю, начиная с самого Глобуса, про Париж, про обвинения, про поездку в Ньюмаркет… Энрике сварил кофе, терпеливо дождался, пока она закончит и немного успокоится, помолчал, собираясь с мыслями, и ответил: — Дженна, ты знаешь, что твоя радость для меня превыше всего. Ты, как никто другой, заслуживаешь счастья. Все эти годы я молился, чтобы ты встретила человека, который будет способен по достоинству оценить красоту твоей души. Я не устану повторять, что ты — пример для всех нас. Я не хочу тебе врать, говоря, что Перси мне нравится. Нет, не нравится, и это взаимно. Мне сложно понять людей, подобных ему — двойственных, не в ладах с самими собой, блестяще, прости, просирающих дарованное свыше, — он поднял руку в предостерегающем жесте. — Позволь мне закончить, прежде чем ты бросишься на защиту, убеждая меня, что я просто плохо его знаю. Безусловно, тебе виднее. Конечно, я бы хотел видеть около тебя безукоризненного человека, полного высоких идеалов, как и ты сама. Но счастье — тонкая штука, Дженна. Я достаточно пожил на этом свете, чтобы утверждать, что он тебя любит. Энрике внимательно посмотрел на Дженну, враз притихшую и опустившую глаза. — И похоже у него таки хватило смелости в этом тебе признаться. Я верю, что в тебе достаточно наивности, которая позволила всё это время не замечать очевидного. Я ещё в Румынии заметил, как он смотрит на тебя. Тогда я посчитал это кратковременным увлечением, но на всякий случай старался не упускать его из виду. Знаешь, такие парни любят играть с девичьими сердцами. Но время убедило меня в обратном. Я видел, как эти отношения меняют вас обоих. А потом ты стала молчаливой и скрытной, и я понял — всё серьёзно. Когда с Перси случился весь этот хейт, я был уверен, что он попытается выехать на твоей популярности и безупречной репутации. Но он не попытался этого сделать. Так из мелочей в моей голове понемногу сложился паззл, не хватало только главной детали, и вот, когда я увидел Перси на пороге своего дома, паззл окончательно сложился и я убедился, что мои подозрения были напрасны. Я прекрасно понимал, каких усилий ему стоило придти ко мне, да ещё и с просьбой. Я так удивился… Никогда не забуду его глаза. — Энрике на секунду прикрыл ладонями лицо. — Но он мне никто, и не смог бы меня разжалобить, даже встав на колени, если бы я не видел, как стала меняться ты, Дженна. Рядом с ним. И я поверил в сказанные им слова. Возможно, он именно тот, кто сможет сделать тебя счастливой. Слёзы вновь потекли по её щекам. Услышать всё это чужими устами было… очищающе-больно. Салфетки закончились, Энрике достал из кармана шёлковый платок, протянул ей и продолжил: — Я ни в коем случае не хочу тебя ни к чему подталкивать, родная. Я слишком хорошо знаю твои мечты, твои цели, то, какой ты видишь свою жизнь в ближайшие годы. Мне, как и тебе, сложно даже мысленно вписать во всё это романтические отношения. Но я хочу тебе сказать, хоть ты и вряд ли сможешь по-настоящему меня услышать в этом возрасте, что родственными душами не стоит разбрасываться, — он на секунду задумался. — Однажды, устав от борьбы с этим миром, ты захочешь вернуться, но уже не сможешь. Они надолго замолчали, думая каждый о своём. Энрике — о своём прошлом, о том, что недостаточно часто говорил Эйджею, как сильно его любит, а потом стало уже слишком поздно. Дженна — о том, что она правильно сделала, рассказав всё Энрике. Ей стало легче. У неё впереди больше недели, чтобы обдумать его слова, собственные чувства и решить, что дальше делать. — Окей, тыковка, хватит раскисать. Обычно я говорю людям «давай поработаем, это здорово лечит от любой хандры», но это точно не твой случай. Давай ты отдохнёшь, пока я буду показывать тебе эскизы Тома. Это что-то потрясающее! Он предлагает деконструкцию твида. Это очень в духе Карла. И цепочки с жемчугом вот здесь, по подолу и жакету. Достаточно пышно, но удобно и в твоём духе. Дженна умыла лицо и присела около разложенных эскизов. Энрике прав — раскисать у неё попросту нет времени. ------------ * Мэдди Зиглер — танцовщица и актриса, коллега Дженны по «Fallout», известная с детства своим участием в проекте «Мамы в танцах».