Yesterday, Tomorrow and Everything Inbetween

      Дрим помнил, как был ребёнком, тени прошлого всё ещё маячили в его голове и преследовали его во снах. Он помнил, как Бэд был там, как он изо всех сил старался дать ему комфорт и чувство безопасности, в которых он так отчаянно нуждался. Бэд не смог прогнать воспоминания, потому что они были слишком свежими, слишком глубоко врезались в саму сущность. Но он каким-то образом сделал это терпимым, успокоил беспокойную, израненную душу Дрима.       Дрим помнил, как Бэд обещал беречь его, и Дрим верил ему, цеплялся за каждое его слово так, как могла поверить только глупая натура ребёнка, который был ещё слишком мал, чтобы понимать мир. Бэд обещал защитить его от зла этого мира, но теперь — сидя в комнате, которая не принадлежала ему (потому что у него больше не было ничего, что принадлежало бы ему), беспомощно пытаясь вдохнуть воздух в свои голодные лёгкие, сердце билось до такой степени, что Дрим верил, что оно выдохнется в любую секунду — он думал, что был наивен, полагая, что Бэд сможет сдержать своё обещание.       Он просто не знал, в какой момент он стал тем злом, от которого раньше прятался.       Его дыхание было прерывистым, когда он пытался успокоиться и у него не получалось взять себя в руки. Было ошибкой присоединиться к Карлу за ужином. Он был таким, таким, таким глупым, он должен был знать лучше. Теперь они, наверное, ненавидят его. Он бы так и сделал, будь он на их месте. Это был только вопрос времени, когда они решат, что от него, намного, больше неприятностей и отправят его обратно в тюрьму. Он надеялся, что Карл позволит ему оставить одежду, которую он купил ему. С его стороны было эгоистично хотеть этого, но вещи были мягкими и чистыми — всё, чем не была тюрьма, и Дрим не хотел расставаться с иллюзией обладания чем-то, что было безоговорочно и по-настоящему его, пока ещё.       Он не хотел возвращаться в тюрьму, но и больше не хотел обременять своих бывших друзей. Вина за это понимание разъедала его изнутри, как кислота, с каждым восходом солнца, и он не знал, сколько ещё он сможет жить с обожжённым сердцем.       Подавив рыдание, он свернулся калачиком сильнее, вдавливая пятки босых ног в мягкость ковра под собой. Он даже не заметил, как кто-то вошёл в комнату, пока он не оказался перед ним и не заговорил.       — Дрим? Это я, Джордж. С тобой всё будет в порядке, ты меня слышишь?       — Джордж, — выдохнул он, вцепившись в руку Джорджа, будто он был воздухом в его лёгких, единственной причиной, по которой его сердце всё ещё билось. И он вполне мог бы быть этой причиной. Джордж подразумевал в себе безопасность, он имел в виду комфорт. Место, куда можно пойти, когда мир был слишком велик, тёплые объятия, когда всё казалось слишком холодным. Таким Джордж всегда был и всегда будет.       — Эй, ш-ш-ш, всё в порядке. Ты в порядке, мы в порядке. Просто сосредоточься на дыхании, — рука поднялась к его голове, осторожно снимая свободную ленту с волос, прежде чем расчесать пряди успокаивающим движением, приглаживая растрёпанные локоны. И на этот раз ему было плевать, придёт ли агония вместе с рукой — он просто ещё больше ластился к прикосновению. Он принял бы на себя всю боль в мире, если бы это означало лишь частицу того комфорта, который он раньше чувствовал рядом с Джорджем. Он знал, что не заслуживает этого, но, может быть, высшие боги накажут его потом, а сейчас он может позволить быть себе эгоистичным, даже если это и было всего на долю секунды.       — Ты в порядке, Дрим. Я держу тебя, — в следующий раз, когда рыдание разорвало его горло, он не остановился. Он ненавидел плакать. Плач означал ещё большее наказание, ещё большую боль и ещё больше слёз. Но, услышав слова Джорджа, у него внутри что-то сломалось. И он позволил себе расплакаться перед человеком впервые за очень, очень долгое время. Он разваливался на части, и на этот раз ему было всё равно.       Джордж просто сидел там, не останавливая его, не причиняя ему боли за то, что он был громким, нуждающимся и слабым, когда он цеплялся за него. Рука в его волосах, уверенно, успокаивающе, удерживала его разум на земле, не позволяя ему затуманиваться.       Потребовалась луна, которая медленно поднялась на тёмное небо, чтобы Дрим перестал плакать, полностью истощённый, физически и эмоционально. Но Джордж был терпелив и ждал рядом с Дримом, позволяя ему упасть на себя, когда его тело больше не смогло его держать. Казалось, что это были те далекие времена, до войн, хаоса и разрушений, и одной этой мысли было почти достаточно, чтобы вернуть слёзы.       Дрим не хотел нарушать тишину, которая висела в комнате, безопасную для его затруднённого, неровного дыхания, но была одна вещь, которая так долго вертелась у него на кончике языка, ожидая, чтобы её произнесли вслух, освободили от совести, чтобы он мог, наконец, двигаться дальше, и он больше не мог сдерживаться.       — Ты не приходил навещать меня.       — Ты можешь винить меня в этом?       Дрим сосредоточенно нахмурил брови, расталкивая слова во рту, чувствуя, как они давят на язык, пробуя их на вкус. Нет, предположил он. Он действительно не мог винить его. Возможно, это было к лучшему. Ему была невыносима мысль о том, что Джордж когда-нибудь ступит ногой в обсидиановые недра ада.       — Ты… Ты когда-нибудь думал о том, чтобы навестить меня?       — Боже, Дрим я… — выдохнул Джордж, качая головой, — Я не думаю, что был момент, когда я не думал об этом.       Они оба снова замолчали, наслаждаясь уютной тишиной и теплом в присутствии друг друга на мгновение, прежде чем перейти к теме, которую они так отчаянно избегали с тех пор, как Дрим ступил ногой в Киноко.       — Дрим.       — Да?       — Почему ты сделал то, что сделал? — когда Дрим не ответил, Джордж нерешительно добавил, — Я сейчас на тебя не сержусь. Я просто хочу понять.       — Джордж, я… — Дрим задыхался. Дыши, Дрим, не забывай дышать, — Я не жалею о том, что сделал с тобой и Сапнапом.       Теперь настала очередь Джорджа замолчать. Дрим вздохнул, чувствуя, как усталость давит на его разум. Но он знал, что обязан объясниться Джорджу. И, может быть, в глубине души он знал, что должен также объясниться и самому себе.       — Я никогда не ненавидел вас двоих, но я знал, что я не самый любимый человек на сервере, и я понимал, что люди придут за вами, если я не перестану общаться с вами. Это было самое трудное решение, которое я когда-либо принимал, но оно сработало, и оно спасло тебя, и я не жалею об этом.       — Так, это всё было не потому, что ты не заботился о нас, а потому, что ты наоборот слишком сильно заботился? — Дрим кивнул.       — Ты идиот, ты знаешь это? — в словах не было никакого тепла, и усталый смешок вырвался из Дрима, хриплый.       — А как насчёт других вещей?       Улыбка на лице Дрима погасла.        — Я не знаю, что случилось. В один момент всё было хорошо, а в следующий… — он замолчал, сильно прикусив губу, чтобы не дать воспоминаниям вернуться, он не мог этого сделать, не сейчас, — Я даже почти не помню, что произошло. Есть обрывки, и иногда, когда я сплю, ко мне возвращаются новые воспоминания. Но в большинстве случаев это не более чем мимолетные краски и эмоции. Я даже не помню, когда всё пошло под откос. Я просто начал всё время чувствовать себя таким злым… Злым и таким, таким грустным.        Всё это время он просто бездумно бормотал, но ему было плевать. Ему нужно рассказать всё, пока этого не стало слишком много, и он не захлебнулся. Это было то, что он так долго держал при себе, неуклюже проглатывая слова всякий раз, когда Сэм или Квакити требовали, чтобы он заговорил, объяснил. Это был секрет, хранившийся так долго, и теперь Дрим не мог остановить признание, вырвавшееся из него.        — Мне было так грустно и что-то во мне подсказывало, что единственный способ снова почувствовать себя счастливым — это собрать сервер вместе, снова сделать всех одной большой, счастливой семьёй, — было приятно произнести это вслух после того, как он так долго держал это в себе, не решаясь никому рассказать. Это было не потому, что он не хотел говорить назло всем, а потому, что он просто не знал, почему он сделал то, что сделал, не осмелился никому рассказать, когда замешательство держало его в железной хватке, — Когда я вспоминаю, всё кажется просто размытым. Эта красная дымка липнет к моему мозгу, как смола, и мне так трудно думать.        — Именно так… — Джордж замолчал, глаза расширились от эмоции, которую Дрим не мог назвать. Было ли это отвращение?        — Дрим, ты ведь знаешь о яйце, верно? Я знаю, что Бэд рассказал тебе о том, что случилось, когда он навещал тебя в тюрьме, — Дрим нерешительно кивнул, — Ты когда-нибудь вступал в непосредственный контакт с яйцом?        Дрим моргнул.        — Что?        — Пожалуйста, Дрим, просто ответь.        — Я… — он сглотнул, — Я был одним из первых, кому Бэд показал яйцо, когда он обнаружил его в пещере рядом с паучьим отродьем. Но это было очень давно.        Он мог поклясться, что у Джорджа на секунду перехватило дыхание.        — Чувства… Гнева и печали начались сразу после того, как Бэд показал тебе яйцо?        — Может быть? Я думаю, это было примерно в то время, я особо не помню. Как я уже сказал, всё расплывчато, и я мало, что помню. Но что это значит…       — Дрим, — выдохнул Джордж. В его голосе был оттенок, который заставил холодный порыв страха захлестнуть Дрима, — То, что ты только что описал… Именно так Бэд рассказывал о своём опыте одержимости яйцом.        Последовала пауза, прежде чем Дрим смог заговорить.       — Прекрати.       — Нет, я серьёзно. Это…        — Джордж, — рявкнул Дрим. Джордж захлопнул рот, — Я сказал, прекрати. Приятно, что ты пытаешься найти для меня оправдания, но в этом нет необходимости. Я — зло. Я это знаю, ты это знаешь, Сапнап это знает. Все это знают. Пожалуйста, не пытайся как-то приукрасить это. Не было никакой… Второстепенной стороны, которая контролировала бы меня. Я не могу просто так это сказать. Это было бы несправедливо по отношению к людям, которым я причинил боль.        — Нет, Дрим ты не понимаешь…       Прервав его во второй раз, Дрим вздохнул. Он просто хотел закрыть глаза и поспать, восстановить немного сил, прежде чем его вернут в тюрьму. Потому он был уверен, что это произойдет в тот момент, когда солнце объявит о наступлении следующего дня. И он был согласен с этим решением, он так решил. Он не хотел этого делать, но, очевидно, он сделал это снова, заставил Карла думать, что он заслуживает второго шанса и чего-то похожего на любовь, и заставил Джорджа поверить, что в том, что он сделал, не было его вины. Он действительно был чудовищем. Квакити был прав. Всё, что он делал, — это лгал и манипулировал.       — Пожалуйста, просто оставь это. Прими меня таким, какой я есть, как это уже сделал Сапнап. Со временем ненавидеть меня станет легче, я обещаю, — для Сапнапа это было так просто. Так почему же Джордж не мог просто ненавидеть его также?       — О чём ты говоришь? — вместо того, чтобы согласиться с ним, Джордж, приходил в дикое отчаяния с каждым словом, которое слетало из грязного рта Дрима. Он просто цеплялся за ложную надежду. Было больно смотреть, ведь Дрим предпочитал резкие слова и твердые кулаки, но точно, не то, что Джордж делал прямо сейчас. Но брюнет не остановился, — Всё в порядке, Дрим. Что бы ни случилось, мы во всём разберёмся. Мы выясним, что с тобой случилось.       — Джордж, — это прозвучало скорее как мольба о помощи, чем попытка заставить Джорджа замолчать, и Дрим поморщился.       — Боже, как мы не предвидели этого? Мы знали, что что-то не так с твоим поведением. Если бы мы только…       — Прекрати, пожалуйста. Я злодей, я зло. Пожалуйста, просто перестань болтать, — рыдание снова начало подкатывать. Он собирался выплеснуть всё во второй раз за этот день, но на этот раз он не хотел сдаваться без боя. И всё же голос Джорджа был тихим, успокаивающим. Обещание комфорта и отдыха.       — Мне так жаль, мы не поняли, что что-то не так, и не попытались помочь, — Джордж начал раскачиваться взад-вперёд, всё ещё обнимая Дрима, который прижался к его груди, слишком уставший, чтобы держать так долго. Тремор вернулся опять.       — Ты не зло, ты не чудовище.       — Нет, нет, пожалуйста, Джордж. Я злодей, я должен быть… — взмолился Дрим, отчаянно сжимая свитер Джорджа, — Иначе он… То, что он сделал со мной, всё это было… Вся боль, всё было… Бесполезно. Это не может быть всё напрасно, Джордж. Пожалуйста, мне нужно быть злодеем. Вот кем я всегда был. Злодей, тиран, диктатор. Скажи мне, что я чудовище, скажи мне.       Он видел, как Джордж нахмурился, но какой бы вопрос ни вертелся у него на языке, он не произнёс его вслух. В этом не было необходимости. Он висёл в воздухе, как тяжёлое одеяло, готовое в любом случае задушить Дрима.        Что с тобой случилось? Что они сделали с тобой в тюрьме? Кто сделал это с тобой, Дрим, кто?        Но Джордж ничего не сказал, только продолжал раскачиваться взад-вперёд и напевать тихую мелодию, которая казалась знакомой, но Дрим не мог её вспомнить.       — Скажи мне, что это моя вина, Джордж, — крикнул Дрим, но его встретила только тишина, — Мне нужно это услышать, Джордж. Скажи мне, что во всей этой боли был смысл. Пожалуйста.       — Ш-ш-ш, всё в порядке, Дрим. Мы с этим разберёмся. Тебе сейчас нужно поспать, тебе нужен отдых.       Это заставило Дрима зарыдать ещё громче, зарывшись головой в мягкую ткань свитера Джорджа, ища укрытия от мира, который каким-то образом, несмотря на всю боль и все мучения, никогда не переставал вращаться вокруг него. У него болела голова.        — Нет, нет, нет, не оставляй меня.       — Эй, я всё ещё здесь, — голос Джорджа звучал так мягко. Такой чужой для него тон, — И я буду здесь, когда ты проснёшься, я обещаю. Теперь ты можешь отдохнуть, Дрим. Никто не причинит тебе вреда, я позабочусь об этом. Ты больше не одинок. Я держу тебя, Дрим.       О, как часто он сидел на твёрдом обсидиановом полу, когда лава обжигала его кожу, и всё же тело замерзало, он ожидал, страстно желал услышать эти слова, чтобы кто-нибудь обнял его, убаюкал, держал в своих руках и никогда не отпускал.       И теперь, когда кто-то наконец был здесь, рядом с ним, не для того, чтобы причинить ему боль, а чтобы обнять его, всё, что он мог сделать, это ещё сильнее плакать.       — У тебя очень старая душа, — сказал ему Карл однажды приятным вечером. Они сидели на крыльце дома, наблюдая за светлячками, кружащимися над гладкой водной поверхностью пруда в центре Королевства Киноко, их тусклое свечение было единственным светом в темноте.       — Что это значит?       — Я не знаю. Это просто… то, как ты пронизываешь себя через каждое слово. Как будто ты старый лесной дух, заключенный в клетку, в теле смертного.