Yesterday, Tomorrow and Everything Inbetween

      Сегодня был плохой день.       Дрим мог сказать это по тому, как мир казался немного менее красочным, и казалось, что на нём лежит какая-то тяжесть, из-за которой физически почти невозможно встать с постели.       Поэтому он остался, смотрел, как солнечные лучи ползут по стенам его комнаты, и слушал птиц за открытым окном. Шторм, который нависал над землями в течение последних двух дней, взял паузу, но тёплое напряжение в воздухе служило напоминанием о том, что он скоро вернётся.       Он проигнорировал Патчес, когда она попыталась заставить его пошевелиться, прижимая свою маленькую головку к его руке, пока он не оттолкнул её. Наблюдая за тем, как она выходит из его комнаты через окно, он почувствовал, как в его сердце расцвела удовлетворяющая горечь.       Он не знал, как долго пролежал там. Однажды он услышал шаги в коридоре, остановившиеся у его двери, прежде чем они продолжили свой путь на кухню, где слышалось шипение кастрюли. Он не был голоден, поэтому даже не сделал попытки встать, только перекинулся с кровати на пол, когда его кости начали жаловаться на мягкость матраса.       Дриму хотелось плакать, кричать и содрать с себя кожу, и он даже не знал, почему вдруг почувствовал себя так. Вчера всё было хорошо, несмотря на шокирующее откровение, сделанное накануне. Он проснулся в тёплой постели, которая не заставила его спину тосковать по жесткой поверхности пола в спальне, а тело было заключено в крепкие объятия, которые не заставили его отшатнуться. Карл приготовил завтрак, и Дрим смог съесть большую его часть, не видя, как Квакити стоит перед ним, водя лезвиями ножниц вверх и вниз по его рукам в тот момент, когда он был глуп и думал, что он заслужил что-нибудь съесть.       Ему даже удалось подавить растущее чувство замешательства и неверия в то, что люди действительно захотят заботиться о нём, так безоговорочно и без каких-либо длительных последствий.       Всё шло так хорошо, такой разительный контраст с жалкой картиной, которую он рисовал сегодня, свернувшись калачиком на полу, подтянув ноги к груди и зарыв руки в волосы, заправляя, расчёсывая и ударяя себя по голове снова и снова, чтобы избавиться от мелькающих образов — едва ли больше, чем призраки, и всё же такие яркие во всей красе, обжигающее его разум; хлыст, царапающий его плоть, шок от воротника, разрывающего его конечности, и головка молотка, трескающегося о его кости.       Всё напрасно, голоса пели свою зловещую мелодию. Всю боль, которую ты на себя взвалил, все смерти, которые ты пережил, всё напрасно.       Он был лишён своих убеждений, единственной вещью, которая удерживала его в тюрьме, скала, за которую он держался, чтобы не погрузиться в потоки крови и агонии, теперь больше не было, и держаться было не за что, и он тонул.       Сегодня был очень плохой день. Ему казалось, что он умирает.

***

      Он, вероятно, остался бы здесь до конца дня, скрючившись в позе эмбриона, где-то в пропасти между ошеломляющим чувством того, что он слишком жив, и медленной смертью. Он задыхался от слёз, которые не мог пролить, и разрывал кожу обкусанными ногтями, пытаясь отвлечься от суматохи, разрывающей его изнутри. Но когда солнце достигло своей высшей точки, сияя ярко и тепло, словно насмехаясь над его падением, раздался стук в дверь, тихий и нерешительный. Последовал второй стук, на этот раз более уверенный.       Дрим открыл рот — пригласить или не впускать, он не знал, — но у него не осталось голоса, чтобы говорить, и поэтому человек решил за него, тихо приоткрыв дверь и заглянув в комнату.       Дрим лежал спиной к двери, и его конечности не хотели сотрудничать настолько, чтобы повернуться, поэтому он ещё сильнее прижался головой к холодным половицам и закрыл глаза. Джордж двигался мягче, чем Сапнап. Там, где пироманьяк шёл мощным шагом, сильно упираясь ногами в землю, чтобы двигаться вперёд, его другой лучший друг был тише и проворнее, как кошка на мягких лапах. Это было то, чему Дрим научился за годы совместной жизни с этими двумя и никогда не забывал.       Даже после целого года разлуки всё, что нужно было Дриму, — это услышать глухие удары ног по дереву, чтобы он понял кто это, вслепую, ещё до того, как человек успел открыть рот.        — Дрим?       Боже, они с таким же успехом могли бы снова стать детьми, Пандас, нервно стоящий в дверном проёме, пытаясь набраться храбрости, чтобы спросить Дрима, может ли он сегодня поспать в его постели. Прошло так много времени с тех пор, как он в последний раз позволял себе вспоминать это. Он сделал всё, чтобы держать эти воспоминания подальше от тюрьмы, слишком напуганный, чтобы случайно испортить единственный свет в своей жизни.       Ему хотелось ответить Сапнапу, утешить его и сказать, что всё будет хорошо, как раньше, затащить его под одеяло и уберечь от опасности. Но он не мог, было слишком поздно. Время принесло перемены, и Дрим не думал, что когда-нибудь всё вернется на круги своя. Как однажды сказал один мудрый человек, некоторым вещам просто не суждено было сбыться.       — Дрим, ты не спишь?       Он немного изменил позу. Это было всё, что он мог сделать. Затаив дыхание, он ждал, что Сапнап сделает следующий шаг, выйдет из комнаты или подойдет ближе. Часть его, эгоистичная, хотела, чтобы он остался. Он ещё глубже вонзил ногти в голову.       Послышался шорох, прежде чем Сапнап прочистил горло, и доски пола снова заскрипели, указывая, что Сапнап движется к нему. На мгновение Дрим поклялся, что его сердце разучилось биться. Он не знал, чего ожидал. Чтобы Сапнап снова накричал на него, как делал это много раз раньше? Чтобы он снова обнял его, как два дня назад?       Сапнап не сделал ни того, ни другого. Он просто опустился на колени рядом с дрожащим телом Дрима и позволил тишине обнять их обоих своей тяжестью. Послышался неловкий кашель, слабая попытка завязать разговор, но Дрим не шелохнулся. Сапнапу потребовалась целая минута, чтобы произнести это.       — Я просто хотел проверить, как ты. Карл сказал, что ты ещё ничего не ел.       Вздохнув, когда он не получил ответа, он продолжил.       — Знаешь, Карл очень беспокоится. И Джордж тоже, даже если он лучше умеет это скрывать. Ты… Ты в порядке, чувак?       Приглушённый смешок вырвался из Дрима прежде, чем он смог сдержать его. Всё его тело напряглось, прежде чем тихий смех позади него снова снял напряжение.       — Извини, глупый вопрос. Очевидно, что это не так.       Послышался ещё один шорох. Затем, на мимолетное мгновение, что-то коснулось его спины, прежде чем Сапнап устроился в нескольких дюймах от него. Ему не нужно было оглядываться, чтобы понять, что Сапнап тоже лёг на пол, прижавшись телом к неудобному полу.       — Это странно, — снова заговорил Сапнап через некоторое время, — Разговаривать с тобой. Раньше это было так легко — вести разговоры, смеяться и подшучивать. Теперь, похоже, между нами стена. И, — он замолчал, подыскивая слова, которые отдали бы должное их прошлому, хотя бы немного, — И я знаю, что, хоть и именно ты построил эти стены, это моя вина, что я не попытался разрушить их раньше. Я просто… Это было у меня на уме уже некоторое время, и я думаю, что сейчас самый подходящий момент, наконец, сказать это вслух. Но, может быть, ты повернёшься? Или нет, — тут же принялся объяснять он, — Делай всё, что тебе комфортно, хорошо? Я просто действительно… Я действительно хочу видеть твоё лицо прямо сейчас, пока я говорю и…       Дрим не позволил себе обдумать это, когда повернулся, пока не лег на спину, повернув лицо влево, чтобы посмотреть Сапнапу в глаза. Уязвимость, которую они отражали, почти заставила его снова отвернуться, почти невыносимо, когда они сосредоточились на нём.       — Спасибо, — прошептал Сапнап срывающимся голосом.       Мгновение они просто смотрели друг на друга, наслаждаясь тем, как обнажается душа друг друга перед другим, переполняясь чистыми, неукротимыми эмоциями.       — Всё это время, пока тебя не было, я скучал по тебе, — снова начал Сапнап, — Несмотря на всё, через что ты заставил нас пройти, часть меня по-детски надеялась, что ты вернёшься и всё будет прощено. Но потом прошло время, а тебя всё ещё не было, и я чувствовал себя таким преданным, разочарованным и грустным. Но также смущённым, потому что я не понимал, почему ты так поступил с нами. И я думаю, что это самое худшее во всём этом.       Сапнап выдохнул, не отпуская своего взгляда, когда слёзы затуманили его яркие янтарные глаза.       — Я понимал, что, то как ты себя ведёшь, это определённо не ты. Но я позволил себе быть ослеплённым своей печалью, не прислушивался ко всем тревожным звоночкам, звенящим в моей голове, кричащим мне, что что-то было не правильно. А потом, в один прекрасный день, было гораздо легче ненавидеть, чем горевать.       Слёзы беззвучно катились по его щекам. Дрим видел, как его рот захлопнулся, пытаясь проглотить рыдания, угрожающие вырваться наружу. Он не хотел прерывать Сапнапа, слишком боясь нарушить уязвимость и интимность момента, поэтому он просто поднял руку, смахивая слёзы с кожи Сапнапа, и подавил желание притянуть его в объятия.       — Я хочу, чтобы мой лучший друг вернулся, и я чувствую себя эгоистом, потому что я был тем, кто отталкивал тебя ещё дальше и не помогал, хотя что-то явно было не так, — Сапнап прошептал слова в воздух, как будто боялся, что они станут катализатором чего-то, к чему он ещё не готов.       Дрим больше не мог сдерживаться, руки поднялись, чтобы неуклюже сформировать жесты. Прошло много времени с тех пор, как он в последний раз использовал язык жестов, он даже не мог вспомнить, когда в последний раз разговаривал с Каллаханом, и он пытался игнорировать то, как его сердце обливалось кровью от мысли об этом.       Всё ещё удерживая зрительный контакт с Сапнапом, чтобы убедиться, что он полностью сосредоточен, он пошевелил руками, доверяя им быть своим голосом там, где его собственный подвёл его.       Я прощаю.       Его надежда угасла, как пламя свечи, когда он не получил ответа, но волна облегчения и разочарования, промелькнувшая на лице Сапнапа, была всем, что ему нужно было знать, чтобы успокоить растущее беспокойство.       — Ты не должен.       Дрим фыркнул, руки двигались быстрее, чтобы сформировать предложения. Ему нужен был Сапнап, чтобы понять. Я никогда не винил тебя в том, что случилось. Ни разу. Я был ужасным человеком, и ты заслуживал того, чтобы злиться на меня. Я тоже.       — Дрим, это был не ты… — Дрим одарил его грустной улыбкой, заставив замолчать одним жестом руки.       Ты прощаешь меня?       Резкий выдох вырвался изо рта Сапнапа, когда его брови в замешательстве поползли вверх.       — Да, да, конечно.       Закрыв глаза, Дрим сделал глубокий вдох. И ждал.       Вернувшись в тюрьму, у него было много времени, между тем, как он царапал стены из обсидиана и кричал до тех пор, пока у него не оставалось голоса, он часто просто лежал на холодном полу и позволял своему разуму закручиваться спиралью. Большую часть времени он не осмеливался заснуть, слишком напуганный, чтобы проснуться, захлебываясь собственной кровью. Поэтому он заставил свои глаза оставаться открытыми и позволил своим мыслям блуждать. Он не мог сосчитать, сколько раз представлял себе этот момент, как часто лежал там без сна, желая только одного — чтобы его лучшие друзья простили его.       И теперь, когда этот день наконец настал, Дрим не знал, что сказать. Он не знал, чего он ждал: облегчения, чтобы развязать узел в груди, или отчаяния, чтобы разорвать внутреннюю часть грудной клетки?       Ни того, ни другого не произошло. Его сердце оставалось онемевшим.       Снова открыв глаза, он посмотрел на потолок, наблюдая за узорами светлой краски, бледно-жёлтыми полосами на стенах, когда его осенило.       Почему?       Справа от него Сапнап переместился в более удобное, чтобы лучше его рассмотреть. Он чувствовал, как глаза скользят по его лицу, осматривая каждый шрам и каждый маленький изъян, которые они могли найти.       — Что ты имеешь в виду, под почему?       Я даже себе этого не прощаю. За этими жестами не было ни горечи, ни печали, просто полное поражение.       Дрим вздрогнул, когда Сапнап внезапно вскочил в вертикальное положение, глаза расширились, когда он схватил Дрима за руки в хватке, которая была сдерживающей, крепкой, но не настолько, чтобы причинить боль.       — Дрим, это была не твоя вина. Сколько раз мы должны тебе это повторять. Ты упрямый идиот. Это яйцо заставляло тебя делать все эти ужасные вещи, ты это понимаешь?       Прикусив язык, чтобы заглушить собственные рыдания, Дрим отвернулся.       Твоя вина, твоя вина, твоя вина.       Иногда, когда он закрывал глаза, он всё ещё чувствовал, как хрустят кости под его кулаками, когда череп Томми врезался в красный обсидиан, всё ещё слыша голос Джорджа, полный яда и предательства.       Просто скажи мне, что ты меня ненавидишь.       — Дрим, — голос Сапнапа прорезался сквозь туман прошлого, суровый, — Это была не твоя вина. Ты можешь простить себя.       Я не могу, отрезал Дрим, дрожа, яростно качая головой.       Он не мог простить себя; было так много причин, почему он не мог. Почему Сапнап не мог этого понять?       — Эй, — сказал Сапнап, внезапно став намного мягче, как будто он боялся, что Дрим развалится в его руках. Может быть, он так и сделает, или уже сделал, Дрим больше не мог сказать.       Боже, он ненавидел быть слабым. Он чувствовал себя жалким, но это не остановило слёзы, выступившие у него на глазах.       — Всё в порядке, — прошептал Сапнап. Но на самом деле это было не так, — Мы с этим разберёмся. Ничего страшного, если ты пока не можешь простить себя. Мне тоже потребовалось некоторое время. Но всё будет хорошо, не так ли?       Он ничего не мог сделать, кроме как кивнуть. Это было всё, что нужно Сапнапу, чтобы, наконец, заключить его в объятия. И Дрим позволил ему, растаяв в его объятиях и закрыв глаза. Чьи-то руки пробежались по его волосам. Они приятно касались его головы, которая всё ещё болела после терзаний его собственных рук. Пальцы Сапнапа были намного нежнее, тщательно расчесывая его пряди и снимая напряжение в костях.       — Я рад увидеть твои волосы такими длинными, — через некоторое время нарушил молчание Сапнап. Губы Дрима приподнялись в тихом смешке, — Он действительно любил заплетать их и втыкать цветы и прочее в твои локоны, когда мы были моложе.       Рука Дрима поднялась к его волосам, как будто он тянулся за призрачным цветком. Затем он протянул пальцы и провел ими по собственным волосам Сапнапа, которые рассыпались по белой повязке, обёрнутой вокруг его головы.       — Мои волосы? — спросил Сапнап, заработав кивок в его плечо, — Да, он сделал то же самое и с моими волосами, прежде чем я их подстриг. О высшие боги, помнишь космические пучки, которые он всегда делал мне?       Дрим мог слышать, как низкий смешок вибрирует в груди его друга, к которой он прислонился. Он снова кивнул, смех вырвался у него изо рта, не в силах больше сдерживаться. Он почувствовал, как Сапнап наклонил голову и посмотрел на него. Подняв глаза, он был встречен самой широкой улыбкой, которую он когда-либо видел у Сапнапа. Застенчиво, он улыбнулся в ответ, покраснев.       Почти незнакомое чувство распространилось по его груди, и ему потребовалась секунда, чтобы понять это. Он не чувствовал такого тепла, проникающего в его сердце с тех пор, как покинул каюту Техно.       Космические пучки хорошо смотрелись на тебе. Держу пари, Карлу они понравились бы, подписал Дрим. Ухмылка Сапнапа стала ещё шире.       — Держу пари. К сожалению, мои волосы уже недостаточно длинные. Может быть, я отращу их снова. Или нет, — добавил Сапнап, увидев гримасу Дрима, — Да ладно тебе, я не так уж плохо выглядел с длинными волосами.       Дрим покачал головой, уткнувшись головой в грудь Сапнапа, чтобы скрыть самодовольную ухмылку, украшавшую его губы, когда Сапнап фыркнул в притворной обиде.       — Дрим, — заскулил он, — Это так подло с твоей стороны.       Его щёки болели, и это было глупо, даже не так смешно, но он не мог перестать улыбаться, всё тело ощущало странную невесомость. Руки Сапнапа, обнимавшие его, немного сжались, и он ещё сильнее прижался к нему, улыбка смягчилась в нежной улыбке.       Он почти забыл, каково это — иметь лучшего друга.