О главной человеческой слабости

Мир просто хотел спасти всех этих людей. Человеческая жизнь всегда была для него главной ценностью: он был готов принять на себя удар любого самого сильного противника, вытерпеть адские муки и даже взять на себя ответственность за чужую самую ужасную и непростительную вину, лишь бы спасти как можно больше невинных. Но к этому Мир не был готов. — Поцелуй меня. — Чë? У Мира все шестерëнки в голове останавливают работу, когда Фаэтон — «солнечный» мальчик Америки, мечта всех девчонок Нового Света и его главный враг — выдаёт такое. Вообще-то они сейчас находятся на атомной электростанции, ядерный реактор которой скоро взорвëтся, и тут ещё около сотни запертых людей, да и самому выбраться нужно. А этот про поцелуи шутит?! — Поцелуй — и можешь спасать своих людей, — как бы читает его мысли Фаэтон. Мира снова отключает. Хочется снова задать такой простой вопрос «чë?», но в безразличных глазах напротив он читает «хуй через плечо». Фаэтон так хорошо владеет русским, будто тот ему родной, что Мир может поспорить — это выражение он точно знает. — Слушай, я не понимаю этих ваших шуток. Хочешь сразиться? Врезать мне? Вперёд! — По-моему, я кристально ясно выразился, чего хочу. Миру от этого серого взгляда и ледяного тона очень неуютно, хочется домой убежать и завернуться в плед, хотя трусом он себя не считал и перед Фаэтоном не пасовал. Он в принципе никогда не мог взять в толк планы своего врага: слишком тот своенравный, неясный, но вот сейчас Мир полностью утратил контроль над понимаем происходящего. Это очередная ловушка? Проверка? Он должен как-то по-особенному среагировать? А если поцелует, то где-то спрятанная камера это непременно заснимет, и завтра во всех новостных колонках Америки будут статьи с громкими названиями о варварском, аморальном Советском Союзе? А затем и множество комиксов о том, как феноменальный Фаэтон побеждает дикого коммуниста, размалëванного и переодетого не пойми в кого? От одной мысли, что западные комиксисты наденут на него юбку или покрасят его форму в розовый и покроют блëстками, Миру поплохело. А самого его запрут за решëтку за мужеложство?.. — Зачем это тебе?.. — мнётся, выдаёт неуверенно, будто школьник, которого застукали за чем-то ужасно нехорошим. Кажется, именно такой реакции враг и добивался. — Мне интересно, учили ли тебя целоваться в твоих бункерах, — на губах усмешка, и взгляд будто оттаял немного. — И ты потом типа всех отпустишь? — Да. Да? Что это значит? Он что, специально эту аварию устроил, чтобы своего главного врага поцеловать? — В губы прям?.. — совсем уже мямлит Мир и краснеет до кончиков ушей. Фаэтона это так забавляет, что он не в силах сдержаться смеётся в голос. Но смех какой-то не злой: будто не над самим Миром, а над теми, кто воспитывал его и вбил в него эту непорочность и чистоту. Ну точно школьник: девочка на заднем дворе впервые предложила поцеловать, а он только и может, что как рыба на суше рот разивать от негодования. Небось сейчас ещё лекцию прочтёт о том, что примерный советский пионер должен думать в первую очередь о том, много ли макулатуры и металлолома он сдал, а потом о поцелуях. — А ты хочешь в какое-то другое место? — спрашивает Фаэтон томным голосом, окончательно добивая Мира. Тот и так уже красный весь, а теперь и в глаза противнику нормально смотреть не может. Он косится на четырёх учёных, что сидят связанные позади Фаэтона, и, хоть в Советском Союзе отрицают Бога, Мир сейчас очень-очень-очень хотел бы, чтобы Бог всë-таки существовал и не дал им услышать этот унизительный диалог. Те только перепуганно косятся на сверхлюдей перед ними. Либо они сейчас в таком шоке, что через полчаса уже ничего из этого не вспомнят, либо после спасения Мир их очень попросит по-товарищески забыть об этом. Естественно после спасения, никаких если. Мир обязан всех спасти. Фаэтон наконец заканчивает ухмыляться своим, наверняка, очень пошлым и грязным мыслям и глядит на Мира. Как бы снова улавливает его мысли (эй, а он не может залезать в голову? Об этом не предупреждали!) и поворачивается к учëным. Взгляд в прямом смысле загорается, Фаэтон готовится по ним лазерным лучом пройтись. Мужчины в ужасе закрывают глаза и начинают мычать, насколько позволяет верëвка во рту. — Решайся уже быстрее, или никого не спасёшь, — тон снова ледяной. — Стой! Стой! Они же не при чëм! Мир кричит, достучаться пытается, но силу не применяет. Понимает, что ему не справиться, или просто не хочет решать вопрос кулаками? Фаэтон тем временем решительности не сбавляет. — Да стой же! Ну хорошо-хорошо! Людей только не трогай! Мир и сам не понимает, как легко соглашается на поставленное условие. Позор, позор примерному советскому гражданину! Фаэтон возвращает глазам привычный цвет и надменно, словно победитель, улыбается. Мир подходит ближе, почти вплотную. Смотрит прямо в уверенные глаза напротив — Мир огромный, даже для Фаэтона, так что тот вынужден парить, чтобы смотреть на русского богатыря не снизу вверх и не чувствовать себя слабее. Хотя кто ещё в этой ситуации себя слабым чувствует? Да будь Мир хоть в десять раз выше и сильнее, он всегда будет себя чувствовать побеждённым рядом с Фаэтоном. Ну что, товарищ, обещал — держи слово. Мир пару секунд смотрит загнанным зверем на хищника перед ним и вдруг аккуратно касается губ Фаэтона. Целоваться в бункерах его действительно не учили, и да — это его первый поцелуй, но уж извините, чем богаты. Сам просил. Но противник не смеётся, не издевается. Пользуясь моментом, не пытается нанести удар, камеры вроде нигде не щëлкают. Он лишь нежно сминает губы в ответ, будто боясь навредить. Он? Боится навредить? Своему главному врагу? Реальность Мира и так уже дала немалую такую трещину, а сейчас грозится совсем развалиться на мелкие кусочки, потому что Фаэтон чуть настойчиво толкается языком в его рот, и Мир почему-то позволяет ему это делать. А ещё это ощущается вполне приятно. Фаэтон очень ласков и осторожен (он вообще может быть таким?), от него исходит тепло и запах американской сладкой жвачки. Такой запретной, но такой желанной. Мир не хочет просто стоять и давать противнику полную власть над собой, поэтому тоже пытается подключить язык: как только их языки соприкасаются, вздрагивает, но быстро собирается, не желая, чтобы его замешательство заметили, старается успевать за движениями оппонента. Чувствует, что ему приходится запрокидывать голову наверх, потому что Фаэтон медленно поднимается, тогда Мир обхватывает его голову руками, притягивая ближе к себе. Тот, в свою очередь, держит руки сцепленными за спиной — и не думает как-либо помогать. Мир раньше задавался вопросом: что такого молодые люди находят в этих поцелуях? Теперь вот сам понял. Ему очень даже нравится, прерываться не хочется, останавливает разве что проснувшийся где-то в отдалëнном участке сознания голос, кричащий: «МИР, ОСТАНОВИСЬ, ТЫ ЦЕЛУЕШЬСЯ С ВРАГОМ!» Осторожно отстраняется, боится, как бы Фаэтон в порыве гнева не жахнул по нему огнëм. Но тот пару секунд смотрит тепло, напоминает не очень яркое закатное солнце, которое глазам уже больно не делает, а смотреть на него приятно. Но довольно быстро взгляд снова становится отстранëнным. — Да, работы тут действительно ещё много, — задумчиво тянет, усмехается. — Что ж, бывай, товарищ. — И как ни в чëм не бывало улетает через дыру в крыше. Мир только глазами удивлëнно хлопает, по губам пальцами проводит. Что это вообще было? В растерянности глядит на учëных, которые всё ещё жмурят глаза от страха. Выходит, они ничего не видели? Ладно, минус одна проблема. На ум резко приходит, что АЭС всё ещё в опасности, и тут всё ещё много людей.