Иссохший букет

      Дверь покоев распахнулась так резко и так широко, что Менас, уже к этому совершенно привычный, даже не поднял глаз от разложенных по столу свитков. Во время занятий — то есть в любое время — он не пускал к себе никого, если те спрашивали разрешения. И если слуги всё время, а родители — временами — вздыхали и разворачивались, то брат нашёл этой проблеме гениальное решение: просто перестал спрашивать. Менас злился, ругался и пытался от этих визитов отбрехаться, но и это длилось недолго — всё довольно быстро упёрлось в абсолютную бесполезность защиты такого рода.              Гелос тем временем по-хозяйски уселся на чужую кровать; он обладал удивительной способностью одним своим присутствием приводить любое, даже самое упорядоченное и аскетичное, помещение в хаос. Эта участь тут же постигла идеально заправленное покрывало и худую подушку. Менас про себя дёрнулся от раздражения, но вида не показал: вообще никакого вида, по правде сказать. Чем дольше он сможет игнорировать присутствие брата, тем позже тот у него что-то попросит. Менас невозмутимо провёл пальцем по свитку, шёпотом повторяя заклинание, и уже готов был опробовать его в действии, как, разумеется, сзади раздался чужой голос.              — Ох, брат, она невероятная, — произнёс Гелос мечтательно. Сидя к нему спиной, старший брат мог только предполагать выражение на лице младшего, но тут и предполагать было нечего: влюблённое лицо Гелоса уже давным-давно успело примелькаться. — Сегодня мы с ней гуляли по саду Архива, и…              Менас постарался не отвлекаться: магия очевидным образом была куда важнее братовых похождений. Это ведь магия, она сильнее и прекраснее всего на свете, ей подчиняется и плоть, и стихия, и… и чувства тоже. Правда ведь? Конечно правда. Любое чувство магией можно создать, укрепить или… или подавить. Перед магией Менас преклонялся и готов был хоть на колени встать, признавая себя её рабом. Мир магии был понятен и комфортен; мир чувств же был для наследника престола закрыт.              — Эй, ты вообще слушаешь меня? — видимо, Менас опять задумался слишком глубоко, чтобы подавать хотя бы малейшие признаки заинтересованности, да и жизни в принципе. Из транса его вывел резкий хлопок по спине. — Менас!       — А, что? Да, слушаю, конечно, — неуверенно отозвался тот, всё-таки, наконец, поворачивая голову. Да, предположение сбылось: та же самая влюблённо блаженная физиономия.       — И о чём я говорил?       — Ну, эта твоя… из Архива… любовь у вас и всё остальное… слушай, Гелос, у меня на это совсем нет времени!              И он выразительно кивнул в сторону стола. Магические артефакты на нём манили и звали к себе, мечтания брата — отталкивали. Выбор был очевиден. Да и дела не ждали.              — У тебя никогда нет времени, — отмахнулся Гелос. — Но сейчас я ведь за важным разговором пришёл.       — Что опять? — вздохнул Менас с выражением великой скуки и обречённости. — Ну, любишь ты её, я-то тут при чём?       — Нет, я… — брат замялся и, смущаясь, стушевался. — Я о другом. Я хочу…       — Да что ты хочешь? Быстрее, боги, я и так уже потратил на тебя слишком много времени!       — Я хочу ей предложение сделать! И вот… — Гелос мелко задрожал. — От отца я всё равно не получу благословения до тех пор, пока не женишься ты, поэтому я хотел получить его… ну, от тебя.              От таких новостей Менас оторопел. Нет, конечно, это были хорошие новости. Замечательные даже, но… с каких пор брат ему доверяет настолько? Почему пришёл к нему, а не к матери? Или не к кому-то другому? Сердце забилось странным образом; оно отдавало и признательностью, и радостью, и какой-то необъяснимой тревогой. Менас посмотрел брату в глаза и увидел абсолютного дурака — безрассудного, влюблённого и такого… ужасно счастливого и довольного, что в животе неприятно закололо. Он запрещал себе завидовать брату; это было ужасно неправильно, низко и подло — но не завидовать Менас не мог. Гелоса любят, Гелос любит, и они счастливы, а Менас… а у Менаса были книги. И магия. И одиночество, наверное, навсегда.              — Ого, — выдохнул он. — Это… ого.       — Да. Так что, ты благословишь меня?       — А ты… ты не думаешь, что торопишь события?       — Боги, Менас… — Гелос задумался. — Позволь мне занять у тебя ещё немного времени, прошу. Минут… десять. И ты всё поймёшь.       — Хорошо, — смирился Менас, сворачивая свитки. — Пусть так.              Братья сели друг напротив друга, и оба явно нервничали от предстоящего разговора. Впрочем, у Гелоса было преимущество: он в своих чувствах и действиях был уверен. А Менасу… впрочем, брать на себя ответственность было не впервой.              — Только послушай меня внимательно, пожалуйста. А не как обычно.       — Обещаю, — действительно, искренне обещал.       — Так вот, я… очень сильно её люблю. Это… понимаешь, когда я думаю о ней, мне становится очень тепло на душе, и…       — Сейчас лето. Сейчас в принципе тепло.       — Да нет же! Совсем по-другому тепло. Это… ну, изнутри тепло исходит. А уж когда я её вижу… нет, словами это не передать. Это совсем неописуемое чувство, я просто знаю, что это оно. И душа моя поёт от неё уже который год. И я счастлив с ней и знаю, что буду ещё счастливее, если мы создадим семью. Я хочу быть с ней каждый день, каждую минуту, она даёт мне силы для… да для всего! Хочу говорить с ней, быть с ней, вести с ней наши исследования… это очень особенное чувство. Брат, ты ведь когда-то тоже его наверняка испытывал?              Менас опустил глаза и сжал губы в тонкую нить. Руки его в нервной беспомощности цеплялись за хитон; он приказал им замереть. Они послушались. И сердце, конечно, послушается.              — Нет, не испытывал, — отрезал, наконец, он. — Но тебя я благословляю.              В тот вечер новая магия так и не откликнулась, не поддалась. Сложно служить магии, когда на душе неспокойно; для этого нужна выдержка и сила. А не скребущееся где-то внутри чувство зависти с обидой и холода, цеплявшего все органы один за другим.              В тот вечер новая магия так и не откликнулась. Отложив бесконечные свитки в сторону, Менас взмахнул руками, привычно образуя в воздухе портал. В нём тут же замаячила спадающая на зелёные глаза растрёпанная чёлка и добрая улыбка, на фоне раздалось радостное мяуканье.              И вдруг изнутри стало тепло. И душа запела. Гелос прав: очень особенное чувство.