Иссохший букет

      Самый молодой правитель в истории Гипербореи чрезвычайно дорожил редчайшими минутами одиночества, а те имели ужасное свойство обращаться секундами. Времени и сил не хватало ни на что: то в кабинете появлялись советники с перечнем реформ на рассмотрение, то его оккупировали министры с бесконечными вопросами на обсуждение, то заявлялись бесчисленные гонцы, тянувшие свитки с прошениями со всех уголков страны… и со всем надо было что-то делать. Он уже и позабыл о том, что помимо правительственной деятельности бывает ещё и жизнь.              Он знал: сегодня должна прибыть посольская делегация, и ждал её с минуты на минуту ещё с раннего утра. Однако, судя по тому, как день неумолимо клонился к вечеру, ждать уже следовало ещё одного гонца, на этот раз — с извинениями за задержку и объяснениями. А, значит, встречу придётся перенести на завтра или даже на несколько дней, значит, придётся раздвигать графики, значит… впрочем, были и плюсы. Хотя бы в том, что после визита советников, отнявшего полтора часа, можно было потратить немного драгоценного времени на сидение в одиночестве, обхватив голову руками. Такими извращёнными у него теперь стали радости.              Да, надо было признать: никто никогда и не обещал, что будет просто. Менас и сам это прекрасно понимал; будучи погружённым в дворцовую среду с рождения, невозможно не понимать. Он всегда знал, что рано или поздно на его плечи ляжет колоссальный груз ответственности за целую страну. Нет, вернее, за целый народ. И был к этому готов. И об этом даже мечтал — вынужденно или нет, но мечтал.              Впрочем, всё было, на самом деле, хорошо. Два года на троне развеяли все сомнения — а это, на самом деле, казалось невозможным. Против его правления говорило всё: и слишком юный возраст, и слава чудовища и отцеубийцы, и известно скверный характер, и излишние амбиции… никто не был рад увидеть его правителем. Никто бы и не увидел, не отрекись Гелос так рьяно — там просто не осталось выбора. Никто не был рад, и никто не верил, однако Менасу удалось наладить отношения — и со страной, и с народом, и с соседями.              Несколько тяжелейших первых месяцев — бессонные ночи и кошмары, когда сон всё-таки приходил. Паршивое наследство в виде развязанной войны. Недоверие людей. Мать, отказывавшаяся даже смотреть ему в глаза. Всё это было — но было уже в прошлом. Тонкое чутьё правителя, несколько удачных реформ, бесконечные переговоры и компромиссы — и Менаса полюбили. Полюбил вполне искренне, вплоть до бешеных восторгов и рыдающих рукоплесканий. Полюбили, потому что он вернул людям покой.              Не мог он вернуть его только себе самому. Но на это можно было закрыть глаза.       Да и времени, чтобы опечалиться, не было.              Разумеется, это самое лишнее свободное время — непозволительная роскошь, о чём явственно напомнил скрип входной двери. Менас резко поднял голову и взглянул на визитёра цепким взглядом; хотел было начать ругаться о том, что его пустили без доклада, да осёкся: об этом госте действительно можно было и не докладывать.              — Привет! — Менас рассеянно, механическим движением пожал протянутую руку. — Мы только вернулись, и вот я сразу — к тебе! Не мог дождаться разрешения всех этих формальностей, да и к чёрту их. Знаешь, там только и разговоров о том, какой у нас правитель хороший, и я не мог не взглянуть на него лично, чай, не чужие люди!              Брат за эти два года стал ещё большей противоположностью ему самому. Пока Менас чах и горбился над бумагами во дворце, неделями не видя солнечного света, Гелос проводил всё время на улице, здорово загорел, возмужал и даже, кажется, прибавил пару сантиметров. В последнем, конечно, Менас не признался бы даже самому себе — эта пара сантиметров ведь была его вечным преимуществом. Чрезвычайно пышущий жизнью Гелос казался в этом затхлом кабинете объектом чужеродным и неуместным, но Менас, правда, был рад видеть брата. Действительно: не чужие ведь люди.              — Да брось, — усмехнулся Менас, жестом предлагая брату сесть. — Не стоит оваций. Спасибо, что зашёл.       — Ну как же не стоит?! — возмутился Гелос. — Как же не стоит, когда они заслуженные? Знаешь, я что-то не помню, чтобы люди так восторгались отцом, а ты… нет, правда! Они тебя обожают, смирись с этим.       — Было бы за что уважать…       — Не вынуждай меня тебя нахваливать. Ты и сам знаешь: есть, за что. Ты молодец, брат.       — Да… спасибо, — отозвался Менас как-то слишком бесцветно.              И повисло молчание. Они не говорили друг с другом, кажется, пару месяцев, а то и больше: вечные экспедиции и аудиенции не давали возможности пересечься. А теперь оказывалось, что, может быть, эта возможность и не была нужна.              — Что-то ты совсем плохо выглядишь, — подметил Гелос как будто невзначай. Менасу хотелось это оспорить, но он не мог: сам прекрасно понимал, что брат говорил правду, сам это прекрасно чувствовал. — Ты хотя бы спишь?       — Временами, — отозвался Менас уклончиво.       — И ешь, надо думать, тоже временами.       — Надо думать.       — Но…              Крыть было нечем. Ни тому, ни другому: оба всегда понимали, что к этому всё неизбежно придёт.              — Но ты хотя бы счастлив? Ты ведь об этом так мечтал. О троне, короне, народе…       — Конечно. Конечно, я счастлив.       — И что для тебя счастье?       — Служение моему народу, конечно.       — Конечно.              Слишком много «конечно». Так много, что оно уже напрочь потеряло значение — да это было и неважно. Какое счастье может быть у правителя? Счастье — это ведь про человека. А правитель человеком быть никак не может. Только функцией. А человек… а человек где-то внутри бесконечно долго погибал.              Молчание снова затянулось. Может, это действительно была единственная возможная форма взаимодействия. Не стоило и пытаться протягивать руку этому гибнущему человеку — не стоит бередить рану. Когда-нибудь она сама превратится в рубец.              — А ты… ты говорил с ним?       — Нет. Давно уже нет.       — Почему?       — Потому что… — Менас задумался. Потому что правителю не пристало иметь личные контакты? Потому что счастье царей действительно никого не заботит? Потому что нужно оставаться функцией? Потому что его заветная мечта не покоилась короной на троне, а задыхалась приступами кашля? — Потому что я ему теперь уже не нужен. Он справится и без меня.       — А ты?       — И я.