Одна улыбка до счастья

      Уэнсдей аккуратно сложила серебряные столовые приборы на тарелке и с раздражением взглянула на брата, из чьих рук упала вилка. С громким треском она ударилась о борт керамического блюда, но, не удержав равновесие, соскользнула оттуда прямиком на пол. Громко. Ещё и охи Пагсли болезненно ударяли по ушам, пока он нагибался, чтоб достать с пола вилку. Но его полная туша отличалась излишней неуклюжестью, и под конец у шумного номера оказалось фееричное завершение — брат, нелепо взмахнув руками, упал на плитку, растянувшись на ней плашмя, как на льду, а зубья вилки впились ему в ладонь. Уэнсдей захотелось улыбнуться, но Пагсли жалобно пискнул — и мышцы лица вмиг расслабились. Страдания — это красиво, но стенания брата звучали излишне жалобно и противно.       Что ж, это даже вовремя.       — Ух, битва со столовыми приборами оказалась проиграна, но дух моего сына не сломить! — без всякой насмешки отметил отец, пока Пагсли медленно поднимался на локтях.       — Возьми-ка на удачу, — Уэнсдей, игнорируя его нытьё, встала из-за стола и бросила ему на дрожащую спину брелок с кроличьей лапой. — Мне не надо, — заключила она, прежде чем устремилась прочь из столовой.       Хорошо. От нового родительского метода слежки она избавилась. Теперь Вещь её не сможет найти, если ей того не захочется. А если они открыто выступят с вопросом, зачем она отдала кроличью лапу Пагсли, то сразу себя выдадут. Родителям придётся придумать иной способ слежки за ней. Лучше им следить за Пагсли — чтоб всегда иметь возможность его отыскать. Сталкер, в конце концов, мог его похитить или использовать для своих целей. Мог пытаться через эту немощь воздействовать на Уэнсдей.       А она сама справится. Вот уже все каникулы ей ежедневно присылал угрозы этот некто. Он уже надоел. Как оказалось, его цель или одна из них — чтоб она не попала в Невермор. Он обещал, что не тронет её, если ей не вздумается вернуться в школу.       Идиот.       Он только подогревал интерес. Хотя и опаску, особенно за свою семью — а за своего младшего брата она и вовсе иногда ощущала настоящее волнение, граничащее со страхом. Её терзали противные образы того, как его мучает кто-то кроме неё, забирая у неё эту привилегию. Засим она и оставила ему эту лапку. Если с Пагсли что-то случится — его найдут благодаря лапе. Если, разумеется, это ходячее разочарование её не потеряет. Что ж, брат весьма суеверный, навряд ли позволит себе потерять такой важный талисман даже в условиях, если кто-то утащит его бездыханное тело в какой-нибудь тёмный подвал. Он хоть проглотит, но не позволит себе потерять побрякушку.       Родители что-то сказали ей вслед, но Уэнсдей не стала даже пытаться расслышать их слова: её ждало занятие намного более важное. Роман сам себя дописать не мог — а если бы и мог, то сделал бы это намного хуже, нежели сама Уэнсдей. Ей хотелось завершить работу побыстрее — как бы её ни интересовала ситуация со сталкером, в которой она увязла по самое горло, любая ошибка могла заставить уйти её в это болото с головой. Игра с этим некто даже забавила, но Уэнсдей понимала, что существовал риск её проигрыша этому сталкеру. Она могла умереть и никогда не закончить роман. Конечно, подобный исход казался чем-то невозможным, но вероятность существовала.       Скользнув в свою комнату, Уэнсдей тотчас закрыла глаза: телефон, лежащий на столе подле печатной машинки, издал отвратительную трель. Вероятно, очередное фото её за ужином, сделанное через окно. А может, что-нибудь новое — но Уэнсдей изрядно в этом сомневалась. Сталкер становился всё более настойчивым, но фантазией явно не блистал — одни и те же приёмы. Но в одном этому шпиону равных не было — Уэнсдей так ни разу никого не обнаружила. А по дому скрытых камер тоже не нашлось — она обыскала каждый закоулок. Она так и не разобралась, как этот человек умудрялся снимать её отовсюду и при этом не попасться.       Без интереса Уэнсдей подняла и разблокировала смартфон, совсем не удивившись, когда обнаружила там своё фото в столовой. Скучно.       Кивнув, она выключила телефон и села за печатную машинку, одним лишь взмахом ресниц отогнав мысли о настырном существе, которое всегда угрожало ей, требуя даже не пробовать вернуться в Невермор и жить своей жизнью за его стенами. Может, было бы это существо поумнее, то догадалось бы, что не стоит так навязчиво подстрекать её к поездке в Невермор. Раньше Уэнсдей ещё и впрямь посещали мысли не возвращаться в это бесовское учреждение, но чем явнее сталкер выражал своё желание, чтоб она держалась от школы подальше — тем больше Уэнсдей туда стремилась.       Не думая больше о сталкере, — на сознательном уровне, — её пальцы забегали по клавишам печатной машинки, зачем-то выведя на ней эпиграф, касающийся исключительно своей жизни и никак не связанный с основным сюжетом книги. Только лишь предупреждение… зачем-то. Что ж, осторожность и предусмотрительность — иногда черты положительные. Зачастую необоснованные, но Уэнсдей не стала вынимать лист из печатной машинки и комкать его. После размышления, длиной в секунду, решила не убирать лист. Пускай остаётся.       «Есть мнение, что преступник всегда возвращается на место преступления. Интересно, касается ли это спасителей? Я ведь спасла Невермор. И я готовлюсь туда вернуться. Но, может, сталкер до меня доберётся. Тогда я завещаю этот текст не завершать. Это будет роман без финала», — скользнула она взглядом по новоявленным строчкам и кивнула сама себе, решив, что через какое-то время перепишет страницу без этого эпиграфа. Но когда-нибудь потом.       Через мгновение напрочь позабыв об эпиграфе, Уэнсдей приступила описывать события главы. Пока она дома, она заменила писательский час на писательские три-четыре часа каждый день. Но ныне она даже не засекла время начала, просто с головой погрузилась в события, которые описывала. Реальность мгновенно отошла куда-то на задний план, стала чем-то неважным.       Из творческого порыва, когда строчки выходили из-под её пальцев без её ведома, Уэнсдей вывело очередное сообщение. Неужели сталкер решил заснять, как она пишет? Когда она специально держала шторы постоянно задёрнутыми?       Рывком оглянувшись, она параллельно выхватила нож, спрятанный в потаённом кармане её платья. Но за её спиной никого не было. И с коридора никаких шорохов не доносилось. Идеальная, абсолютная тишина.       Нахмурившись, Уэнсдей спрятала нож обратно в потайной карман и подняла телефон. Брови чуть скользнули вверх, когда она увидела вместо сообщения от сталкера одно непрочитанное от Ксавье. И что этому парню потребовалось от неё в полночь? Хотя он обычно в это время спал — Уэнсдей это обнаружила путём нечаянных наблюдений. Конечно же, её не волновало, когда там этот парень заходил в сеть. Как и не волновала Энид Синклер — но в её заходах в сеть попросту не наблюдалось никакой закономерности.       Присев обратно на стул, Уэнсдей открыла чат с Ксавье. Ещё сильнее она удивилась, когда увидела вместо текста, — в котором парень периодически допускал ошибки, — это странное нечто, названное голосовым сообщением.       Не совсем понимая, что с этим делать, она нажала на кнопку воспроизведения. Аудиозапись длилась всего две секунды. Но за эти две секунды её сердце, которое привыкло биться медленнее, чем положено, вовсе прекратило биться. Она не ощущала его ударов под рёбрами. И воздух из лёгких выбило, словно сильным ударом в солнечное сплетение.       — Не ведись на это, это ловушка! — истошно кричал Ксавье.       А наверху экрана появилась шторка с новым уведомлением — на этот раз от сталкера. Единожды моргнув, — хотелось отогнать навязчивое чувство нелепого страха, теперь уже скрутившего ей живот, вплоть до горького чувства тошноты, обжигающего горло, — Уэнсдей открыла переписку со сталкером. «Он должен был сказать другое. Но что ж поделаешь. Я стою с ним на дороге, на которую выходят окна твоей комнаты. Хочешь его спасти — иди сюда. Без фокусов», — написал этот некто.       Ксавье ей крикнул не идти в ловушку, но не пойти прямиком в лапы сталкера — это слишком скучно. Так нелепо позволить себе пропустить с ним долгожданную встречу? Главное, правильно подготовиться. Не допустить ошибки. А заодно спасти парня, которого угораздило попасть в лапы сталкера.       Уэнсдей хмыкнула — из всех людей сталкер мог похитить кого угодно, но его выбор пал на Ксавье Торпа, который жил в часах двух от дома Уэнсдей. Весьма самонадеянный поступок — Уэнсдей вполне могла наплевать на судьбу этого художника.       Но сталкер не прогадал — она уже отложила недописанную главу и паковала недостающие вещи в сумку. С пустыми руками на встречу с предметом, развлекающим её все каникулы, Уэнсдей не собиралась идти. Тем более, когда в его руках как-то очутился Торп. Которого она закрыла от стрелы Крэкстоуна определённо не для того, чтоб его убил какой-то психопат.       Не размышляя больше, она закинула сумку на спину и, убедившись, что нигде по коридору не сновал настырный Вещь, тише любого хищника выскользнула за окно. Тактика эвакуации из своей комнаты за многие года оказалась отлажена до идеала — даже ослепнув, ей бы удалось переместиться с окна на дерево, а оттуда спуститься вниз. А с усиленными адреналином рефлексами она и вовсе через несколько мгновений оказалась уже на земле.       Отныне её сердце забилось быстрее. Так, что от каждого удара ей хотелось за него схватиться и попытаться остановить — стуки оглушали и разносились по всему телу. Быстрые, пугающие. Они ей не нравились.       Она шла вперёд, не оглядываясь. Ей не требовался фонарь — и так она видела свет от фар вдалеке, используемый похитителем, как маяк.       Приблизившись уже почти к самой дороге, Уэнсдей спрятала руку в карман, где хранился нож. Чтоб быть готовой в любую секунду сделать выпад и оглушить преступника.       Показался обычный фургон на обочине. Ничем не примечательная белая машина, с включёнными фарами и открытыми дверьми сзади. А вокруг — ни души. Только изнутри доносились какие-то неразборчивые мычания, но они показались словно механическими. Но Уэнсдей, никого так и не обнаружив вокруг, рискнула заглянуть внутрь.       И только она подошла к двери, её глаза, нос и рот вспыхнули — невыносимое жжение прожгло их в одночасье, изъедая везде. Тотчас образовались слёзы, но они не спасали от жжения.       И от руки, что втащила её за шиворот в фургон, прежде чем по затылку прилетело что-то тяжёлое.

***

      Нога, закованная в кандал, невыносимо зудела от натёртостей и ожога, но не больше, чем мысли от осознания, что её так нелепо обдурили. При помощи оборотня, который подделал голос Ксавье — в первый день Уэнсдей считала, что Торп был если не тем самым сталкером, так соучастником, но она всё поняла, когда к ней пришёл гость, способный сменять внешность. Её обманул какой-то оборотень. Ещё и отыскал на неё рычаг воздействия — этого Торпа, на которого Уэнсдей стоило бы вовсе никакого внимания не обращать. И всё же… Ксавье — это её друг, как и Энид Синклер. Но всё-таки идти ему на подмогу — это был слабый поступок.       И его результатом оказалось её позорное заточение. В каком-то глубоком подвале, с железом на ноге. Оно ей позволяло спокойно передвигаться почти по всей комнате — цепь очень длинная, — но никакие попытки своими силами разрушить оковы не увенчались успехом. Как она очнулась с запаянным железом на ноге, так и осталась с ним. От этого зудела натёртая и обожжённая кожа и хотелось лезть на стенку, но груз мыслей облегчал физическую немощь.       Ей доставляли еду, дважды в день. Но Уэнсдей пила только воду, принципиально не трогая пищу. Только не из рук похитителя-оборотня. Этого некто, кто посмел её заточить на уже невиданное количество времени. Заставил медленно сходить с ума от осознания своей слабости и невозможности выбраться. Это лишало разума.       Он или они, — может, приходил не всегда оборотень, меняющий свою внешность, хотя он точно среди них был, — её не били и не трогали. Даже ванную предоставили. Но они пытали её самым ужасным образом — вынуждали сходить с ума. До той степени, пока ей не осточертят попытки себя спасти и добраться наконец до Невермора. Это и была до сих пор его или их цель — сделать всё, чтоб она не добралась до школы. И ради этого её могли даже свести с ума, как намекнули вчера.       И от этого Уэнсдей ощущала себя так, точно в её череп вонзили множество топоров. А откуда-то сверху ей на макушку капала расплавленная сталь. Настолько ей претила собственная плоть, которая не могла выбраться из плена и наконец разобраться с этим сталкером. Но этого не получалось. Вместо — сложная система, вкупе составляющая её организм, ныла и возмущалась на клятый кусок железа, в который заковали её лодыжку.       Терпеть более она это не могла — и готовилась спасти себя любой ценой. Когда придёт кто-нибудь с едой, она не станет медлить — набросится на него. Ради этого из стены она несколько предшествующих дней выковыривала кусок стройматериала, а когда ей это удалось, стала его полировать о пол. Может быть, у её похитителя найдётся нечто, чем она сможет снять с себя оковы. А если нет… Она хотя бы его оглушит. Хотя бы доставит себе удовольствие его страданиями.       Прокрутив в руке самодельное оружие, Уэнсдей медленно присела, с отвращением ощутив, как по её плечам заструились распущенные волосы, пахнущие плохим химозным мылом. Её резинки очень некстати порвались, а никакой замены им не удалось отыскать. Так ко всем остальным её неудобствам прибавились ещё и вечно распущенные волосы. Ей не нравилось ощущать, как кожу головы ничего не стягивает.       Поморщившись и не услышав сверху никаких шумов, она прикусила губу и легла обратно на матрац, всё сильнее морщась от осознания, что она сходила с ума от своего заточения, где не могла заняться ничем. Только раз за разом вновь и вновь принимать ванну и строить невыполнимые планы, как некая наивная и чертовски глупая девочка надеясь, что они исполнятся.       Самая унизительная пытка — сходить с ума от бездействия. Она лишала связи с реальностью, заставляла мозг рисовать нелогичные образы и фантазии. Заставляла сожалеть о своих поступках, вплоть до того, когда она отдала кроличью лапку Пагсли. Но и заставляла наивно верить, что её кто-нибудь найдёт.       А во всём был виноват какой-то парень, которого ей вздумалось спасти. Притом, дважды. Не бросилась бы она под ту стрелу — он бы ей никакой смартфон не подарил и сталкер с ней бы не связался, а не поверила бы она тому голосовому сообщению — не сидела бы ныне в плену.       По-хорошему стоило бы возненавидеть этого художника.       Но вместо — мысли и тревоги о нём. Иногда и вовсе она гадала, а быть может, его голос подделал не оборотень и Ксавье не являлся соучастником, но при этом Ксавье и правда угрожала опасность. И это действительно он отправил ей голосовое сообщение, где должен был как-то заманить её, но вместо этого сказал правду про ловушку.       При такой вероятности парень мог быть уже мёртв.       И это её по-настоящему пугало.       Ей не хотелось, чтоб Ксавье Торп был мёртв. Ей хотелось, чтоб он оказался жив и цел. Чтоб она смогла его ошарашить своим появлением в Неверморе. Чтоб их общение продолжилось.       Хотелось вновь читать его нелепые сообщения с ошибками.       Вновь видеть взгляд недалёких зелёных глаз и эту безобидную улыбочку, такие контрастные на фоне ужасающих и оттого завораживающих рисунков. Стоило признать — ей это всё нравилось.       Её интересовал Ксавье Торп. Куда больше, чем удалось заинтересовать Тайлеру Галпину. Торп открывал какие-то совсем новые горизонты её эмоционального диапазона. И это неправильно. Это определённо признаки схождения с ума.       Ещё один признак того, что её рассудок начал необратимые дегенеративные изменения — хотя она одной рукой продолжала сжимать своё импровизированное оружие, пальцы второй медленно поднимали края платья всё выше, пока не стало удобно медленно отодвинуть полосу белья в сторону и дотрагиваться до точки меж ног, набухающей мгновенно, стоило ей задуматься о Торпе.       Она деградировала до глупых инстинктов. Её тело, чёртов предатель, мгновенно нагревалось, только в мыслях появлялся Торп. И оно не проходило само собой. Даже дыхательная гимнастика не успокаивала. Пока пальцы не начинали медленно или быстро касаться клитора, никакие попытки успокоить своё тело не могли увенчаться успехом. Только физическое воздействие могло позволить вскоре успокоить тело и разум, чтоб вернуться к действительно важным вещам.       Это слишком отвратительно и нехарактерно для неё.       Но Уэнсдей продолжала. Каждый раз, стоило Торпу появиться в её мыслях.       Наконец её бёдра задрожали, а внутри всё стало трелью содрогаться. Тотчас же мысли о Ксавье оставили её, а вся боль, физическая и моральная, ушла.       Медленно добравшись до ванной, Уэнсдей вымыла руку, ополоснула всё тело, а после опустила надолго лицо под холодную струю — чтоб чёртова краснота сошла с него. Чтоб щёки прекратили полыхать.       И тогда сверху донеслись шорохи.       Она мгновенно встала наизготовку, спрятав зажатое в руке самодельное оружие в кармане, и присела на борт ванны, дожидаясь, когда же откроется люк, а прямо перед её лицом устремится вниз лестница.       Это произошло через две секунды. А после к ней спустился какой-то громила, под два метра ростом и с шириной плеч словно почти в метр. Либо действительно какой-то амбал, либо оборотень решил, что очень удобно принять форму кого-то столь огромного.       На локте гигант держал поднос с едой — которую Уэнсдей вновь не собиралась есть. Но впервые за все дни она обрадовалась принесённой пище — это могло отвлечь громилу, чтоб ей выдалась возможность его оглушить.       — Всё так и не собираешься отбросить мысли об этой глупой школе? — он бросил ей хмурый взгляд, на который Уэнсдей никак не ответила, прежде чем осторожно прошёл к её постели, возле которой оставил пищу.       Уэнсдей раньше пробовала с ним или ними общаться, но это не приносило никакого смысла. Они словно знали, когда она врала, а когда говорила правду. Оттого она не стала отвлекаться на разговор.       Просто молча дожидалась подходящего момента.       И пока он нагнулся, чтоб оставить еду, Уэнсдей перешла в наступление.       Но после — резкая вспышка боли, за которой всё, после недолгой борьбы вслепую, померкло.       Снова.