но мир жесток, я ищу тебя в толпе среди бездушных людских тел.
Ханма докуривал последнюю сигарету из пачки. Кончики пальцев подрагивали. На улице валил снег. Холодно. Привычный сквозняк разгуливал по комнате Шуджи. Его оголённые лодыжки мёрзли. Матери дома не было. Она днями пропадала на работе, даже в выходные. Денег им не хватало. Опять. Кабуке-тё в праздничные дни особенно весел. Под окнами днём и ночью гудели машины, шумели клубы и бары, кричали от пьяного угара люди, крутились рулетки в казино. За всем этим фарсом и обратной стороной зажиточного, пышущего богатством Токио наблюдало тусклое безжизненное небо. Раздался звонок в дверь. Ханма с трудом оторвался от незаправленной кровати. Всё его тело болело после битвы с Чёрными Драконами и побоев Кисаки. На груди, почти у самого сердца, до сих пор жгли и щипали вырезанные чужие инициалы. Их хотелось расчесать или содрать заживо, но даже так там наверняка останется шрам. Ещё один. На память. Долгую и горькую. Парень побрёл в коридор, держась за стены со старыми обоями. Сил у Шуджи не было. Кажется, капитан шестого отряда сегодня не ел. Забыл и не хотел. Потому что от еды воротило. Желудок давно сдался и больше не стонал, прося у нерадивого хозяина хоть немного еды. От голода у Ханмы кружилась голова, когда он плёлся по квартире. Целый день парень либо спал, либо молча лежал и глядел на глухую стену комнаты. На большее энергии не хватало. Он напоминал сам себе опустевшую бутылку самого дрянного пива. Тело не слушалось. Оно будто ослабло. Словно кукольник отрезал ниточки или просто ушёл. Больше некому было имитировать в бездушной марионетке жизнь. Мысли тревожно роились в лохматой голове и мешали, мешали, мешали... Капитан шестого отряда корил себя. За всё, что мог сделать и не сделал. За всё, что уже совершил. Наверное, не надо было трогать Чифую, идти за Кисаки и подставлять Такемичи. Ханме вообще было плевать на них. Так зачем он отправился под Рождество в церковь? От скуки? Глупое оправдание. За тонкой нитью тянущейся от Тетты, именуемой "привязанностью"? Кандзи "наказание" на внешней стороне кисти вырисовывалось слишком ярко. От самого себя, осуждающего и презирающего, никак нельзя было избавиться. И никак нельзя забыть печального Кена, отпечатавшегося на сетчатке. Между ним и Ханмой вновь выросла невидимая стена. Терять и без того выстроенное по крупицам хлипкое доверие капитан не хотел. Потому что солнечные лучи наконец-то осветили ночь. Потому что лёгкие прикосновения, вскользь брошенные взгляды и даже драки возымели свой эффект. Пускай случайно и ненароком. Пускай по велению судьбы и объективных факторов. Начиная гнилым кварталом, вырастившего Шуджи таким, какой он есть сейчас. Усталым. Тусклым и потерянным. Просто тенью. И заканчивая самим Токио, в неоновом лживом свете которого всё равно было темно. Пронзительный взгляд Дракена после обвинений Чифую бил больнее слов и кулаков Кисаки. Наглую ухмылку Тетты можно было пережить. Его манипуляции – перетерпеть. Но молчаливое разочарование Кена – нет. Это мучило парня, потому что он... Любил? Звонок настойчиво верещал на всю квартиру. Ханма отпер входную дверь и впустил названного гостя. – Здравствуй, – поздоровался капитан третьего отряда Тосвы и нагло пересёк порог съёмной квартиры. – Что ты здесь забыл? – бесцветно отозвался капитан шестого. Его отпихнули плечом, но богу смерти было всё равно. Меньше всего хотелось видеть кого-либо. Даже в праздном, скверном Кабуки-тё Ханма чувствовал себя сегодня лишним. Веселиться не хотелось. Представление было окончено. Цирк жизни уехал, но без главного клоуна. – Пришёл поздравить с праздником, – Кисаки прошёл в комнату Шуджи и упал на его любимый диван. – Подумал, что тебе может быть грустно и одиноко, поэтому я здесь. – Ошибаешься. – А мне кажется, я прав, – Тетта вскинул свою голову с высветленными прядками и вкрадчиво продолжил: – Чем ты опечален, Шуджи? Дракен отверг тебя? Дракен, которого Ханма любил, любил, любил... Под дождём на парковке. На автомобильной свалке. На остановке и в подворотне. У церкви. Бог смерти до боли закусил губу. Он любил и боялся, что Кен его отвергнет. Ведь Шуджи – лишь тень, а идут то обычно к свету... Так, у Рюгуджи были друзья, был дом, были те, кто его точно любят и ждут везде, всегда. А кто был у капитана шестого отряда Токийской Свастики? По факту – он сам, мать и Кисаки, а по сути – никого. Печально. – Зачем тебе Рюгуджи? Он далеко, где-то там. Наверняка веселится со своим Майки. А я то здесь, рядом. Ты сделал Кену больно, – Тетта поманил Ханму к себе, раздвигая колени: – Иди ко мне. Парень, пошатываясь подошёл ближе. Колебался он недолго. Чувство вины, тревога, скребущая мозг под коркой, придавили к полу. Бог смерти прижался к чужой ноге скулой, словно побитый пёс. Он делал подобное уже не раз – где-то в темноте квартиры Кисаки, когда возвращался особенно избитым и было совсем одиноко. – Ты опять никому не нужен, – со вздохом произнёс капитан третьего отряда, перебирая мягкие волосы Шуджи. Первый восседал на диване, облокотившись на подлокотник, в ногах у него сидел молчаливый Ханма. – У всех свои дела и заботы. Даже Казутора про тебя забыл. Бог смерти льнул своей холодной и влажной щекой к бедру, обтянутому дорогой тканью брюк. Униженный бог. Никому не известный. Даже в самых диких фантазиях нельзя было представить себе его таким – слабым и полностью разбитым. Уличный пёс почти скулил, когда прижимался к Тетте. Душа, стонущая во тьме и тишине стен, тянулась к слабому, эфирному источнику света. Языки пламени плясали в глазах Кисаки. Он смерил презрительным взором капитана шестого отряда и повторил в очередной раз, что они вместе и навсегда. Ханма поднял свои утопающие в ржавчине глаза. Не бывает никакого счастливого "вместе и навсегда". Уж он то знал. Особенно с Теттой. Пляшущее пламя однажды разгорится до пожара и пожрёт блёклого бога смерти. Кисаки оплёл подбородок Шуджи, заставляя того взглянуть прямо в бездонные зрачки, утопившие всю чароитную каёмку. В глазах всегда была правда. Но глаза капитана третьего отряда лгали. – Как жаль, что ты никому не нужен, – вновь повторил он и огладил подушечкой пальцев подбородок. Тетта надавил на губу с только поджившей ранкой. Его прикосновения были ледяными и колкими. Совсем не похоже на мимолётную ласку Кена. Шуджи сидел перед Кисаки на коленях, словно верный пёс. Но скорее брошенный и нашедший себе пристанище у мало-мальски тёплого окна. Казутора, что смеялся над ним в изоляторе, был на самом деле прав. Как бы бог смерти не противился, не отрицал, не огрызался, но Ханемия оказался прав. Долговязый парень – просто псина, гордо задирающая на улицах нос, но во мраке подворотни поскуливающая от холода. Ведь всем нужен хоть кто-то. Даже скотине. Даже богу. Даже людям. Человеку нужен человек. – Знаешь, Шу, – задумчиво проронил Тетта, убирая чужую прядь за ухо. Взгляд Ханмы был пуст. – Если ты сегодня постараешься, то я найду, чем тебя отблагодарить. Ты ведь хочешь получить свой подарок на Новый год? Человеку нужен хоть кто-то. Пускай ублюдок, тварь или полный морок. Но хотя бы что-то, способное скрасить густые краски одиночества. Ханма был послушной псиной, придушенной паучьей нитью Кисаки. Первый понял всё без лишних слов и потянулся к чужому ремню. В полутьме комнаты слишком громко щёлкнула бляшка и проехала молния брюк, зашумела ткань. Бог смерти опёрся о бёдра Кисаки, подтянутые и стройные. Он наклонился к чужому члену, чувствуя как пальцы Тетты сжали волосы на макушке, потянули и надавили. Ханма кончиком языка коснулся головки. Шуджи жалел, что сегодня он не пьян вусмерть.—
На новогодней ярмарке, вдали от грязного Кабуки-тё, шумела толпа. Люди, облачённые в яркие наряды, веселились и готовились к предстоящему празднику. На прилавках продавались всевозможные фейерверки, бумажные фонарики, талисманы на удачу, детские игрушки и новогодние сладости. – Кен-чин, – Майки потянул друга к прилавку с печеньем, – давай возьмём! Рюгуджи в ответ просто кивнул. Пока ненасытный Манджиро покупал еду, Эмма, будто ненароком, прильнула к плечу Дракена. – Смотри-смотри, – девушка указала вверх, где сквозь мутные разводы городских сумерек и серые облака виднелись звёзды. Они были маленькие и блёклые, но продолжали светить. Звёзды почти сливались с мирно кружащейся снежной порошей. – Даже они горят в праздник. Младшая Сано сегодня была особенно красива. Её светлые волосы аккуратно уложены. Изящная шпилька, подаренная Шиничиро, крепко держала пшеничные волосы. На Эмме было надето кимоно, облегающее хрупкие плечи и стройную талию. На млечных подолах ткани распускались персики. – Да, – механически согласился Кен, поправляя рукав своей простой одежды. – Ура! – воскликнул вернувшийся с уловом Майки и протянул всем по небольшому кульку имбирного печенья. – Налетаем! – Эй, ребята! – кто-то из толпы веселящихся взрослых и детей окликнул троицу. Из людской гущи вынырнули Такемичи с Чифую. За ними спешил Мицуя. Эмма чуть поджала свои накрашенные губки. Лишняя компания плохо вписывалась в её планы. Хотелось побыть с Дракеном наедине. Пока парни обменивались последними новостями, вспоминали победу над Чёрными Драконами, Манджиро успел прикончил своё печенье. – Ты даже нам не дал попробовать, – наигранно расстроился Мацуно. – Возьмите, – Дракен со вздохом протянул друзья свою порцию. Есть не хотелось. Аппетита не было уже несколько дней. – Спасибо, Кен-чин, – Сано радостно схватил сладость. – Пойдёмте посмотрим на фейерверки! – командир Тосвы, будто ребёнок, был полон энергии и ему не сиделось на месте. Он потащил за собой Такемичи, который вообще-то пришёл на ярмарку с Хиной. "Тачибане придётся делить своего парня с Майки", – хмыкнул про себя Кен. Но глубоко внутри он был рад за друга. Манджиро начал проводить больше времени с простым, как пять йен, но искренним Ханагаки. Сано больше улыбался. Казалось, будто пустота в его душе перестала расти. Неспокойные волны притихли. Теперь чужая ноша тяжести потерь не лежала на плечах одного Рюгуджи. Дышать заму стало чуть легче. – Мицуя, там наши парни! – Чифую помахал кому-то в толпе, и он вместе с Такаши понеслись туда, где мелькнули знакомые макушки. Победу над Драконами и предстоящий Новый год пришла отпраздновать почти вся верхушка Тосвы. Ребята веселились, шутили, смеялись и угощали друг друга сладостями. На ярмарке проходили конкурсы. И взрослые, и дети танцевали, кружились. Играла задорная и бодрая музыка. Зажигались бумажные фонари, где-то вдали грохотали фейерверки и рассыпались снопами искр в сумерках над Токио. – Сегодня всё так красиво. Тебе нравится, Кен? – мечтательно спросила Эмма, взяв того под руку. Её выпущенные прядки золотом рассыпались на рукаве парня, когда она совсем близко прижалась к Рюгуджи. Глаза девушки, большие и влюблённые, смотрели лишь на Дракена. И любой бы мог позавидовать ему. Рядом шла нимфа, ангел из старых легенд и сказок. Заместителю Токийской Свастики было... Было всё равно. Он позволял младшей Сано вести себя на окраину ярмарки. Огни плясок и задора остались позади. За лавками располагался небольшой прудик и старое святилище, куда после окончания праздника повалила бы толпа загадывать свои желания. Отсюда открывался вид на неспящий город, в котором никогда не было ночи. Над поверхностью воды склонилась облетевшая вишня. Кен облизал пересохшие губы. Хотелось закурить. Внезапное и странное желание, возникшее при виде одинокого дерева. Мелькнула в памяти мятая пачка сигарет из кармана рваных джинс. Вспышками вспомнились мимолётные переплетения пальцев рук. – Дракен, – позвала его Эмма и взволнованно обхватила ладошками чужие кисти. – Мы давно дружим. Я очень рада, что однажды судьба познакомила меня и Майки с тобой. От девушки пахло вишней. Чёртовой вишней. Томно обволакивающими и одуряющими духами. Рюгуджи не нравилось. Слишком сладко. В горле пересыхало, мозг будто туманился от насыщенного аромата и больше хотелось курить. – Знаешь, когда мы только встретились, – продолжила Сано, крепче сжимая руки парня, – я и подумать не могла, что мы сможем быть близки. Хотелось вдохнуть ядовитый дым, проглотить его. Едва ощутимый. Хотелось почувствовать, как тяжело в лёгких оседает пепельный аромат горелой вишни. И глотать, глотать кислород, отравленный дымом сигарет, а не приторными женскими духами. – Ты всегда казался мне немного серьёзным, и тебя будто интересовали лишь мотоциклы и банда... Курить. Курить. Курить. Курить. Одному – нет. Хотелось вместе с кем-то. Вместе с Ханмой. С Ханмой. Чтобы медленно тлела папироска в чужой холодное руке "преступление". Чтобы тепло обволакивало сирое облако дешёвого табака. От Шуджи веяло дымом окраин, пеплом, развеянным восточным ветром, и умирающей вишней. – Я узнала тебя ближе. Я поняла, что ты, Кен, не такой, как другие парни... Дракен устало прикрыл веки. Под ними предстал ускользающий образ Шуджи. Его фигура удалялась в снежном вихре у церкви. Она пропала, когда байк набрал скорость и унёс Рюгуджи прочь. Где-то внутри неприятно кольнуло. От досады и печали. Если даже всё, что рассказал Чифую о Ханме было правдой, то словам старого приятеля не хотелось верить. И пускай разум, на который привык полагаться Кен, говорил одно, сердце горячо шептало совсем иное. И оно, бьющееся и живое, алокровное и нелогичное, повторяло – – Я хотела сказать, – смущающаяся Сано набрала полную грудь воздуха. – Хотела давно сказать, что я тебя... Восточный ветер яростно взметнул мелкие снежинки вверх. Он бросил их в милое личико девушки. Оцарапал ей щёки. – Не люблю, – резко перебили Эмму. Ветер угомонился, чуть притих. Он понёсся с сердечным ритмом Кена в сторону унылого квартала Кабуки-тё. – люблю, люблю, люблю. – Ч-что? – большие глаза девушки округлились. Она часто захлопала густыми ресницами. Она не понимала. Она надеялась, что ей показалось. – Я не люблю тебя, Эмма, – повторил Дракен, освобождая свои кисти из девичьих ладоней. – Прости меня. – Но Кен... – её голос задрожал. – Прости. – Ты идиот! Эгоист! – закричала в отчаянии младшая Сано. В её срывающемся на плачь крике слышалась глубокая обида. Эмма замахнулась. Её рука хлёстко прошлась по лицу Рюгуджи. Скула зама полыхнула огнём от пощёчины. – Я ненавижу тебя! Столько надежд было порушено парой слов? Сколько башен сломлено в замке девичьих мечт? Никто не узнает. Увы. Эмма развернулась и бросилась прочь, к бешеному плясу новогодней ярмарки. Там девушка, заливаясь слезами, отыскала Хинату. Эмма бросилась в объятия подруги, которая вместе с Такемичи записывала пожелания на будущий год. Майки, поедавший очередную сладость, не успел даже спросить у сестры, что случилось. Тачибана в спешке увела зарёванную девушку прочь. Глухая боль отдавалась в вздымающейся от горького плача груди. Кен остался один на один с вишней, прудом и святилищем. Звёзды тихо сияли над городом. Шумела ярмарка. Было неприятно от самого себя, но Дракен ничего не мог поделать. Лучше так. Розовые замки и без того имели хрупкую опору. – Ты обидел Эмму, – раздалось за спиной Рюгуджи. Он оглянулся и увидел Майки. Выражение лица того было серьёзным. Что-то тёмное и пугающее проскользнуло в глазах Манджиро. – Извини. Но я сказал правду. – Чем тебе не угодила моя сестра? – Я не люблю её, – нахмурился Кен. – Разве этого не достаточно? – Чего тогда должно быть достаточно? – невысокого роста командир вскинул свой подбородок, медленно подходя к другу: – Может, тебе нравятся брюнетки? Может, ты любишь высоких? Желательно под метр восемьдесят, а? – он медленно наступал. – Майки, хватит. – Желательно, чтобы они курили, – тот словно не слышал, – чтобы носили идиотскую серьгу в ухе. Чтобы они были последними ебланами и являлись побитыми на все собрания. Ты таких любишь, Кен Рюгуджи? – последние слова Сано выплюнул почти в самое лицо заму. Разница в росте не помешала. Бездонные глаза Майки прожигали в Дракене дыру. Они медленно жрали его и метали грозы, разыгравшиеся штормом на море. – Парни, вы... вы что делаете? – робко спросил Такемичи. Он стоял чуть поодаль зама и командира Свастонов. Ханагаки незаметно следовал за Майки от самой ярмарки. Юноша видел всё, что произошло. Манджиро не ответил. Он тяжело дышал, сжимал и разжимал кулаки. Хрустнули костяшки. Одна мысль билась в голове Дракена: за дорогую сестру брат может ударить любого. Если Сано сейчас замахнётся, то Кен не успеет остановить его кик. – Это выбор Дракена, Майки. Пойми! – попытался утихомирить взбесившегося командира Ханагаки. – Он ни при чём здесь! Слышишь? Мы любим тех, кто отзывается в нашей душе, и не за красоту или ум. Кен напряжённо всматривался в лицо Сано. Кажется, слова капитана первого отряда подействовали на последнего. Хмурая складка у переносицы пропала, поджатые губы расслабились. – Прости, Кен-чин, – спокойнее выдохнул Манджиро. – Такемичи прав. – Извини, – на всякий случай повторил Рюгуджи. Не хотелось ссориться с лучшим другом. – Пойдём на ярмарку. Зачем тебе быть одному? – чуть приподнял уголки своих губ Майки. Но прежде, чем развернуться и отправиться за Ханагаки, Сано глухо добавил: – Ханма – не лучший вариант. Он предаст тебя. Ещё увидишь. Может быть, командир был и прав? Шуджи прикрывал спину Кена также часто, как и бил в неё. Изменился ли бог смерти из Кабуки-тё? Дракен не знал наверняка. Следовало бы послушать голос разума, Манджиро и Чифую. Следовало бы достроить стену отрицания глупого чувства в груди, а не рушить дрогнувшую ещё при первом прикосновении к чужому запястью. И надо бы... Прозвенел телефон. Экран в кармане кимоно засветился, оповещая о новом сообщении. Кен взглянул на него. Сердце пропустило удар. И без того редкая переписка с отправителем прекратилась окончательно после Рождества. Но сейчас над доставленным сообщением ярко горело "Ханма".—
Кисаки больно вжимал его запястья в матрас. Шуджи не противился. Капитан шестого отряда молча позволял делать с собой всё, что Тетта захочет. Тот кусал, царапал и вбивался в податливое распластанное тело. Каптан третьего отряда любил власть и покорность. Что могло быть лучше сломленного бога смерти? Наверное, он же, но только беснующийся во время жаркой сечи. И то, и другое заставляло Тетту восхищаться и захлёбываться восторгом. Он припадал к чужой шее. Сухие губы трогали острые плечи, впалый живот и ледяные лодыжки, но не дарили ни ласки, ни нежности. Прикосновения Кисаки обжигали. Болели сильнее незажившие ссадины и раны. Ныли порезы возле сердца. Тревожил в беспокойных мыслях Кен. Ханма думал о нём, когда Кисаки крепко сжимал волосы на затылке, заставляя давиться своим членом. К горлу подступала тошнота. Вязкая слюна обильно стекала по подбородку. Дракен действовал, как анестезия, он заменял алкоголь. Беспокойные мысли о Рюгуджи теплились внутри, когда Тетта вновь сдавливал гортань, перекрывал кислород. И если раньше отчаянному богу смерти подобное извращённо нравилось, то сейчас хотелось отшвырнуть длинные паучьи руки. Однако сил не было. Кукле ведь обрезали ниточки. Шуджи с затуманенным взором хрипло обронил: – Кен. В полузабытье оно само сорвалось с потрескавшихся губ. – Что? – Кисаки замер. Чужое имя набатом ударило по голове. И в ответ прилетело крепким кулаком в грудь Ханмы. Воздух вышел из его лёгких. Парень закашлялся, подавившись. Следующий удар попал уже в переносицу. На костяшках капитана третьего отряда осталась горячая кровь. – Ты только мой-мой-мой, – судорожно твердил он. Что будет с ним, если Ханма вдруг уйдёт? Что сделается с Теттой? Кисаки нервно улыбнулся. Нет, такого не может быть. Его любимое оружие, его бог смерти вдруг решит отвернуться от него? Нет! Ханма будет рядом, всегда. Он будет стоять за плечами Тетты, будет следовать за ним тенью. Такова аксиома в мире, где Такемичи будет мёртв, а Майки станет ещё одной марионеткой в руках Кисаки. Ханма никуда не уйдёт. За окном разрывались фейерверки, когда капитан третьего отряда одевался во тьме спальни. Он медленно застегнул пуговицы, отдёрнул и скрупулёзно заправил рубашку. Шуджи так и не поднялся со смятой постели. Он опустил свои свинцовые веки, желая скорее уснуть, забыть этот вечер и не проснуться утром. От самого себя было тошно. – Ты молодец, – Тетта присел на край кровати и почти любовно пропустил чужие взлохмаченные пряди. – Увидимся, – проговорил он на прощание, подхватил пиджак и скрылся за дверью. Бог смерти надеелся, что нет. Он надеялся, что Кисаки собьёт грузовик, на него свалится метеорит или вся планета сойдёт с орбиты только ради того, чтобы всё закончилось и несчастную псину оставили в покое. Глубокая точка мрачной пучины достигнута. Комедия окончена. Шуджи с огромным усилием оторвал тело от простыни, поднялся. На дрожащих ногах он добрался до ванной. Проходя мимо зеркала, парень вскользь бросил взгляд на самого себя. На шее уже проступали следы укусов, они цепочкой обвивали и плечи. Ярче всего виднелись чужие инициалы на груди. От самого себя, такого жалкого и немощного бога, было противно. И почему Ханма до сих не разбил Кисаки морду и не послал куда подальше? Потому что пламя грело. Оно обжигало до омертвения кожных покровов, но гнало кровоток к сердцу, заставляя то биться. Шуджи, как и любой другой уличный пёс, боялся вновь остаться один. Во всепоглощающем одиночестве, холоде и ненужности никому: ни отцу, ни банде, ни Кабуки-тё, ни окружающим. Странная мысль мелькнула в сознании: а простит ли его Кен? Ханма натворил за свою короткую жизнь много плохого и не очень. Парень ни перед кем не извинялся. Никогда. Потому что никто в этом мире не заслуживал раскаяний самого бога смерти. Шуджи просил прощение всего пару раз: перед собой да матерью. Более никто в этом поганом мире не заслуживал ничего. Ханма опустился в чуть тёплую воду ванной. Может, хотя бы так станет полегче. Смоется ли вся грязь с уставшего тела? Вряд ли. Вода, будто соль, разъедала раны. Жизнь, полная пепла, дыма и пустоты, тяготила. Она коробила и убивала, но под тонкой кожей пульсом до сих пор отзывались мятные вены. Почему? Бог смерти дотянулся до своего разбитого телефона. Он долго думал, тупо глядя на блёклый экран. Дрожащие пальцы сами набрали нужные буквы. Не церемонясь, мобильный полетел из ослабевших рук на пол. На поверхность воды падали алые капли. Они расцветали причудливыми кровавыми узорами. Они распускались соцветиями вишни. Шуджи опустил свои веки. На другом конце города, где все ещё полыхали огни ярмарки, телефон Кена чужим сообщением выдал: Прости меня за всё.