Нежность

в своей голове гоню тебя прочь. ты растворишься полностью, когда наступит ночь.

Кен нёсся мимо ярко полыхающих красных светофоров. Стрелка спидометра нервно билась на максимально возможном показателе, а чёрный мотоцикл ревел, будто раненный зверь. Рюгуджи влетел в больницу, пробегая мимо потревоженной медсестры. Дракен осматривал коридоры, пока так и не замер посреди одного из них. На скамье в углу, сжавшись в комок из боли и тоски, сидел Манджиро, низко склонив свою вихрастую макушку. – Майки, что случилось?! – выпалил Рюгуджи. – Кен-чин, – выдавил из себя Сано и поднял на Дракена свой заплывший взор. В уголках глаз стояли слёзы, хотя юноша никогда не плакал. Нет, всего тройку раз: когда умер Шиничиро, когда скончался Баджи. Майки плакал от горя, лишившись двух людей, что были так важны для него. А третий раз – когда Кен чуть не умер после драки с Мёбиусом. Но тогда слёзы радости катились по щекам в палате раненного. Манджиро подолгу сидел рядом с замом и засыпал у него на коленях, потому что друг детства для Сано – это всё. Вопрос лишь в том, когда солнце закономерно свалится за горизонт и утонет в море. – Майки?! – Кен встряхнул своего командира за грудки, пока Манджиро еле слышно прошептал: – Эмма. Имя младшей Сано набатом прозвучало в тихом коридоре больницы. – Что "Эмма"? – всегда спокойный Дракен терял терпение: – Что с Эммой, твою мать?! На лице Манджиро расплылась дебильная пугающая улыбка, с какой лыбятся приговорённые к расстрелу. Сано слепо глядел куда-то сквозь Рюгуджи. – Она там, – Сано будто в прострации указал в конец коридора, откуда к парням приближался мужчина в белом халате. Врач шёл прямо, но взгляд его был беглым, как если бы он уже заранее извинялся за свои грехи. На мужчине красовалась медицинская маска, которая оказалась снята, и белый халат, где виднелись едва заметные красные капельки. Свои перчатки доктор поспешно снял и спрятал, пачкая халат, в карман. – Мне очень жаль, – сказал мужчина. – Удар был слишком сильным, уже было поздно. – Какой удар? – Кен со страхом повернулся к Майки и отчеканил: – Что с Эммой? Что случилось с прелестной девушкой, которая была для Сано всем? – Она умерла, Кен-чин, – с той же блаженной улыбкой проговорил Манджиро. Погодите. Стойте. Кен нервно усмехнулся: – Это вроде шутки? – Это не шутка. Мы сделали, что смогли, – покачал головой доктор и поспешил оставить ребят, словно чувствуя свою вину за произошедшее. Сколько раз он говорил эту дежурную фразу, мужчина не помнил, но на сердце, где разлагалось личное кладбище, всегда было тяжело. – Что произошло? – холоднее произнёс зам. Майки ничего ответил. Он лишь отвёл взгляд, словно за плечом друга было что-то куда интереснее его теперь пугающе спокойного лица. – Кисаки, – еле прошептал Сано. – Мы возвращались домой после собрания. Он показался внезапно. Кисаки проехал мимо на мотоцикле и ударил Эмму. Пока Манджиро говорил, в его глазах сгущалась пустота, в её потаённых глубинах назревал шторм. Командир, чуть шевеля губами, произнёс: – Я убью его. Майки напоминал куклу, которой внезапно отрезали ниточки. Не было рядом Шиничиро, который мог связать их узелками, не было больше и Эммы. А что ещё могло удержать Сано на плаву? Желание отомстить? Жажда чужой гнилой крови? Нет. У юноши больше не было сил. – Кен-чин, обними меня, – сдавленно попросил он и поднял свою макушку вновь. В глазах блестели нескончаемые слёзы. Рюгуджи поддался вперёд, и Майки обхватил его талию, носом ткнулся в крепкий живот, словно котёнок в материнский бок. Дракен обнял голову Сано, чувствуя, как медленно намокает форма Тосвы от печали её командира. Майки плакал. Он плакал, когда Кен полуживой лежал в больнице, плакал, когда Рюгуджи уходил. От обиды и непонимания. Теперь у Майки остался лишь этот самый Дракен, который продолжал ускользать солнечным лучом. Остался последний форпост, сдерживающий нечто в сознании Сано. Заместитель пробыл с Майки всю ночь. Он отвёз его безвольной куклой домой и вновь засыпал рядом, потому что сейчас так было надо. Как много осталось у Манджиро Сано, более известного как Непобедимый Майки? Дракен и почти ничего. – Кен-чин, – тихо позвал юноша, пусто смотря куда-то в стену, – когда придёт Эмма? Безобидный вопрос, прозвучавший из уст ребёнка. – Она больше не придет. – Почему? Дракен промолчал. Действительно, почему младшая Сано больше не придёт? Может потому, что она умерла. Может потому, что у её виска теперь виднелась белёсая крошка пробитой черепной коробки? Может потому, что милое личику девушки больше напоминает фарфоровую маску? Действительно. Почему? – Спи, – единственное, какой ответ нашёл Рюгуджи. На самом деле, Майки, спи. Просто спи. Постарайся увидеть свои причудливые и яркие сны, которые ты любовно забрал с колен и плеч Шиничиро. Просто спи, Манджиро Сано, и надейся, что завтра будет лучше, так как по-другому не бывает. Потому что можно жить лишь с надеждой, мол, когда-то будет всё нормально, что однажды и всё пройдёт, что долгая ночь исчезнет и встанет солнце, что дальше непременно будет хорошо. Но уже не с нами. Майки спал тревожно. Долго и нервно он возился под тёплым боком Кена. Командиру Тосвы чудилось, как из всех щелей неожиданно притихшего дома сквозило и повсюду гулял вольный ветер. Он выметал из дома что-то очень важное. Майки плакал беззвучно. Солёные слёзы медленно стекали по его щекам, утопая в барханах подушки. Сколько ещё он потеряет прежде, чем наконец-то станет всё хорошо? Всех? Нет. Нет, не всех. Только не Кена Рюгуджи. Солнце ведь не может просто так исчезнуть? Сколько ему нужно времени, чтобы на земле оно навсегда потухло с небосвода? Учебники астрономии говорили, что всего восемь минут. Но Дракен здесь. Сейчас он обнимал и пропускал сквозь ладонь ворох шёлковых прядей. Он будет здесь даже через злополучные восемь минут. Манджиро всё также будет тут, у изгиба чужой шеи, вдыхать аромат дома и едва отличимый запах вишнёвых сигарет. Тогда сколько нужно Кену Рюгуджи? Восемь часов? Нет. Потому что даже тогда Дракен будет рядом. Через восемь часов Майки проснётся перепуганным и усталым, на миг забывший обо всём произошедшем. Манджиро выглянет из комнаты, где не найдёт зама. Сано не отыщет его и в гостиной, но увидит на кухне. Там, где ещё веет призрачным пирогом, изготовленным Эммой. На кухне будут бормотать новости, шипеть и чавкать масло на сковороде. Рюгуджи удивлённо посмотрит на Майки, а тот бросится к Кену на плечи, только тогда облегчённо выдохнув. Ведь Дракен никуда не исчез. Ведь Рюгуджи тут и с нежностью, на которую только был способен, поглаживал спину командира. И столько в этом ломящей ласки и трепета, что захочется плакать. Захочется прорыдать весь день в объятиях зама и уснуть, забывшись долгим сном и Эммой, которой больше нет. Тогда через сколько взорвётся солнце в холодном космической вакууме? Астрофизики обещают через пять миллиардов лет. А через земных сколько? Через восемь? Майки не думал об этом, но верил, что никогда, что пресловутое "никогда" наступит действительно... никогда. Похороны состоялись через несколько дней. На календаре маячил вторник. Эмма лежала под белым саваном бледная и совершенно неживая. Было странно видеть её такой и понимать, что это та самая девушка с беспокойными мыслями о брате и милыми чувствами к её другу. Любящая, искренняя и милая, прожившая так мало, но хлебнувшая горечи сполна. Кен солгал бы, если сказал, что слёзы тогда не катились из глаз. Но он не убивался, нет. Просто капли сами скапливались и текли из солнечных впадин, пока до рассеянного мозга медленно доходило, что Эммы правда больше нет и не будет. Манджиро, всё время сидевший у тела сестры, не проронил ни слова, пока друзья и дальние родственники, говорили свои соболезнования. Маленький юноша с глазами, полными тумана и морока, механически благодарил их. Священник нараспев читал заупокойную молитву, во время которой, гипнотизирующей и успокаивающей, кто-то тронул Кена за плечо. Он обернулся, поднял свои влажные и тёмные глаза, наткнулся на пару ярких, сияющих сусальным золотом храмов. – Ты как? – еле слышно прошептал Ханма и протиснулся ближе. – Нормально, – просипел Кен после недолго молчания. В светлом траурном помещении было душно и тяжело. – Я рядом, – тихо произнёс Шуджи и скользнул ладонью на запястье, переплетая свои пальцы с рукой Дракена. Тот молча кивнул, но после всё-таки добавил: – Тебе не стоило сюда приходить, Шу. Майки все ещё зол на тебя. Он выглядел пусто и безразлично, но на самом деле хватит всё одного дуновения восточного ветра – одного напоминания о боге смерти, – чтобы глаза Манджиро наполнились животной яростью. Чтобы он вспомнил, почему Кен от него уходил каждый раз. Чтобы понять, почему Такемичи страдал вновь и вновь. Чтобы осознать, из-за кого на самом деле погибла Эмма. Глаза командира, огромные и бездонные, устремились прямо на Шуджи, от чего по загривку прошлась волна липких мурашек. После речи священника Ханма выволок Дракена на улицу подышать свежим весенним воздухом. У бывшего капитана Тосвы не было желания оставаться в одном помещении с Майки. Но тот пришёл сам, появился почти беззвучно и только спросил: "Зачем?". И в этом вопросе прозвучало всё: от "зачем убили Эмму?" до простого "зачем ты сюда припёрся, Шуджи Ханма?". – Всё ты, – осуждающе проговорил Сано, смотря на Ханму. – Это не он, Майки, – устало произнёс Дракен и встал между им и богом смерти. – Отойди, – злобно прошипел Манджиро. Его зрачки сузились, будто у хищника, готового разорвать мелкого зверька на части. – Майки, послушай... – Рюгуджи не успел ничего сказать, потому что получил крепкий удар в челюсть. Кен отшатнулся. – Это всё он и Кисаки! – выпалил в слепой ярости Манджиро. – Майки! – на шум прибежал Такемичи. Он бросился к Сано: – Остановись! Командир его не слышал. Нога пинком полетела прямо в висок Шуджи. Но тот успел поставить блок рукой, однако тело подвело. Ханму по инерции отшвырнуло в сторону. Кен, мотнув головой и прогоняя пляшущие звёзды, успел тем временем подняться. Бог смерти порывался броситься на Сано и напомнить ему, кто на самом деле убил его драгоценную сестрицу. Но Рюгуджи не дал. Он не дал замахнуться Манджиро ещё раз, потому что если тот ударит, зам уже не будет противиться. Только не другу. Так что командир опустил ногу. – Выбирай, Кен, – прохрипел Майки, – либо я и Эмма, либо, – и перевёл взгляд на Шуджи, – он. Дракен не тронулся с места, облизнул кончиком языка кровь с разбитой губы. По его упрямому молчанию Майки понял, что Рюгуджи просто так не уйдет. – С каких пор такие выблядки, как Ханма, начали тебя интересовать? – Майки, перестань, пожалуйста, – Такемичи схватил командира за рукав. – Эмма умерла не за то, чтобы ты защищал здесь отсосов Кисаки! Зам не дрогнул, лишь спокойно взглянул на Сано. – Уйди, – вымученно прошептал Майки, словно от страшной боли. Он молил, чтобы Кен отошёл, чтобы Рюгуджи вновь стал лишь его. – Нет, – отозвался Дракен. Он не уйдёт, а останется стоять вновь, заслоняя собой Шуджи. Эмма умерла не из-за Ханмы, так что зам Токийской Свастики не придаст свою подругу, если просто выберет справедливость. Кен не придаст Тосву. Никто никого не предаст, если сейчас Рюгуджи останется на стороне бога смерти. Так ведь?... На улицу высыпали остальные Свастоны. Мицуя, Хаккай, Чифую, капитаны четвёртого и пятого отрядов в том числе. Все они стояли за спиной Майки. Все были готовы покорно отправиться за командиром куда угодно. Все. Но только не заместитель, только не сейчас. – Дракен, ты с ума, что ли, сошёл? – выплюнул Нахоя без своей обычной улыбки. – Кен... – будто разочарованно прошептал славный и добрый Мицуя. Бог смерти вновь стоял позади, вновь не в силах что-либо сделать. Лучшее, что он мог – молчать и претвориться, что его здесь нет. А лучше и правда уйти. – Я пойду, – тихо произнёс Ханма, признавая поражение. – Теперь нет, – Рюгуджи схватил его за руку, – даже не думай. В тёмных глазах парня плескалась нежность, которая не касалась Майки, которая была не для него. Лишь для одного Ханмы. – Майки, Шуджи здесь не причём. Если хочешь набить кому-то морду – бей Кисаки. Я буду рядом как всегда, – пообещал другу зам. – Пускай они идут, – сказал Такемичи и доверительно положил ладонь на плечо Майки. Сано не ответил, молча кивнул, будто давая благословение и с горечью отпуская. Рядом будет Ханагаки. Они уходили, не оборачиваясь. Они шли по по набережной, пока солнце на закате золотом обливало плечи. Парни шли, думая каждый о своём, но крепко держась за руки, чтобы не сгинуть, не пропасть и не потеряться в огромном городе. Шуджи целует так, как может лишь он: сминая и кусая разбитые губы. Ханма целует, будто в последний раз, будто уже завтра мир распадётся на протоны и нейтроны, и не будет никакого солнца. Вселенная умрёт со стоном в абсолютном холоде. И больше ничего не произойдёт. Никогда. Медленно темнеет. Это одинокая туча накрыла район, прогремела и пролилась освежающей влагой. Шуджи глянул наверх, щурясь и смеясь отчего-то. Рюгуджи задрал голову следом. Мокли и слипались светлые и темные прядки. Первый в этом году дождь, теплый и ласковый, омывал душу. – В этот раз у меня нет зонта, – улыбнулся Рюгуджи, со светлой грустью глядя на Ханму. Косичка растрепалась, длинная прядка прилипла к виску и щеке. Чёрная форма Тосвы прильнула к телу. – Сейчас он нам не нужен, – ответил бог смерти и потянулся за последней сигаретой, что осталась в кармане. Они обнимались, а море шумело. Они целовались, а море накатывало волнами, разбиваясь о берег. На языке расцветал привкус соленых капель, крови, табака и нескончаемой нежности. Шуджи счастливо улыбнулся, блеснул своими глазами. Кен захохотал вместе с ним. Дракен смеялся в этот день, долго и счастливо, глотая тоску. Потому что надо. Надо, чтобы не плакать. Надо смеяться так, чтобы надорвать живот и захлебнуться воздухом. Потому что люди плачут, им суждено проливать слёзы. А если это неизбежно, то не лучше ли плакать от счастья, чем от глубокого горя? Солнце тихо садилось за горизонт.