Шел 793 год от рождения нового бога…
Из своей кельи, которая была больше похожа на камеру, Этельстан только и мог, что в окно смотреть. Море как и всегда манило мягким накатным шепотом, зовя к себе, обещая свободу и избавление от боли хождения по святой земле. Он застрял на этом крошечном клочке земли только потому, что этого пожелал людской король и якобы властитель этих земель. Только вот земли эти никогда не были людскими. Впрочем, здесь Этельстан всегда усмехался, им они тоже изначально не принадлежали, но стали. Не по праву силы, а по праву уважения ко всему живому, что населяло их. За узким окном надрывно плакали чайки. Точно так же они рыдали, когда Этельстан и двор его дяди покидали родные места. Но их и так стало слишком много на одной земле, и кому-то пришлось бы ее покинуть в любом случае. И дядя вместе с другими младшими детьми своего отца, и их слугами, и их рабами покинули Éire. «Все будет хорошо», — дядя поцеловал его в лоб, позволил наложить на него литанию новорожденного бога, и его заперли здесь, чтобы sidhe могли позволить людям жить. «Новорожденные боги всегда сильны», — мать проводила его только до берега, не рискуя подходить к святой земле слишком близко. — «Но рано или поздно их адепты жиреют, и власть их становится незначительной. Нужно просто дождаться этого времени, а мы можем ждать вечность». И Этельстан ждал. Чего? Ему сложно было сказать. Чего-то. Он не обладал даром предвидения как дядя, не умел поднимать бури как мать. Его дар так и не открылся. Возможно, мешала наложенная святым епископом литания, а возможно он и сам был без дара. Монахи не особенно его жаловали, многие боялись, и лишь единицы были приветливы и милы, позволяя себе поговорить с «безбожным созданием». Что же, Этельстан ханжой, в отличии от них всех, не был, а потому не пожалел времени и сил, чтобы изучить догматы новорожденного бога. Некое рациональное зерно в его заповедях было — и все же многое казалось молодому sidhe очень странным. Но обсудить это было не с кем. В монастырях не любили обсуждать, любили только поклоняться и служить. Это было… скучно. Именно поэтому Этельстан любил старых богов — те предпочитали быть среди смертных созданий, щедро делясь с ними всем, а не оставляли пустые напутствия, которые все равно всегда трактовались в угоду тому, кто трактует. — Я видел корабль, — на окно кельи сел черный ворон. — Я видел корабль. Другой я был с этим кораблем. Корабль о веслах. Корабль о красных парусах. Корабль со старыми богами, что древнее земли. — Корабль? — Этельстан подошел поближе. — Другой ты? — все sidhe понимали зверье. — Корабль о красных парусах, — ворон махал крыльями. - Видел ли ты сон о крови в воде? Видел ли это? Sidhe не успел ничего ответить птице, как дверь в его келью отворилась, на пороге стоял отец Кутберт, тот кому надлежало следить за Этельстаном, а потом передать его в руки другого настоятеля, который обязательно придет на смену нынешнему. — Нам не хватает рук, пойдем, есть работа для тебя в скриптории, — пожалуй, эти часы, проведенные за бумагой, чернилами и краской нравились Этельстану больше всего. Пусть он и не был наследником двора, все же образование у него было должным. Его мать — сестра Короля. Шелест перьев. Запах краски. Трепыхание огня. — Вот же… — Этельстан смотрел на кончики пальцев, так неловко испачканных им в красной краске. Невольно вспомнились слова ворона о корабле под красными парусами, что несла сюда воля старых богов. «Когда рождается новый бог, старые всегда его проверяют», — так сказала ему мать, прежде чем вороницей исчезла в сизом небе. «Хотят ли старые боги освободить меня?» — внимание Этельстана было рассеяно, когда он думал об этом. Это же не могло стать основанием для нарушения Договора между Двором и людским корольком? Освободи его люди старых богов — это ничего не стоило бы его родичам? Этельстан прикрыл глаза, выводя буква за буквой, рисуя линию за линией, украшая страницы дорогой и красивой росписью, всеми красками мира подлунного, мира земного — то чего он был лишен уже десяток лет. Хотя казалось бы, что для него десяток лет… Но и десяток лет кажется вечностью, когда ты заточен. Всякий раз, когда приходилось возносить молитвы, литания жглась огнем. Но особенно сильно она горела, когда Этельстана ставили во главу хора и заставляли петь. Иногда sidhe во время молитвы закрывал глаза и представлял, как горит эта обитель, как все, кто здесь живут умерли. Те, кто были добры — не особенно страдая, а те, кто были жестоки, познали бы полную чашу мучения. И в такие моменты голос Этельстана звучал особенно торжественно и красиво. — Они здесь! Они здесь! Они здесь! — ворон летал над монастырем и радостно кричал, предвкушая свой мрачный пир. Этельстан лишь безмятежно прикрыл глаза, предвкушая свободу. И кровавый пир — пусть и не он бы его устроил всем этим людям. Десяток лет под гнетом священных литаний, в постоянной боли от соприкосновения со святой землей и святой водой. Звук тревожного колокола не внушал страха sidhe, только надежду на скорое освобождение. Влажное дыхание старых богов ощущалось на коже, и от этого хотелось петь. Жаль, нельзя было — настоятель Кутберт все еще мог оборвать его жизнь одной только второй литанией, которую ему сообщил епископ, когда передавал в эту обитель племянника Короля Дикой Охоты. «Не просто старые боги…», — Этельстан лишь слышал когда-то о них, старейших богах, о том, что они владыки сурового края, полного холода, прозрачных озер и жирной рыбы. В тех, кто пришел следом за дыханием старейших, чувствовалась ужасающая свобода, которой хотелось и ему. Смерти монахов не трогали его. Лишь на секунду стало страшно, когда чужая рука вытащила его из-за алтарной части. — Ekki drepið mig! — самую малость, но он знал язык земли старейших богов, в конце-концов, Этельстан был племянником Короля. Возможно, не приди на их землю люди с каленым железом и священными словами новорожденного бога, он бы занял место своей матери, та была королевским ловчим. — Он знает наш язык… — тот кто вытащил его, на нем четче всего ощущалось дыхание старейших богов. Смотреть на него, в его яркие, бесчеловечно синие глаза было чем-то удивительным. Настолько удивительным, что даже приставленный к горлу нож из каленого железа не особенно пугал, хоть и ощущался едким жаром разложения. — Откуда ты его знаешь? — Я… путешествовал, — Этельстан и сам не знал, зачем солгал, зачем прикинулся монахом, возможно, потому что испугался каленого железа у горла. Жизнь sidhe была слишком долгой, для людей — вечной, но каленое железо всегда могло ее оборвать. — Нас… отправляли нести слово божье, — ложь лилась с его губ, была ядом, но не смертельным. С литанией на теле и с каленым железом у горла sidhe как никогда хотел жить. И смотреть в эти глаза. — Так и выучил, бывал в ваших краях. Пожалуйста, не убивай меня… — на него смотрели внимательно, жадно, словно бы старейшие боги, чья сила была в этих глазах, ощущали sidhe, чуяли его. — И что же у тебя в руках? — Книга, — ответил sidhe, растерянно моргая, — евангелие от Иоанна, — Этельстан не был в этом уверен, но также он был точно уверен в том, что гость из-за моря не знал даже что это такое. — Я хотел сохранить ее. Книгу у него забрали, перетряхнули всю, не понимая что в ней ценного. Честно говоря, Этельстан и сам не понимал. Это были всего лишь байки последователей новорожденного бога, что он исправно переписывал, когда этого от него требовали. — Из всех сокровищ, что я видел здесь, ты решил спасти это? — Д-да… — «Однажды ты встретишь то живое существо, которое охватит тебя, захватит и никогда более не опустит. Ты поймешь это — мир окрасится для тебя новыми красками, запахи станут ярче, вкусы богаче, но ярче всего — словно звезды на небе — для тебя будут его глаза», — так говорила Этельстану мать, прежде чем вороницей скрыться в сером стылом небе. И теперь он понимал каждое ее слово, хотя прежде они ему казались странными. — Почему? — выносить этот взгляд было невозможно. Кто же знал, что Этельстану на роду и на крови предписан был человек, овеянный мощью старейших богов? Sidhe замешкался, растерялся, не зная даже, что и ответить. И тогда его подняли с пола, прижали к алтарной части. — Почему? — Потому что, — sidhe был готов и дальше играть эту роль, — без слова господа есть только тьма, — горячая чужая рука, что сжимала грубую ткань рясы, отпустила его. И Этельстану стало одиноко. И все же люди словно бы чуяли, что он не человек: ни их крови, ни их племени — и пытались убить снова и снова. — Почему ты не убил его? — кровное родство sidhe умели чуять за версту. А еще соперничество, зависть, скрытую обиду, жажду стать любимым сыном. Все это шло от того, кто зашел последним, омытый кровью, чуть тронутый волей старейших богов. — Он стоит больше живым, — слушать этот голос, спокойный, размеренный, словно бы его обладатель сейчас никого не убивал, можно было бы всю долгую жизнь sidhe. Этельстану хотелось бы сделать это возможным. Но вот беда Tír inna n-Óc остался далеко позади, а Tír inna Leah уже пала под натиском новорожденного бога и его последователей. А сид был сейчас недоступен — Договор гласил, что Король Дикой Охоты мог покидать свои владения строго в определенные даты. И до ближайшей было еще слишком далеко. — Мы возьмем его в рабство. — Я бы убил его, — сердце sidhe зашлось рваным боем, — на корабле просто нет места, — смерть от каленого людского железа была мучительной, растянутой по времени пыткой. — Я запрещаю, — ни капли волнения в голосе, словно волны бьются о прибрежный утес, бесполезно пытаясь его расколоть. — И как ты запретишь, братишка? Мы все равны. И я сказал, что он умрет, — в воздухе и так чувствовалась кровь, но теперь ее стало еще больше. Этельстан крепче сжал чертову книгу, кусая щеку изнутри. Литания, наложенная епископом, делала его совсем беспомощным, он даже не мог позвать своих красноухих псов. — Его смерть так много значит для тебя, брат? Смотреть на то, как сильные и мощные удары разносят символ новорожденного бога было одновременно и приятно, и пугающе. Коснись этого распятия он сам, литания сожгла бы его. Но старейшие боги всегда хранили своих людей, даже таких как эти. — Вот что мы думаем о вашем боге, — чужое дыхание смердящее гнилью предательства и череды измен опалило лицо Этельстана. «Но это не мой бог, у меня вообще нет богов, меня самого вы бы могли назвать богом этого края», — не ответил он на чужую ярость. — Королевский ребенок свободен! Королевский ребенок свободен! — ворон летал и кричал в небе над монастырем. Больше всего Этельстану хотелось отмахнуться от него, мол, до свободы еще далеко — святая литания жгла тело, чуть-чуть приглушал эту боль крест, который он обязан был носить. Без него ему было бы еще хуже. И все же увидеть море так близко было удивительно. Когда-то они пересекли пределы Моря, чтобы прийти на Éire, а потом еще раз, чтобы поселиться на этих землях. Иногда Этельстану казалось, что оно звало его, манило, возможно, и, правда, чтобы отправиться как можно дальше от берегов, где его род выжигали каленым железом и святыми словами люди. Найти прибежище в землях старейших богов, потом, возможно, если получится вернуться обратно, рассказать своей семье. И тогда бы они еще раз пересекли море и нашли бы новый дом. Дядя никогда не рвался до власти — просто хотел мирной жизни среди вековых лесов и полей. Простое желание, которое почему-то отказывались понимать. Обитель горела. И запах гари, что чуял sidhe наполнял его радостью. Большинство монахов были убиты, только нескольких также пленили и забрали с собой. Этельстан так мечтал выйти из этого места, покинуть его, оказаться как можно дальше от новорожденного бога и его последователей. И возможно сейчас корабль под красными парусами увозил его максимально далеко. Этельстан накинул на голову капюшон, лишь бы скрыть собственное лицо и полную торжества радости улыбку.**
Здешний воздух был другим — это первое, что понял Этельстан. Он был свежее? Хотя, возможно, причина была только в одном-единственном — Рагнаре. Да, теперь sidhe знал его имя. Человек сам его сказал. А поскольку процесс обмена именами всегда обоюдный, то не представиться в ответ было нельзя. Да и как не ответить на вопрос, когда с тобой говорил весь мир, что был заключен в одном-единственном человеке. Страшно не было. «Ты, вода, моя водица, обо всем мне расскажи…» — не ощущал Этельстан своей смерти при себе рядом. — Расскажи мне своих землях? — напиток, что предложил ему Рагнар — кислил и ничуть не был похож на то вино, что подавали в чертогах королевских. Не то чтобы Этельстану доводилось его пробовать, скорее просто нюхать — он был тогда ребенком. — Ты высадился в землях Нортумбрии, — sidhe нравилась эта близость, хоть он и догадывался, что скорее всего его использовали для получения информации. Северянам нужно было золото, чтобы жить и торговать — добывали они его в набегах. — Это одно из королевств. — Их много? Их земли богаты? — Зависит от короля, — напиток кислый не только на запах, но и на вкус. — И король Нортумбрии? — Элла Второй, — Этельстан прикрыл глаза, воскрешая в памяти это мерзкое, жирное, заплывшее лицо человека, что подверг его и весь род sidhe стольким мучениям. — Сильный, жестокий и безжалостный король, — «Бездушный убийца, захватчик, мучитель, осквернитель, поработитель». Ему хотелось бы увидеть однажды, как этого человека убьют самой страшной смертью. — Почему ваш храм не был защищен? — До тебя на нас никто не нападал. Да и вряд ли кто-то скоро узнает, что обитель Линдисфарн пала. Монахам полагается уединенная жизнь, лишенная всякого рода радостей. — Но наполненная богатствами. Твой бог жаден? Зачем ему столько всего? Он похож на нашего Локи… Наши боги тоже жадными бывают. Sidhe молчал некоторое время, не зная, как правильно отвечать на эти вопросы. Новорожденный бог не имел к нему никакого отношения. Если уж размышлять над этим, то куда ближе ему были старые и старейшие боги. А для людей и sidhe, не ограниченный литаниями, казался богом. Братец Кернунн вечно так любил забавляться — надеть на голое тело оленью шкуру и пугать людей. Или восхищать. Тут все зависело от его настроения, которое менялось словно ветер в поле. — Не жаден, но… — сложно было говорить о вере, которую сам понимал так себе, — бог не царствует в земном мире, только в небе. А христиане, отказываясь от богатств, оставляя их в храмах и монастырях, спасают свои души, — как это, Этельстан и сам не понимал. Но хорошо, что Рагнару хватало и таких ответов. — Что такое: «души»? Sidhe замер. Еще один сложный для его восприятия концепт веры новорожденного бога. С точки зрения святых епископов никто из его народа не имел души, а значит им было предначертано гореть в аду. Литаниями же возможно было вернуть бесовскому отродью возможность получить светлую душу и пропуск в рай. Не найдя, что ответить Этельстан решил просто отпить того напитка, что щедро ему подливал Рагнар. — Я хочу учить твой язык, — «Не мой — захватчиков». Родная речь sidhe ничего общего не имела с тем языком, о котором ему сейчас говорил Рагнар. И все же было в этом что-то такое, сближающее. — Ты научишь меня, жрец? Не было в подлунном мире такой силы, что позволила бы ему отказать в этой просьбе. Земли эти отличались абсолютно всем. Предложение разделить ложе с «хозяевами» в один из первых дней вызвало смущение. Не собственной сутью (такое случалось и среди seidhe — не было в этом ничего предосудительного), а тем, как красив был Рагнар. Жена его, Лагерта, была прекрасна, но скорее просто как редкий цветок, к которому ты не можешь испытывать физического влечения. Рагнар же… Это было сокровенным воспоминанием Этельстана, которое можно было доставать из памяти, проживать снова и снова, примечая мелкие детали, от которых сердце только пело. Мир в эти моменты расцветал в его глазах, становился ярче, насыщенней, живее. И даже наложенная литания, казалось, теряла свою власть над его сутью. Как же хотелось быть собой — освобожденным от этого тяжкого гнета, от давящего креста на шее. Скинуть все это ненужное, пустое и черным вороном взлететь в небо, хрипло радуясь свободе. Через несколько дней они вдвоем отправились куда-то — Рагнар ничего не сказал, просто снова потянул его за веревку. «Так вам и надо», — sidhe внимательно смотрел на истерзанные тела монахов, которых привезли вместе с ним. Он знал этих двух — они были к нему всегда жестоки, зная, что Этельстан ничего толком не мог им противопоставить. Мрачным удовольствием было ощущать эту предсмертную боль, представлять как новые хозяева расправлялись с его мучителями. А потом они просто пошли дальше, и внутри sidhe все пело от радости. «Может быть я все же унаследовал дар предвидения?» — так он размышлял, пока они шли по грязным дорогам, мимо людей. Человек по имени Рагнар и существо из иного мира, имеющее облик человека. Чего-то такого Этельстан и ожидал, когда снова увидел здешнего властителя, имя которого он не посчитал нужным запоминать. Рагнар не стал бы ничего спрашивать просто так, не стал просить учить трижды проклятый человеческий язык, если не хотел бы снова отправиться в земли Нортумбрии. Sidhe ощущал только радость, ему хотелось, чтобы вороны его матери пировали на трупах людских, ели их глаза, вырывали острыми клювами языки, искали бы кусочки плоти помягче да повкуснее. Этельстану было даже жаль, что скорее всего ему просто не суждено увидеть этого, увидеть Рагнара, разгоряченного боем, залитого чужой кровью, несущим за собой влажное холодное веяние старейших богов. Но даже простое знание того, что человек, который был ему предназначен, собирался нести захватчикам смерть, огонь и горе, приносило огромное удовольствие. Ярл дал согласие на новый поход. Со своими условиями, конечно, но дал. «Мне бы хотелось следовать за тобой», — это sidhe хотелось сказать больше всего на свете, но сказать этого он не мог. Пришлось бы объяснять слишком многое. — А… Рагнар Лодброк, — они уже были на пути домой, когда к ним вышло скрюченное, скорченное существо, запах которого Этельстану был и знаком, и незнаком одновременно. — Провидец, — в голосе Рагнара не было страха, но было уважение с капелькой любопытства. Sidhe смотрел в лицо того существа, что назвали Провидцем, и не совсем понимал, что с ним не так. — Что тебя вывело на нашу дорогу? — Любопытство, — смотреть в лицо этого создания было страшно. Там и лица-то не было толком — наросты кожи да черный провал рта. — A leanbh ríoga, cad atá á dhéanamh agat chomh fada sin ó bhaile? — Tar éis mo chinniúint, — в ответ только тихий смешок. Провидец не принадлежал к sidhe, но их запах еще можно было уловить на нем. Точнее их псов. — Бойся колдовства, Рагнар Лодброк, — бледная рука потрепала мужчину за плечо. — Оно грядет, но níl mé ag caint faoi tú, leanbh ríoga, b'fhéidir gur féidir leat a shábháil, — короткий смешок, а по сердцу Этельстана продрало стылым морозом. Судя по тому, как ничему не удивился Рагнар, и как он не задал ни одного вопроса, ничего из того, что было сказано на родном для sidhe языке, он не услышал. Он услышал только то, что он должен был услышать. — Бойся колдовства, — цыкнул коротко языком северянин, — никогда не говорит ничего полностью, идем. Веревка больше не стягивала шею Этельстана, хоть каленое железо снова было близко и даже оставило на ней тонкий след. «Вот бы он мог также снять с меня литанию — освободить меня полностью, не освобождая на самом деле», — думал sidhe, наблюдая за сборами Лагерты и Рагнара. Он не видел ничего такого в том, что северянин брал с собой свою жену. «В нашем роду было много славных женщин-воительниц, которые не стеснялись добывать себе честь и славу на полях сражений наравне с мужчинами», — Лагерта казалась хорошим бойцом, с крепкой рукой и цепким взглядом — этого было достаточно в бою. А вот решение оставить его за старшего, хоть Бьорн и вскинулся было на отца оказалось удивительным и приятным. Ужасно приятным — за этим виделось нечто… большее. Хоть Этельстан и уговаривал себя только тем, что ему все кажется. После того предложения разделить ложе на троих, ничего более не предлагалось, но так или иначе sidhe иной раз ловил на себе задумчивый взгляд Рагнара. Словно тот силился что-то понять, но никак не мог, а подойти и спросить — сломало бы все удовольствие от самолично разгаданной тайны. Рагнар был тем еще гордецом.**
Уппсала была живой. Живой по-настоящему. Этельстану, что так долго находился в плену святой земли, было даже странно ощущать рядом с собой настолько живое место. Место, в котором жила воля старейших богов, слышались их голоса и ощущалось их прикосновение. В сердце sidhe жила надежда, что здесь, возможно, с него смогут снять наложенную литанию. Пускай это было бы больно, ему хотелось освободится от гнета новорожденного бога, исцелиться, если так можно было сказать. — А… Ярл Рагнар с супругой, — Провидец все еще был непонятен Этельстану. Почему-то складывалось ощущение, что он был одновременно и здесь, и не здесь, — дарами и рабами, — ощущать на себе взгляд того, кто не может видеть было даже пугающе. Возможно, Провидец был тем, кого на родине sidhe называли привратником, открывающим двери в мир богов. А возможно и нет. После того, как пал Tír inna Leah, нужды в таких созданиях не было. Сиды были привязаны к воле Короля, и он мог справляться с их вратами и сам. — Нравится ли тебе эта земля, королевское дитя? — голос звучащий прямо в ушах был тих и кроток. — Да, — говорить таким образом с наложенной литанией было тяжким испытанием, что требовало отдачи всех сил. — Отрадно слышать, королевское дитя, — шепот стал женским, — что край тебе по нраву. Нравится ли тебе твой господин? Вопрос столь внезапный, что Этельстан невольно рвано вздохнул, отчего-то отчаянно заливаясь румянцем. Эта перемена не укрылась ни от Лагерты, ни от Рагнара, ни от кого-либо еще. Sidhe хотелось верить, что все они списали это на догматы христианства. Верой новорожденного бога было удобно прикрываться, чтобы иметь возможность спокойно жить среди людей. Иметь возможность свободно смотреть на Рагнара, радуясь краскам мира, что он всегда открывал для Этельстана. — Да, — наконец-то нашлись силы, чтобы ответить. — Наложенное на тебя проклятие будет снято, королевское дитя, — шепот стал хриплым, словно говорил старик. — Но ты будешь очень слаб, ибо далек от родной земли, а эта тебя еще не приняла. Но все же примет. Береги свое сердце, дитя холмов. Этельстану хотелось спросить, что именно имелось в виду, но шепот утих, а мир вокруг стал капельку спокойнее. — Пойдем, — сказал Провидец, жестом зовя sidhe за собой. Он лишь обернулся посмотреть на Рагнара, и тот выглядел смурным, опустившим взгляд в пол. Уппсала — место, где приносят в жертву. «В жертву можно принести только самое ценное, иначе дар не будет засчитан», — Этельстан улыбнулся, сердце кольнула радость. Было немного странно понимать такое признание собственной важности. Верховный жрец внимательно смотрел на него, проводя пальцами по рукам, цепляясь ими за распятие, что было привязано к запястью. — Ты его носишь? — чужие ногти царапнули металл. — Необходимость, если не буду, проклятье поглотит полностью, — это было внезапным облегчением говорить с кем-то открыто и честно. В глазах жреца не было ни страха, ни ужаса, ни отвращения. Он видел старейших богов, говорил с ними, приносил им жертвы. Провидец, сидящий чуть поодаль, внимательно слушал их. — Сколько ты уже с ним живешь? — Десять человеческих лет. — Ты добровольно принял это? Здесь Этельстан впервые в своей жизни задумался, насколько наложение литании было добровольным для него. — Мне сложно судить об этом. Я был ребенком, когда на меня наложили литанию подчинения — это часть Договора между моим народом и людьми, что пришли в наши земли. От Двора было взято несколько детей, но один из них обязан был иметь прямое отношение к Королю. Других племянников, кроме меня, у Короля нет. — Дети Дану, — подал голос Провидец. — Дети мертвой богини, что перед смертью решила сделать вас подобными себе. Но только подобными. — Мы, — обернулся к нему Этельстан, — никогда и не называли себя богами. Люди — да, но мы — нет. Есть большая разница между нами и богами, — последнее было сказано совсем уж шепотом. — Мы для них песчинка. — Почему ты представился христианским жрецом? — Я… испугался. Я был беспомощен, я не в состоянии был бы сопротивляться. Я просто хотел выжить. — Как и любое живое существо, — жрец снова царапнул крест на запястье. — Когда мы снимем с тебя проклятье, что ты будешь делать? — Жить здесь. Я не уверен в том, что мне следует возвращаться на родину. Это можно было бы посчитать за нарушение Договора. — Но разве ты добровольно покинул родину? Этельстан промолчал. — Даже так… — жрец приблизил свое лицо к sidhe. — Ты связан с ним самим миром, его основой и сутью. Ты принадлежишь человеку, смертному, не потому, что он забрал тебя, а потому что ты был рожден для этого. — Как интересно порой переплетаются нити судеб, — в голосе Провидца была слышна насмешка, но не злая, скорее немного печальная. — Сколько? — Двух, — жрец опять царапнул ногтями крест. — Но этот крест тебе придется носить постоянно. — Я знаю. — Это будет больно. — Вряд ли больнее, чем когда литанию на меня накладывали. — Ты станешь уязвим. — Я готов. — Ты хочешь быть свободным, sidhe из Beanntan Uaine? — Да. И Этельстан закрыл глаза. Все остальное sidhe запомнил очень плохо. Уппсала прошла для него в бреду. Жрец не солгал — было действительно больно, словно кожу содрали, обнажая мышцы, нервы, кости. И все же, это было не так больно, как в первый раз. Этельстан учился заново дышать, учился заново смотреть, учился заново обонять. И хвала старейшим богам, что не пришлось учиться заново ходить, а то было бы совсем неловко. Мир вокруг, оставшись тем же самым, совершенно точно изменился, потому что изменился сам sidhe. «Я смогу снова стать птицей?» — не то, чтобы когда-то это у него получалось очень хорошо, но просто иметь возможность было уже волшебно. «Я смогу снова лечить?» — некоторые болезни не были природными, некоторые болезни могли быть призваны в этот мир чужим колдовством. «Я смогу жить без боли…» — пожалуй, это было самое важное, самое главное, что Этельстан вынес из Уппсалы. Жизнь без боли — это ли не чудо? Впрочем, радовался он недолго. Жрец и Провидец говорили, что он будет слаб какое-то время, но не сказали, что настолько слаб. Сил sidhe не хватило, чтобы защитить себя и Гиду от магической чумы, которая обрушилась на Каттегат. Только Лагерту и Бьорна, да и то… Метаясь в бреду sidhe мог только остро чувствовать, как что-то менялось, какие-то более высокие сферы мироздания пришли в движение — и это внушало ужас, который щедро подкармливали жар и бред. Этельстан видел всякое, действительно видел. Вероятно, все же он унаследовал дар предвидения, а может быть ему просто снова казалось. Магическая чума пировала, забирая людей. И он ничего не мог сделать с этим. «Бойся колдовства», — так сказал Провидец. Выздоровление встретило Этельстана горечью утраты. Гида умерла, тяжелой, плохой смертью. В семье ярла начался разлад. Он был ощутим еще с того момента, как Лагерта потеряла ребенка, но тогда sidhe мог только смутно что-то чувствовать в воздухе, а сейчас он четко видел — разлад был намеренный. Что-то или кто-то отчаянно хотел, чтобы этот разлад стал крахом. Ощущая собственную беспомощность, Этельстан старался держаться как можно ближе к Лагерте и Бьорну. Только их и хватало его сил защищать. Десяток человеческих лет под литанией подчинения ослабили его неимоверно. Встречи с Провидцем всегда были удивительно неслучайно — случайными. — Я бы смог ее спасти? — вода в сумерках казалась черным провалом. Ветер трепал волосы sidhe неся на своих крыльях весть о дожде. — Тебе хочется думать о том, что могло бы быть? — Провидец звучал задумчиво. — Не исключено. Но лучше думай о настоящем. Беда идет к Рагнару — спаси его, спасешься сам. — Ты видел будущее? — Слишком много будущего, — это непостижимое существо, казалось, было в хорошем настроении этим вечером. — Когда стоишь на пороге видишь столько разных вариантов. — Сколько? — Больше, чем звезд на небе. Но если тебе хочется интересного — в каждом из этих вариантов, вы все равно рядом. — Почему? — Воля мира. Его слушаются все боги, не важно, насколько они стары. Мир настолько стар, что говорит очень редко, но если начинает… Песнь творения. Ты скучаешь по родине, sidhe? — Скорее по родным. Мне остается только надеяться, что они живы и здоровы. Что сид все так же существует, что его из-за нарушения Договора не выжгли, а их — не убили. — Расскажи мне и старейшим богам о своем народе, sidhe. Мы редкие гости в ваших краях, смотрим лишь глазами тех, кто в нас верит. — Я… — Этельстан замялся, не зная, как начать. Воздух был влажным, а ветер стих. Вокруг ощущалось и очень остро чужое присутствие. — Я не самый лучший рассказчик на свете, но все же. Мы — дети богини Дану. Рассказывать старейшим богам и их привратнику о своем народе было и легко, и тяжело одновременно. Этельстану хорошо жилось в северных землях, здесь его освободили во всех смыслах, и все же иногда ему было грустно не знать ничего о доме. Он почти смирился с тем, что никогда снова не увидит ни магический ветер сида, ни матери, ни дяди — никого. — Вы бы могли здесь жить? — Провидец широко обвел рукой, словно предлагал всю природу севера. — Я думаю, что да. Нам не впервой пересекать моря и океаны в поисках дома. И здесь мы смогли бы найти приют. Мой дядя всегда стремился только к одному — к покою. Мы можем мирно жить с людьми. Éire — наша родина, которую мы делим с людьми. Но не происходило там ничего из того, что случилось в Нортумбрии, Уэссексе или любом другом королевстве английских земель. — Новорожденные боги жестоки и деспотичны, sidhe, — Провидец вздохнул. — Жаль, что это невозможно. На этих словах сердце Этельстана оборвалось вниз. — П-почему? Существо ничего не ответило на этот вопрос, лишь отвернулось, собираясь уйти. — Почему?! «Потому что ты теперь не часть этого мира, ты ровно между. Между sidhe, между людьми. Ты принадлежишь человеку», — шепот таял в сумерках. «Принадлежу — очень громкое слово», — вот что хотелось ответить Этельстану. С Уппсалы Рагнар сторонился его — то ли чувствовал что-то, то ли считал себя в чем-то перед ним виноватым. Это не было удивительно. Будь sidhe человеком, он был бы обижен, что тот, кто изначально начал выказывать доверие, таким вот образом захотел бы принести его в жертву. Все что у них было — это взгляды, несколько странных разговоров и много мимолетных прикосновений. Там передай — это, здесь — подай то, а вот тут — так, а там — не так. Sidhe сложно было придумать, как донести, что он не обижен. Более того, благодарен. Уппсала сняла с него проклятье, которое мешало… А потом Этельстан понимал, всегда понимал, что изначально повел себя не совсем верно, прикинувшись тем, кем никогда не являлся. И это тормозило любую попытку объясниться — хотя по глазам Рагнара всегда читалось, что ему бы этого хотелось. «Сам себя загнал», — иной раз с досадой думал sidhe. «Не нужно было», — иной раз корил он себя. «Я не должен был», — иной раз возмущался сам на себя. Только проку от этого всего не было. Рагнар смотрел и испытывал чувство вины (оно окрашивало его радужку в серый цвет), Этельстан бесился с того, что не мог говорить открыто. Человек это раздражение принимал на свой счет и сторонился, и все начиналось сначала. И так до самого отбытия ярла в Геталанд. Так что возвращения Рагнара ждала не только Лагерта, но и сам Этельстан. Было уже невозможно позволять этой глупости продолжаться дольше. Слишком уж затянулось. Первое, что почувствовал sidhe от ярла, когда тот вернулся — это магическую вонь. Отчего-то магия северян имела довольно специфичный запах гнилого мяса. Сначала Этельстан решил, что ему показалось. Но принюхавшись, понял что нет. Потом магия коснулась и пальцев. И к своему ужасу sidhe понял, что в сути своей она та же самая, что вызвала чуму в Каттегате. — Тебя что-то беспокоит? — Рагнар вопросительно смотрел на Этельстана. — Ты странно смотришь на меня. — Ты… кого-то встретил, не так ли? — Бьорн рассказал? — попытался поддеть «христианина» ярл. — Вы… поладили. — Нет, не рассказал. Я просто это вижу, — sidhe подошел ближе к человеку. Рагнар не просто пах чужой магией, он ей вонял. И от этого на загривке дыбом вставали волосы. Sidhe никогда не любили, когда кто-то или что-то покушалось на то, что они считали своим. Тем более, когда это делали так грубо. Настолько грубо. — Видишь? А что ты еще видишь, жрец? — умение ярла смотреть всегда сверху вниз завораживало. — Что я не злюсь на тебя. За Уппсалу, — удивление на лице Рагнара было бесценно. Им можно было любоваться вечность. — Даже так? — чужое дыхание коснулось этельстановой щеки и скользнуло к уху. — Совсем не злишься? Я бы злился. — Я не могу долго злиться на тебя, — это была правда, какой бы ужасной она не казалась, но это была правда. — Ясно, — их руки не касались друг друга. Они просто стояли рядом — слишком рядом. Настолько, что было достаточно только ощущения дыхания на нежной коже за ухом. Рагнар сам по себе пах всегда хвоей, морем, сталью и, конечно, кровью. — Все прошло успешно? — Более чем, — можно было просто по дыханию понять, что Рагнар усмехнулся, но как-то не слишком добро. И от этого заныло сердце. — Здесь все было плохо, да? — Да. — Хорошо, что ты выжил, — скорбь по дочери ощущалась в голосе ярла, ощущалась в его дыхании. — Милостью богов, — не задумываясь ответил Этельстан. Короткое: «О…» было ему ответом. — Ты открыл для них свое сердце? «Я никогда его и не закрывал», — если бы можно было он так бы и ответил. — Да, — кроткое подтверждение правды сопровождалось кивком. — А для меня? «Оно было открыто для тебя с самого начала», — так тоже хотелось ответить, но, увы, это было невозможно. — Да, — еще более кроткий ответ. У sidhe все просто — нет страданий, нет лишних размышлений, ибо к чему они, когда ты знаешь всем своим существом, что вот это — твое, для тебя, бесценный дар мира. — Только для меня? — на этот вопрос Этельстан смог ответить только кивком. — Тогда было предложено неверно, да? — тихий смешок, а потом сухие, обкусанные губы ярла прижались к нежной коже за ухом. — Твой бог больше не следит за тобой? — Меня защищают ваши боги. Рагнар ничего не ответил, только скользнул поцелуем ниже — к шее…