800 год от рождения нового бога
Быть дома было… странно? Этельстан лишь судорожно вдохнул, когда его ноги коснулись песчаного берега. Сердце дрогнуло, а за ним и реальность. Она расцветала новыми красками, становилась насыщенней. Мир и так был для sidhe ярким, потому что рядом с ним был его человек, но тут… От красоты того, что он видел, Этельстану хотелось плакать. Как бы он не любил Каттегат и его холодную красоту, но английские берега все еще были его домом, местом его силы, местом, где он мог все. — Как же хорошо… — тихонечко пробормотал он, прикрывая глаза и искренне надеясь, что никто его не услышал. На него и так косились, словно он собирался сбежать или чинить неприятности (разве что — англосаксам, но тут его намерения совпадали с планами северян как никогда). Глухое карканье вынудило его открыть глаза. Этельстан поднял голову — в небе над ним кружил ворон. В его голосе звучало что-то невероятно тревожное и одновременно родное. «Мама», — невольно дрогнуло сердце. Он скучал по ней, скучал по обоим своим дядям, по прочим родственникам. Да, он обрел новых там, на севере, но все же жить, не зная, что стало с кровной родней, было тяжело. «Сын! Сын! Сын!» — звучало в голосе птицы. Этельстан нервно облизнул губы, конечно, это не была его матушка, и все же это была ее птица. Его почувствовали, как только он коснулся ногой песка. Весть о нем разлетелась моментально и не только среди sidhe — последователи новорожденного бога тоже почувствовали его. Но вот это было совершенно безразлично, сейчас бы у них все равно не получилось ничего ему сделать. Этельстан воровато оглянулся, чтобы поглядеть, как проходит высадка с кораблей. Наблюдать за Рагнаром в его родной стихии было бесценным подарком. «Этте…», — слабым шепотом, мягким туманом коснулся разума sidhe голос матушки. — «Этте?». Sidhe лишь улыбнулся и всем собой, всей своей магией потянулся к ней, давая ей окончательно увериться в том, что это правда он. Sidhe — и мужчины, и женщины — после определенного возраста имели проблемы с зачатием детей. Этельстан был поздним ребенком, единственным ребенком, которого смогла подарить своему мужу его матушка. Формально он не был единственным ребенком в семье. У него было полно кузин и кузенов разной степени дальности, но это было иное, пусть они и росли все вместе, племянником Короля считался только он. У sidhe отсутствовало понятие «мой ребенок» — дети были всегда общими. Любой взрослый заботился о них, берег и защищал. «Сын мой…» — одно время ему казалось, что он забыл, как она выглядит, что время, проведенное без нее, навсегда стерло ее образ из его памяти. Однако, это было не так. Стоило ей только коснуться сознания сына, как он моментально вспомнил: и черты ее лица, и темные, вьющиеся волосы, и яркие голубые глаза, но ярче всего вспомнился ее запах: мягкая смесь полевых цветов и моря перед грозой. «Все хорошо?» — спросил Этельстан и посмотрел на лес, что темнел вдалеке от берега, словно пытался рассмотреть на его фоне тонкую фигуру своей матушки. «И да, и нет», — было ему ответом. Sidhe никогда не был хорош в различении эмоций при таком способе общения. Он улавливал лишь их слабые крохи. И сейчас Этельстан не понял тех чувств, что испытывала его родительница. «Король умер», — фраза прозвучала скупо, но от нее сердце оборвалось. — «Сирше принял корону. Этте, навсегда ли ты вернулся?» — не нужно было ничего чувствовать, сам вопрос был одним большим беспокойством. «Не навсегда», — отвечать нужно было честно — это всегда ценили sidhe. А еще Этельстан не удержался и «показал» матушке своего человека — с самых лучших сторон, с самого правильного восприятия — из собственных глаз. «О…» — в ее мыслях не было ни печали, ни испуга, впрочем, не было и равнодушия. Только спокойствие. — «Он принял тебя?» — щекотливый вопрос, который вынудил Этельстана закусить щеку. «Он думает, что я человек, сакс, монах…» — на секунду sidhe умолк, собираясь с духом. Он отвык от таких бесед, они ему сложно давались всегда, но сейчас особенно. — «Это они тогда разграбили тот монастырь… На мне была литания, а вокруг — слишком много каленого железа, поэтому я…» — тут нечем было гордиться. — «Король?..» «Не из-за тебя», — мягко ответила она. — «А что же до того… Скажи ему. Он не скован новым богом, мы чувствуем дыхание старейших богов. Ему хватит разумения понять. Иначе… никогда ничего хорошего не выходило, когда sidhe скрывали свою природу от людей». «Ты права», — и все же Этельстану было страшно. И он уже довольно долго откладывал этот разговор. Он должен был сказать Рагнару, кто он такой, показать это, пояснить, почему ничего не сказал сразу и все же… Страх уютно свил гнездо в его сердце. Страх перед людьми. Этельстан видел достаточно их жестокости к своему народу. В этих подчас искаженных детских воспоминаниях, люди чаще всего казались ему настоящими чудовищами, способными только уничтожать то, что не могли принять. «Не бойся», — очевидно, она уловила сомнения и страхи своего сына и попыталась его успокоить. — «Иди». Шепот ее исчез так же быстро, как по утру исчезает туман. Этельстану стало немного грустно от этого, но в тоже время он ощутил невероятный прилив сил, которого давно не испытывал. С его семьей, с большей ее частью, все было в порядке. Конечно, оставался вопрос «Что случилось с Королем?», но sidhe был более чем полностью уверен, что он получит на него ответ. — Ты рад оказаться снова дома? — это было первым, что спросил у него Рагнар. — Не мог не заметить как ты… воодушевился, как только ступил на знакомые берега. — Не совсем знакомые, — попытался отшутиться Этельстан, но тут же умолк под тяжелым взглядом. Рагнар, очевидно, не был настроен на долгие разговоры. Видимо, хоть он и пытался скрывать, его, как и всех остальных, точило подозрение, что «священник» может отказаться покидать английские земли. Иногда ярл напоминал sidhe ребенка, который начинал дуться по какой-то совершенно надуманной причине. «Неужели спустя все это время он все еще считает, что я могу его покинуть?» — осознавать собственную сверхценность было сложно. А уж о том, чтобы ее принимать, и речи не шло. — Каттегат — мой дом, — Этельстан старался говорить спокойно и мягко. — Я не собираюсь его покидать. Уж не по собственной воле — это точно. — Я не… — человек дернул плечом. Жест отчего-то вышел похожим на недовольное дерганье кошачьего хвоста. Пангур Бан точно так же вел себя, когда что-то происходило не так, как он хотел. Все, что было возможно на людях, — это быстрое и легкое прикосновение руки к руке: то ли ободряющее, то ли утешающее. — Рагнар… — от звучания собственного голоса Этельстан замер. А вот человек наоборот, повернулся к нему, глядя в упор, и невозможно было не заметить насколько широкими стали его глаза. У sidhe прорезался Голос. Его руки невольно сжались в кулаки. Искусство Голоса не особенно почиталось среди sidhe — оно считалось темным, потому что ломало волю живого существа. Это считалось недопустимым, потому что sidhe ценили свободу. И свою, и чужую. А сейчас… скажи он Рагнару, что тот должен перерезать себе горло — и это пожелание будет исполнено. «За что?! Я никогда ничего такого не желал!» — бытовало мнение, что Голос прорезался у тех sidhe, которые стремились к власти. Этельстан же прекрасно знал, что совершенно лишен всех этих амбиций, точно так же как и его дяди, его матушка, почти весь Двор, что прибыл когда-то сюда. Их так и называли — Благой Двор. — Все хорошо… Рагнар несколько раз моргнул, сгоняя с себя наваждение Голоса. «Мне теперь говорить с ним реже? Лучше себя контролировать? За что?..» — вина начинала грызть Этельстана. — Будь осторожен, — человек выглядел смятенным, словно понимал, что не помнит несколько мгновений своей жизни. Sidhe не был уверен в том, что это возможно, но он никогда не был уверен в чем-то, что касалось Рагнара. — Хорошо, — только и смог кивнуть Этельстан. Большего и не нужно было. «Связанные друг с другом sidhe перенимают определенные черты и умения друг друга. К концу брака моих родителей отец был чем-то похож на матушку, а матушка на отца… — он бросил беглый взгляд на Рагнара. — Работает ли это с людьми?» У Этельстана не было ответа на этот вопрос. Слишком редкими были случаи, когда… их виды пересекались в таких плоскостях бытия. Из всех легенд и историй, что sidhe знал, ни у одной не было счастливого финала. Чаще всего потому, что люди жили куда меньше. И пусть время в сидах текло для них иначе — все равно они старели куда быстрее. «И ты не найдешь утешения, — невольно вспомнились ему строки из одной такой истории, где отец предостерегал дочь от брака с человеком. — Ничто не умалит боль этой утраты. Он встретит смерть, воплощая величие короля людей, увенчанный славой, которая не померкнет до последнего дня существования мира, — чем больше он вспоминал эти слова, тем сильнее сжималось его сердце, словно заранее ощущало невероятную тоску потери. — Но ты, моя дочь, будешь влачить свою долю во мраке и сомнениях, которые накроют тебя неожиданно, как зимние сумерки. Здесь ты будешь жить, обрученная со своим горем, под сенью увядающих деревьев, пока мир не изменится, и твоя бесконечно долгая жизнь не угаснет*, — Этельстан закусил щеку изнутри с такой силой, что прокусил ее, чувствуя вкус собственной крови на языке. — Не хочу так…». Видимо что-то из клубка чувств, что он испытал, вспомнив эту историю, отразилось на его лице. Тяжелая горячая ладонь легла на плечо, крепко сжав. — Боги хранят нас, — удивительно, насколько мягко мог звучать Рагнар, когда хотел этого. Но сейчас эта мягкость сделала только хуже, потому что Этельстан слишком явственно представил долгие столетия одиночества, которые ему предстоит прожить, когда его человек умрет. Sidhe всегда были однолюбами: семьи счастливо жили вместе веками, наслаждаясь друг другом, открывая все новые и новые грани. Но если кому-то случалось погибнуть в бою или в ходе дворовых интриг… Этельстан слышал, что мир для вдовых выцветал, еда теряла вкус и запах. Как можно было продолжать жить в таком состоянии — ему было непонятно, особенно сейчас, чувствуя мир настолько ярко и полно. — Да не отвернутся они от нас, — это все что он сумел выдавить из себя, так чтобы голос не дрогнул, не посыпался песком, смываемый волнами отчаяния. «Я должен ему сказать», — как никогда четко понимал Этельстан. Но понимать и делать — это разные вещи. Его останавливало столько разных причин: и важных, и неважных, и даже просто надуманных. Рагнар в ответ только покачал головой. — Ты чего-то мне не говоришь. Тебя это терзает и отвлекает, а в нынешней ситуации это плохо, Этельстан, очень плохо. Ты нашел нужные слова, чтобы рассказать мне об этом? — Еще нет, — по лицу Рагнара было видно, что ему хотелось получить все ответы немедленно, и в тоже время, где-то на самом дне его глаз, был отчетливо виден страх всех этих ответов. Они одинаково боялись, каждый, конечно, своего, и все же ощущение страха у них было общим, одним на двоих. «Чуть позже», — снова уговорил сам от себя Этельстан. Он надеялся, что на родной земле ему это будет сделать намного проще. И все же он не мог не думать, что после этого его здесь же и оставят. Столько лет обмана, пусть и не намеренного, но все же… — Я жду, — но на самом деле это было: «Мое терпение небезгранично», хотя sidhe прекрасно знал, что терпения-то у Рагнара и не было никогда. Только умение выжидать, а это несколько иное.**
Ярость на вкус была как прах. И вкус этот не понравился Этельстану, потому что следом за ним пришли горечь и страх. В том монастыре, куда их привела судьба не было уже никого живого. Только глупые, жадные и нелепые служители нового бога и надежно запертые останки sidhe. Примерно с десяток скелетов, но самым жутким был детский. Все, что испытал от этого зрелища Этельстан — это гнев, это ярость, это плохо контролируемое желание убивать. Если бы он только мог, то убил бы каждого, кто был причастен к этому. «Почему?» — у него не было ответа на этот вопрос. Но больше всего sidhe раздражали союзники Рагнара. Хоть старейшие боги и были благосклонны к чуждому им созданию другого бога, все же процесс приживания на новой земле шел медленно, Этельстан был ограничен в своих силах, в то время как тут, в Англии, он мог куда больше. Хорик был лживой змеей, но никаких доказательств, кроме того, что «… да от него же смердит предательством и смертью!» не было. Добыча с монастыря была богатой, более богатой, чем раньше, потому что Этельстан прекрасно знал где и что лежит, а также, куда могли что-то спрятать. Он не испытывал особенных сожалений, когда смотрел, как разграбляется чужая святыня. «Король умер», — думал он, глядя как ломались уродливые кресты, — «Сирше принял корону». Матушка была кратка в своих словах, поэтому Этельстан только и мог теряться в догадках, как так случилось, почему? Цел ли сид? Увидит ли он хоть кого-то из знакомых, друзей или родных? Матушка жива, Сирше тоже, но остальные?.. Невольно он начинал задумываться о том, что если сид пал, поспособствовали ли этому те немногочисленные люди, что жили там? Как вообще так случилось, что сид пал? О, как ему хотелось повидаться с матушкой, ухватиться за ее прохладные и изящные ладони и успокоить свои метания, узнав, что все живы, или же получить возможность оплакать их, отскорбев должное. Англия переставала быть его домом, но пока что еще была им. Среди всех этих тяжелых дум была всего одна-единственная радостная. Своим тяжелым весом она оттягивала руку, то и дело тускло мерцая в солнечном свете. Ярл Рагнар пожаловал ему со своей руки нарукавное кольцо, что делало теперь Этельстана окончательно свободным sidhe. По всем правилам и законам старейших богов. Он старался слишком уж очевидно не радоваться этому, но то и дело, незаметно для самого себя, касался рукой подарка. «Равный», — вот что это значило. «Равный» — защитивший в бою, убивший того, кто готовился нанести удар со спины. «Равный», — это приносило чуть-чуть успокоения в смятенный разум sidhe. Но словно мало было неприятностей, как мир, щедрый сказитель, подкинул еще, вплетая новую нить в свое полотно. Из родного Каттегата пришли дурные вести — город захвачен, семье Рагнара с трудом, но удалось сбежать оттуда. Ярл Борг решил воспользоваться отсутствием законного властителя земель и напал. Все обсуждали эту новость, готовились к отбытию, а Этельстан не ощущал ничего кроме ненависти — от Хорика несло самодовольством. Жаль, что это никак нельзя было показать Рагнару. «Короли смертны», — думал sidhe, глядя на «союзника» своего человека. — «Короли — смертны». — Я — останусь здесь, — Этельстан и сам не понял, как эти слова вырвались из его рта, но они вырвались и гвалт, что стоял в палатке Рагнара моментально утих. Многие смотрели на него: «Мы так и знали». Сам ярл выглядел потрясенным и смятенным. — И ты ему позволишь? — Флоки выразил мнение большинства. — Я не могу ему приказывать. Он свободный человек и сам в праве решать, как ему поступать, — по голосу Рагнара было слышно, что больше всего на свете ему хочется приказать Этельстану. И sidhe невольно хотелось, чтобы ему приказали, надавили, прогнули под свое решение. Это желание не вызвало ничего кроме смущения, и как хорошо, что оно не в полной мере отразилось на лице. Иначе, истолкуй Рагнар его верно, sidhe бы возвращался в Каттегат завернутым в плотную ткань палатки — для надежности. — И по какой же причине ты хочешь остаться? — Конунгу Хорику нужен переводчик. Он не знает языка. Как он будет продолжать вести переговоры с королем Эгбертом? — это был единственный момент, который смутил Этельстана. Король Уэссекса смотрел на него с мрачным узнаваем в глазах. Что же, многие sidhe говорили, что Этельстан внешне куда больше похож на своего дядю, чем на мать или отца. И люди, что хоть раз встречали в своей жизни Ворон-отца, никогда не могли забыть его. — Я единственный, кто говорит на двух языках достаточно хорошо, — этот ответ отчасти успокоил многих, но не Рагнара. Взгляд у того сразу стал колким, как только прозвучало имя уэссекского владыки. Он не мог не заметить того взгляда, однако мог трактовать его по-своему. — Ты уверен? — ткань, которую человек сжимал в руках, казалось, вот-вот порвется. — Да, — sidhe перевёл взгляд себе под ноги. Рагнар очевидно истолковал это по-своему — ткань была отброшена в сторону с таким неудовольствием, что Торстейн не удержался от короткого смешка, но через мгновение он уже тоже рассматривал землю. — Будь по-твоему, но… если передумаешь, мы отплываем на рассвете, — больше всего на свете Этельстану хотелось хоть как-то унять подозрения своего человека, успокоить его хоть чуть-чуть. Но не при всех же говорить, что он считает конунга Хорика человеком крайне ненадежным, куда более ненадежным чем Ролло. Поэтому sidhe просто остался в палатке, ожидая, когда ее все покинут. Последним уходил Торстейн, и он просто ободряюще сжал этельстаново плечо, прежде чем выйти вслед за остальными. — Что? — Рагнар даже не повернулся лицом, просто бросил едкий вопрос. — Ты мне доверяешь? — А ты? — ответил вопросом на вопрос ярл. Это было не то, что ожидал услышать Этельстан. Сердце его обмерло, пропустив пару ударов. Он знал, подозревал, чуял, что ярость боя все же подведет его, что его секрет будет раскрыт. — Горячка боя всегда показывает многое, но ты… Только сейчас Рагнар повернулся полностью. На его лице не было отвращения, которое Этельстан (и весь его вид) привык встречать, скорее на нем было такое задумчивое выражение, словно… — Кто ты? — простой вопрос, который был задан неожиданно ласковым тоном. Правда, для sidhe он все равно был похож на удар ножом. «Как? Чем?..» — он силился понять, но не выходило ничего вспомнить толком. — Снова это выражение лица, — Рагнар стоял на расстоянии вытянутой руки — можно было коснуться, но Этельстан не смел. — Мой… народ здесь называют sidhe, — голос его дрогнул, когда он начал отвечать. — Мы… жили здесь очень долго, в большей степени мирно… Пока не пришли христиане, — пальцы Этельстана бездумно легли на нарукавное кольцо, чтобы огладить его грани, попытаться найти успокоение в этом прикосновении к холодному металлу. Это очевидно не укрылось от Рагнара. Взгляд его стал чуть мягче, а сам он подошел чуть ближе. — Было заключено соглашение между королем Нортумбрии и моим дядей, Королем Дикой Охоты, что нам позволят жить мирно, если… он пожертвует кем-то и отдаст несколько детей, в том числе близкого родственника, в… монастырь, где мы бы прожили свою жизнь, под литаниями подчинения и служения. — Подчинения и служения?.. — они подходили к очень тонкому моменту. Моменту демонстрации силы. Не то, чтобы Этельстан владел какими-то потрясающими умениями. Про Голос он старался не думать, не хотелось показывать его, потому что тогда все могло… измениться. — Эм… Да, — наконец-то sidhe поднял взгляд. — Sidhe — не люди… Эм… — туман заползал к палатку, вился вокруг ног, оплетая их, становясь все гуще и гуще, обретая форму и плоть. Эстельстановы ладони легли на собачьи макушки, зарываясь пальцами в жесткую шерсть. По обе стороны от него стояли огромные собаки, с кроваво-красными ушами — от них веяло холодом и чуть-чуть смертью. — Люди пытались называть нас — богами, но мы… никогда таковыми не были. — Почему ты не сказал? — Рагнар оказался еще ближе, его горячее дыхание касалось лба Этельстана. — Я десять лет провел в заточении, ослаб… К тому же вокруг было так много каленого железа, что… Мне было страшно, — голос совсем стал шепотом. — Мне отчаянно хотелось жить. — Потом? — горячие ладони человека легли поверх этельстановых. Псы под двойным весом даже не пошевелились, не дернули красными ушами. — Я не знал… Мой род тесно связан с магией… Я… Старейшие боги приняли меня… Помогли избавится от литаний, но… — Старейшие?.. — Один, Фрейя, Бальдр, Тор… — Это случилось в Уппсале, да? — Да, тогда… Я… Мне жаль, я должен был рассказать раньше, но… — Родная земля дает тебе силы? Мы с Торстейном хорошо тебя тренировали и обучали, и все же сегодня — ты двигался слишком по другому. В ответ на это Этельстан мог только промолчать, не зная что и ответить. Некоторое время стояла тишина. Лишь псы под руками переминались с лапы на лапу. — Моя… чрезмерная привязанность к тебе, — в голосе Рагнара слышалась скорее печаль, чем злость, — это… магия? — Нет! — sidhe вскинулся быстро, яростно, чтобы видеть чужие глаза. — Нет! Это было решено без нашего ведома. Просто норны… — … так сплели нить, — закончил обрывок фразы Рагнар. — Итак, почему ты хочешь остаться? — Потому что я не доверяю конунгу Хорику, — раз уж все маски сброшены, сейчас Этельстан мог говорить открыто. — От него воняет предательством. — Здешний конунг… Эгберт. Вы знакомы? — Нет, но он скорее всего знал моего дядю. Мы очень сильно схожи, — sidhe мог только надеяться, что человек чувствовал всю его искренность, все желание давать честные ответы. — Я его давно не видел и сходство… могло только усилиться. — Который… конунг? — Нет… — Этельстан невольно замешкался, не зная как объяснить сложную со стороны иерархию внутри Двора. — Конунг, — все же так было проще, — Дикой Охоты — старший брат моей матушки и Сирше, так зовут того, с кем меня мог спутать Эгберт. Матушка и Сирше — носят титулы Ворон-мать и Ворон-отец. — Ворон?.. — Когда-то была воронья богиня, которую очень почитали в моей семье. Она была к нам благосклонна, а потому одарила и своими птицами, и возможностью становиться — вороном, если есть необходимость. — Ворон… Поэтому Всеотец благосклонен к тебе, да? Ты — вороний ребенок… Вороненок, — такого Этельстан совершенно точно не ожидал, поэтому изумленно моргал. — Боги видят, твои эмоции и чувства всегда у тебя на лице. Ничего не можешь скрыть, — сухие горячие губы человека коснулись лба sidhe. — Наверное, я должен злиться. Возможно, я должен… наказать тебя за ложь, но у меня нет такого желания. Снова повисла тишина, но на этот раз куда более уютная. Этельстан расслабился, и псы, снова став туманом, ушли. Пальцы его рук сами по себе переплелись с человеческими. Было странно понимать, что руку не оттолкнули, лишь крепче сжали. «Так работает связь?» — не было пока что ответа на этот вопрос. Возможно, он появится куда позже. — Ты хочешь повидаться с семьей? — это и вопрос, и утверждение одновременно. Этельстан всегда любил эту потрясающую проницательность Рагнара, но сейчас она, пожалуй, даже немного пугала. — Да. Видишь ли, — если уж они теперь говорят друг с другом честно и открыто, то это касалось всего, — согласно Договору между королем Нортумбрии и моим дядей — я никогда не должен был покидать стен того монастыря… Никто не думал даже о том, что… — … кто-то решится напасть и разграбить монастырь, — усмешка Рагнара чувствовалась даже в прикосновении его пальцев. — Твоя семья могла пострадать из-за этого? — Не только семья… Весь народ, — это признание далось тяжело. — Я люблю Каттегат, я люблю людей, что его населяют, — раздавшийся короткой смешок прямо над ухом, вызвал у Этельстана недовольство. — Это правда! Даже Флоки… Старейшие боги были добры ко мне, помогли избавиться от проклятого клейма… И все же, я не мог не думать о своей семье. Я тревожился о них… С ними могло случиться столько всего, — наконец-то он мог высказать это. — Иногда глядя на воды каттегатской бухты меня охватывало отчаяние. Я думал, что если они умерли, то у меня была бы хотя бы возможность оплакать их, а если выжили, то обнять… Но я никогда бы не остался здесь. Я… становлюсь чужим этой земле, потому что меня приняла другая, — в конце этой прозвучало даже застенчиво. — О-о-о… — только и было ответом.**
Это было больнее, чем он думал, чем мог предположить. Оставаться на берегу, среди чужих людей, которые не так уж и сильно его ценили, было тяжело, непросто. Но хуже всего было смотреть, как уплывал Рагнар. Они так и стояли, смотрели друг друга — пока не стали черными точками друг для друга. Ветер донес лишь: «…хорошо, что мы избавились от христианина» — с узнаваемыми интонациями Флоки. Возможно, Этельстану и хотелось рассказать всем правду, чтобы избавиться от этого тяжкого бремени лжи, но… они с Рагнаром пришли ко мнению, что это будет излишним. Кто-то мог не поверить в слова sidhe о том, что никогда и никакая магия не применялась к ярлу. «Уж пусть считают так, как считают», — это было справедливо. Как никогда до этого Этельстан ощущал себя пришлым и лишним. Это неприятное чувство, к которому он оказался не готов. Даже когда его считали рабом — этого не было. Лагерь конунга Хорика — одна большая яма со змеями, где самой главной, самой большой и самой ядовитый — был сам Хорик. Этельстан не был уверен в том, что нападение Борга — это не дело рук самого конунга. Успехи Рагнара раздражали очень многих. Бывший фермер, ставший легендой не столько потому, что вел свой род от Одина, а потому что не побоялся уплыть на Запад, привести богатую добычу, открыть новые земли. Нового ярла Каттегата боялись из-за его умения вести дела — земли под его рукой процветали, ведь он прекрасно знал, что нужно бондам, а что — знати, как играть ту или иную роль. Избавиться от такого противника, как Рагнар, можно было только хитростью, коварством, потому что напрямик — не вышло бы. Каттегатского ярла любили и были готовы за него умирать. «Береги себя», — эта фраза скользнула за ухо с мягким поцелуем. Этельстан не был уверен в том, почему именно вести о его совершенной инакости были приняты так спокойно. Возможно, потому что северяне считали, что их боги жили среди них (и так оно и было), может быть потому, что Рагнар был уверен в том что род его идет от Одина, а значит, что он и сам не совсем человек, а может быть — просто еще не осознал. И когда осознает — все изменится. У sidhe не было точного ответа на новые терзающие его вопросы. И все же это: «Береги себя» грело душу, потому что в нем было множество других фраз, которые никто не посмел сказать другому. Вероятно, еще не пришло время. Возможно, что это время никогда и не придет. Сейчас Этельстану как никогда досадно, что пророческий дар ему так и не достался. И его пугает то, что у него прорезался Голос. Ему ужасно хотелось обсудить это с матушкой, но он никогда не был силен в связи духов, а потому мог лишь иногда смотреть в небо, ища воронов, — так было проще дать знать, что он хотел бы с ней поговорить. — Скоро прибудет король Эгберт, — голос Хорика звучал так, как обычно звучат самые ужасные неприятности в жизни. — И его жрецы. «Епископ», — вспомнил Этельстан, и нервно дернул плечом. Он не знал епископа Уэссекса, но судя по найденным останкам, ничем этот епископ не отличался от того, что был в Нортумбрии. Они все были совершенно одинаковые — в своей слепой вере в новорожденного бога. Самым смешным (и грустным) было то, что в священных книгах новой веры — не было ничего из того, что делали эти люди. — Надеюсь, что ты будешь достойно переводить, не так ли? — Хорик обошел его кругом. Запах его был неприятен — предательство всегда было, есть и будет таковым. — От этого так много зависит… — Нет причин сомневаться в том, что я хочу лучших переговоров, — голос Этельстана прозвучал ровно и спокойно. Это все, что он мог сейчас. — Для этого я и остался. — Да, конечно… — эта интонация задевала, но не ранила никоим образом. «Всегда будут те, кто не поверит тебе», — этими мыслями sidhe старался себя всегда утешить. — «Но так же будут и те, кто поверит тебе». И все же ничего хорошего Этельстан от этого этапа переговоров не ждал. Неприятности витали в воздухе — такие, каких он еще не мог даже себе представить.