Мертвые цветы

— Как он? — голос звучал приглушенно из-за двери, но Этельстану не было никакой нужды напрягать свой слух. Он уже успел выучить наизусть все вопросы, что задавались на входе в его темницу стражникам и ему самому, когда «гость» заходил вовнутрь. — Всё так же, мой король. Вода и хлеб — больше ни к чему не притрагивается, — он этого не слышал, но знал ответ. Вот-вот должна была скрипнуть дверь, пропуская правителя Уэссекса в комнату. Хотя, конечно, называть это комнатой… Их разговоры всегда сводились к одному, и через месяц расспросов об одном и том же Этельстан перестал отвечать. Ему нечего было сказать этому человеку. И уж тем более ему нечего было дать. Всё, что sidhe мог дать — он мог дать только Рагнару. Так вышло. Так сложилось. — Не стоит морить себя голодом, — Эгберт каждый раз говорил это, придерживая на входе свои дорогие одеяния одной рукой. — Никто здесь не враг вам, Ваше Высочество, — в последних словах была очевидная заминка. — Вы не пленник. «Но и не гость», — в первый их разговор именно это Этельстан ему и ответил. А сейчас промолчал. Тридцать дней говорить об одном и том же тяжко. «Гостей так… не держат», — sidhe не смотрел на своего визитёра, предпочитая вид, что открывался через узкое окно-бойницу. Из него было видно лес, укутанный густым туманом. Лето в этом году было очень холодным, и туманы держались практически до самого полудня. Святые люди новорожденного бога верили, что это связано с ним. — Вы знаете латынь, Ваше Высочество, — первая новая тема для разговора за тридцать дней. — Зачем спрашивать то, о чём и так знаете? — собственный голос показался sidhe чужим, настолько он отвык его слышать. Эгберт действительно не спрашивал, он утверждал. судя по недовольному ворчанию стражника, ответ прозвучал невежливо. Но, честно говоря, ворчать надо было тут sidhe, а не человеку. — Возможно, мне есть что вам предложить, — в голосе Эгберта звучала новая интонация. И Этельстан чуть повернул голову, выказывая таким образом жалкое подобие собственной заинтересованности. — Я знаю, что вам разрешали работать с книгами в монастыре откуда вас украли. — Освободили, — сухо поправил человека sidhe. — Крадут обычно вещи, — «Или девиц» осталось несказанным, но довольно очевидным, — но я не был вещью. Меня освободили из заключения, в котором я находился. — Что ж… — удивительно, но правитель Уэссекса точно не собирался с ним спорить. — Полагаю, ваше замечание, принц, вполне справедливо… Но, в любом случае, — Эгберт сделал приглашающий жест рукой, — мне бы хотелось вам кое-что показать. — О… — тридцать дней Этельстан был заперт. На окно была наложена одна из священных литаний, чтобы он не мог выскользнуть птицей из замка, а дверь в комнату была опечатана благословением и обшита калёным железом. — Вы не пленник, принц. — В самом деле? — Вы мой самый дорогой гость, — ни один из них не верил в искренность сказанных слов. У sidhe не было желания спорить с человеком, и он, со вздохом усталой покорности, последовал за королём. Впрочем, стоило Этельстану только сделать шаг за порог, как словно из ниоткуда появились «святые» воины. От них несло литаниями, фонило реликвиями — это прибивало его практически к полу. «Вот как…» — мысли в голове были ленивыми и очень усталыми. Окружающая «святость» делала sidhe слабым и беспомощным, и была больше похожа на болезнь, которая крала дни. Даже магическая чума была намного лучше, чем то, что происходило с ним сейчас. — Мне достались рукописи… — слабый проблеск интереса мелькнул в этельстановом сознании. Он двигался по инерции за Эгбертом, практически след в след. — Пергамент в плохом состоянии. Мне бы хотелось, принц, чтобы вы его переписали. Вопрос «Зачем?» остался невысказанным, как и «Почему я должен это делать?». Сейчас было такое время, когда спрашивать подобное было просто опасно для жизни. Помещение, в которое привели Этельстана, было украшено потрясающими фресками изящной работы. Они были прекрасны, даже в таком состоянии он признавал это. — Римляне… — выдохнул sidhe, подходя ближе. — О, вы знакомы с ними? — Я был ребёнком, когда видел римские легионы здесь. Помню смутно, но у них была замысловатая живопись. Кто-то из их художников расписывал стену в Dún Laoghaire, увидев подобное один раз уже никогда не забудешь, — тонкий укол тоски по дому коснулся сердца. — Сколько…. сколько вам лет, Ваше Высочество? — Эгберт выглядел заинтересованным. Его взгляд неприятно скользил по лицу sidhe. — Больше, чем вам кажется, — Этельстану стало неловко от своей внезапной откровенности, поэтому он ответил настолько сухо. — Вы знали моего дядю? — Ворон-отца? Да, — странная улыбка коснулась губ короля Уэссекса. — Хотя, наверное, сложно сказать — знал. Я видел вашего дядю. Тогда двери сидов открывались куда чаще, чем сейчас. Полагаю, что сопровождавшая его женщина была супругой? — Нет, это была моя мать. Ворон-мать и ворон-отец, — это звучало так, словно бы должно быть понятным, но на лице Эгберта читалось замешательство. Здесь Этельстану хотелось только вздохнуть. Пожалуй, Рагнару или его сыновьям, или своим друзьям среди северян, он бы смог нормально рассказать устройство сида, но… Эгберту этого было бы не объяснить. Кажется, религия существенно влияла на восприятие мира. — Это придворные титулы, — попытался объяснить sidhe, но лучше не стало. — Не берите в голову. Двор устроен сложно. Устройство вашего двора всего лишь жалкое подобие того, как устроен сид, — слова не должны были прозвучать обидно или оскорбительно, но судя по тому, как дернулся Эгберт, прозвучали. Этельстан ощутил от этого ничего. Он слишком устал, был истощен физически и подавлен морально. Конечно, у него были подозрения, что не стоило оставаться один на один с Хориком, без кого-то, кто мог бы отнестись к нему в лагере норвежского конунга с теплотой и любовью, и всё же… Главной мечтой его человека были плодородные земли для северян. Чтобы они могли жить в спокойствии и сытости, без вечной борьбы с природой за каждый её дар. — Итак, вы согласны помочь мне с рукописями? Sidhe думал о том, что хорошего он мог получить из этого, кроме возможности куда-то выходить, пусть и под «святым» надзором. Рагнар был жаден до любых знаний, его гибкий и живой ум постоянно требовал «пищи». «Возможно, — размышлял Этельстан, — у меня получится в должной мере рассказать ему обо всём, что я успею переписать? Я никогда не жаловался на память и….», — сердце сжали тиски тоски. Каждая мысль о Лотброке отзывалась в душе болью. Так болит плохо заживающая рана — ноет, тянет, гноится, сочится сукровицей. Разлука давалась очень и очень тяжело. Больше всего пугала неизвестность — что случилось в Каттегате, все ли живы, все ли уцелели? «Дети», — эта мысль снова кольнула сердце. Он любил детей Рагнара — всех. Можно было как угодно относиться к их матери, Аслауг, но сами дети были больше похожи на отца. По-крайней мере, в стремлении познать мир. — Хорошо, — наверное, предполагалось, что он даст ответ сразу же, не раздумывая, после месячного заточения в одной комнате. Но sidhe делал это не столько для себя, сколько для того, кому принадлежал. Когда-то от матушки Этельстан слышал о том, что римляне были умелыми воинами — новые тактики и новая стратегия — это тоже могло заинтересовать Рагнара. — Я перепишу для вас эти свитки. Что-то блеснуло в глазах Эгберта, но sidhe не успел разглядеть, что именно. Тревогу и опасения исилились. Он знал этих людей, он знал, что им нельзя доверять, вероятно, слова окажутся ложью. Но больше всего Этельстана беспокоило то, что он не успел разглядеть в глазах человеческого правителя. Тревога поселилась в его сердце окончательно. Короли просто так никогда ничего не просят. Так было всегда.

***

— Что в нём такого особенного? — Эгберт задал этот вопрос совершенно внезапно, и Этельстан укололся пальцем о розовый шип от неожиданности. После трёх переписанных свитков (вот же забавно: король умел говорить на латыни, но не читать, — и иногда эта мысль будоражила sidhe, хотелось немного и опасно пошутить) ему позволили выходить во внутренний дворик, где был разбит очень красивый сад. Судя по пересудам челяди, ещё женой Эгберта. — В Рагнаре Лотброке, — уточнил человек. — Всё, — максимально честно ответил sidhe. Ему не хотелось делиться сокровенным и нежным с человеческим королём. Спустя месяцы работы, он наконец-то разглядел то, что так старательно прятал Эгберт — жажду. Вряд ли жажду самого Этельстана как личности, скорее, жажду sidhe как явления. Люди росли на сказках об их народе, о могуществе, подобном божественному, и прочих вещах, которые в большей степени являлись полной горькой ложью. Ах, эти сказки о вечной жизни в сиде. Новорожденный бог обещал блага после смерти при соблюдении условий, но людям благ хотелось при жизни. — Вы избегаете разговоров о нём, Ваше Высочество, — Эгберт подошёл ближе. От его одежд пахло ладаном и розовым маслом. Странное сочетание, от которого у Этельстана начинала болеть голова. — Что странно… Обычно спасителей превозносят. Sidhe коротко вздохнул, не зная что отвечать. Рагнар регулярно ему снился, и Этельстану хотелось верить, что это потому, что ярл Каттегата жив и здоров, и таким образом мир даёт понять, что с ним всё хорошо. С другой стороны, эти сны были пыткой, полной боли от невозможности коснуться, хоть призрачно, хоть на чуть-чуть. Но всё, что было во сне — долгий взгляд и шелест волн моря. «Только сталь твоих глаз — не забыть никогда, а внутри — ледяная морская вода», — всё, что помнил из этих снов sidhe. — Вам интересно, как он сладил с… тварью? — заминка выдала то, насколько неприятно было говорить так о себе. Брови Эгберта удивленно поползли вверх. — Никогда вас так не называл, принц. — Но думаете, — пальцы sidhe коснулись насыщенно красных лепестков роз. — Все так думают. Все так считают. Иногда не нужно слышать слова, чтобы знать. Хватает концентрированного ощущения, — тонкий укол в сторону литаний, «священных» воинов, обитых каленым железом дверей. — Вас… иной раз сложно понять, принц… — фальшивое удивление сползло с лица Эгберта так же быстро, как и появилось на нём. — Я не уверен, что… северяне вернутся, а сид, к которому вы принадлежите, молчит. — Сложно гореть желанием говорить с теми, кто приходит под Двери с калёным железом, яростью и огнём. Уберите церковников, погасите костры, оставьте в покое мой народ и, возможно, вам ответят. — Возможно. — Вы, Ваше Величество, тоже не будете говорить с теми, кто попытается вас уничтожить, будет сжигать ваши земли и убивать людей… — Этельстан вздохнул, всё ещё гладя розу по лепесткам. Было бы здорово увезти отсюда в Каттегат несколько этих растений. Торстейн говорил, что где-то есть земли более тёплые, чем Каттегат, там можно было бы высадить эти прекрасные цветы. — Описываете нас как захватчиков. — Отчасти, — sidhe повёл плечом. — Мы все чужие этой земле, но до прихода… вашего бога жили в мире и согласии. — Нашего? — голос Эгберта прозвучал язвительно. — Вы прожили в монастыре столько лет и… — То, что я знаю вашу веру — не значит, что я её разделяю. Я её просто знаю. Обряды. Условности. Устройства монастырей. Я это просто знаю. Но не более. Я тот, кто я есть. И изменить себя я не могу. И, что более важно, не хочу. И не буду. Моему народу вообще сложно меняться. — Но вы приспособились к северянам, хотя они точно так же отличны от нас и от вас, — Эгберт умело вёл беседу. Этельстан же всем собой ощущал, что ситуация поворачивалась к нему не лучшей своей стороной. Он не давал те ответы, которые от него хотели — это означало бы солгать, предать и обмануть доверие того единственного, кто был важен на самом деле. — Они хотели меня принять, — Этельстан даже не был уверен в том, что говорил сейчас о людях, а не их богах. Потому что старейшие приняли его, дали ему свободу, а самая нежная из них, полная любви и мягкости, подарила одного из своих котят. «Пангур Бан», — сердце получило новый укол тоски. — Вы от меня хотите чего-то, Ваше Величество. Чего-то, что я вам не в состоянии дать, не так ли? Глаза Эгберта напоминали прозрачную бездну безразличия с крошечной точкой вожделения на самом своем дне. Связь с sidhe давала возможность попасть в сид. Прожить почти полную вечность в благах Холмов, в их радости и сытости, среди сокровищ, волшебства и поразительной красоты искусства. Эгберт хотел, жаждал того, что Этельстан не мог ему дать. — Но вы это дадите варвару, не так ли, принц? — Если он попросит — да. Но он не попросит. Ему это не нужно. И это хорошо. Они стояли совсем рядом. — Ваше Высочество, вы знаете, как мы привели к соглашению вашего отца?..

***

Этельстан ему снился. Чаще всего стоящим у крутого обрыва в море. В небе, сером и низком, с громкими криками метались чайки. Волны бились о высокий берег, оседая на волосах, коже и одежде крупными каплями морской воды. Днём разум Рагнара искал способы выбраться из смертоносного водоворота, в который его затянул Борг, но ночь не приносила покоя — сердце разрывалось от тоски и боли. Вестей от Хорика не было, и это тревожило. Даже если всё пройдёт успешно, и Каттегат получится вернуть малой кровью, времени на подготовку новых кораблей и вооружения уйдет много. Год, и это если боги к ним всем будут добры, но если нет… Этельстан ему снился. Рагнар не был уверен, что это не порождение той силы, которой владел этот… нечеловек. Тот, кто только прикидывался монахом. Рагнар пытался найти в себе ярость, но не мог. Была лишь такая сильная тоска. «Есть такие дороги назад не ведут, — порой чудилось ему в порывах ветра, — На чужом берегу я прилив стерегу». Единственной отрадой его были сыновья, которые, спасибо брату и Сигги, пережили страшное время. Что же до Аслауг… «Нужно было откупиться», — всё чаще и чаще возникала эта мысль в разуме Рагнара, когда он смотрел на свою жену. Никто бы не осудил его, реши он признать Уббе, не женясь на этой женщине. Было в ней нечто странное, что-то, от чего по позвоночнику шла дрожь, чем-то схожая с той, что вызывал всегда Провидец. Только источник этой дрожи был разный. Днём мысли крутились вокруг Борга, семьи, разоренных земель, а ночью снова и снова приходили тяжелые, полные горькой тоски сны. Они никогда в этих снах не говорили друг с другом, просто стояли и смотрели. Под глазами Этельстана залегали глубокие тени, сам он выглядел осунувшимся и крайне усталым. Следом за тоской приходила тревога — что-то точно пошло не так. «Не нужно было его слушать», — иной раз думал Рагнар, сжимая зубы, когда сидел на кровати — растрепанный, невыспавшийся после очередного сна. Прибытие Лагерты было внезапным, но очень приятным сюрпризом, пусть и поднявшим колкую боль от их расставания. Рагнар всё ещё безмерно любил эту женщину, но, наверное, не той любовью, которой ей хотелось бы, и которую она, безусловно, заслуживала. И всё же несмотря на то, как они разошлись, Лагерта пришла ему на помощь, приведя с собой не только воинов, но и их общего сына. Пожалуй, встреча с Бьорном вышла безумно волнительной. Из дерзкого подростка он вырос в сильного и крепкого молодого мужчину. Горечь от потерянных лет кольнула сердце. — А где Этельстан? — Бьорн обводил взглядом прибывших с отцом людей. Этот же вопрос читался и в глазах Лагерты. — Он… остался в Англии, — Рагнар думал, что сумеет совладать с собственным голосом, но тело его подвело — звук дрогнул. Лагерта удивленно подняла брови в немом вопросе «Что?». — Конунгу нужен был переводчик, поэтому… он решил остаться. Если бы был кто-то ещё, кроме меня и него, хорошо знающий язык, он бы отбыл вместе со мной, — этот вопрос невольно всколыхнул воспоминания о снах, что терзали его каждую ночь. — Переговоры о земле… — Рагнар кинул быстрый взгляд на Лагерту, на лице той было понимание, что он задумал изначально. Никто из них не был знатного происхождения, они были детьми земли, которые знали, как её обрабатывать, как растить скот, и было бы снова здорово к этому вернуться. — Что же, надеюсь, что с ним всё хорошо, — заключила Лагерта. Хоть прошли года, но Рагнар прекрасно видел, что она всё так же хорошо читала его по лицу и тем эмоциям, что он так отчаянно пытался скрыть. В её глазах стоял немой вопрос «Ты уверен что с ним всё хорошо?». И рискни она его задать вслух, то Рагнар не смог бы дать положительный ответ. Сны черной стаей воронов кружили над ним, отнимая уверенность. Однако, пусть и с трудом, эти мысли удавалось отодвинуть на задний план. Сейчас нужно было вернуть себе земли. И план, который рисовался в голове у Рагнара, был простым и одновременно жестоким (не только к людям, но и к самому себе). — Как вы собираетесь вернуть Каттегат? — Есть мысль, — собственный голос казался ему чужим. — Но придётся пожертвовать многим. — Например? — Мы должны уничтожить запасы провизии… — Но Рагнар… — Лагерта умолкла под его взглядом. Все понимали, что эта отчаянная мера была необходима. Прямого столкновения с Боргом, даже с учетом той помощи, что привела с собой Лагерта, они бы не выдержали. Молчание, повисшее в доме, отдавало едкой горечью и было чем-то похоже на то, что висело много лет назад в лачуге Флоки перед хольмгангом между Рагнаром и Харальдсоном.

***

— Конунг Хорик, — Флоки шипел как змея, ею же и был. Но Рагнар уже давно не боялся змей, — здесь. Его корабль заходит в бухту… Один корабль. Сны не прекратились. Стали только хуже. Ничто не могло унять внутреннюю скорбь Рагнара. Внешне это проявлялось в большей, чем обычно, задумчивости. «Один корабль, — Рагнар закусил щеку изнутри, — значит, что-то случилось». Этельстан во снах выглядел все хуже и хуже. Он словно становился прозрачнее. Они больше не стояли на утесе у самого моря, нет. Их окружали каменные стены, а на окне, единственном и довольно узком, была решётка. — Конунг, — кривая улыбка украсила лицо ярла, — рад приветствовать в Каттегате! — Рад видеть, что удалось вернуть земли обратно, — Хорик выглядел сыто и благостно. — Прошу прощения за столь скудную трапезу, — Рагнар рукой указал на стол, — но у нас почти не осталось припасов… Как всё прошло в Уэссексе? — Переговоры были сорваны, — печаль на лице Хорика была настоящей, но в голосе её не было. — Сначала всё шло хорошо, а потом… на нас напали. Удалось сбежать немногим, всё было внезапно. — Этельстан? — Ему повезло, если он погиб… Впрочем, — Рагнар никогда не любил такие выразительные паузы. Они всегда говорили о том, что человек собирается с мыслями перед тем, как солгать, — он скорее всего переметнулся к своим людям и предал нас всех. Я потерял из-за него очень много воинов. Рагнар ничего не ответил, лишь откинулся на спинку своего трона. Он и не думал даже верить Хорику. Кем бы ни был Этельстан: человеком или… как же… sidhe, он говорил тогда честно и правдиво. Каттегат и северные земли, и, что важно, северные боги, стали для него домом, тем местом, куда он будет всегда стремиться, что бы ни случилось. И сны… Сны нельзя было сбрасывать со счетов. — Однако, я хочу поквитаться с конунгом Эгбертом… — Да… Оба мужчины снова замолчали. Каждый из них понимал, что это будет совсем не скоро. Земли Рагнара были разорены, а подготовка к плаванию требовала огромного количества ресурсов. Дело было даже не в кораблях. Нужно было подготовить провизию, оружие, людей. В конце-концов, драккарам нужны были паруса, а паруса делались из шерсти… — Что ж, мы начнем подготовку, — кривая улыбка снова коснулась губ Рагнара. Нет, он не верил конунгу, не доверял ему — никогда. Не нужно было тогда слушать Этельстана. Нужно было его просто завернуть в ткань палатки и увезти с собой, не смотря на все возражения. Пусть это и выглядело бы глупо в глазах многих. Сценка, которую нарисовало ему воображение, смягчила ухмылку, превратив в улыбку, что была в последнее время редким гостем на его лице. — Отрадно слышать, — Хорику налили эля, поставили рядом с ним то немногое, что мог сейчас предложить ему Каттегат. — Я тоже начну подготовку. Рагнар снова кивнул, однако за столом не остался, встал, чтобы подойти к детям своим, что изрядно расшумелись около очага. Мальчишки росли бойкими, любопытными и очень умными. Особенно Уббе. И Ролло, и Лагерта говорили, что он вылитый отец. Особенно часто про это говорил Ролло. Рагнар никогда не спорил с братом — тому виднее было. «Рагнар…» — шепнула тень от скамьи на полу, и, кажется, скорчилась в агонии. «Рагнар…», — позвал огонь из очага, совсем пригибаясь к поленьям. «Рагнар…», — донес ветер от двери, что попал внутрь вместе с заходящим в длинный дом человеком. «Рагнар…», — бесчеловечный в своей тихой хрупкости шепот был исполнен неземной муки. — Отец? — теплая ладошка Уббе выдернула его из задумчивости. — Всё хорошо, — попытался улыбнуться сыну Рагнар, но не вышло — его сковал страх и что-то похожее на боль. Он не смог бы внятно описать, что с ним происходило сейчас. Слишком новое, слишком непонятное переживание, которое мешало дышать. Дети прижались к нему с двух сторон, и их тепло чуть-чуть отогнало странное чувство. Оно не ушло, просто свернулось где-то в районе сердца, ожидая своего часа. Но сейчас не беспокоило. — Расскажешь нам историю о нашем дедушке? — О!.. — Рагнар рассмеялся. — Сколько угодно. Итак, слушайте меня дети, ибо было это всё на самом деле, наши боги тому свидетели, и если я скажу хоть слово неправды, пусть они меня покарают ровно таким образом, которым посчитают нужным.

***

Вокруг был только свет факелов. Пахло горелым мясом. Но не животным, а человеческим, словно кому-то прижигают раны, чтобы гниль не пошла по телу. Воздух влажный. После вдоха на языке остался характерный металлический привкус — много пролитой крови. Под рукой — шершавая каменная кладка. Рагнар нервно облизывается, на губах — соль. Сердце бьется неровно и прямо о ребра, словно он очень долго бежал. Но он не бежал. Рукам — больно. Каждое движение пальцев причиняет несусветную боль, которая разрывает пополам. Ногам тоже больно. Слишком больно. Вокруг темно, а факелы не дают много света и сильно чадят из-за влажного воздуха. — Рагнар… — тот самый шепот из тени. — Рагнар, — тихий, едва заметный всхлип в голосе. Рагнар знает этот голос, почему он звучит так рядом? — Рагнар… — голос исполненный мукой звучит… из него самого. Полный боли и тоски, неутолимой боли. В каждой букве столько излома и слома, что всё сливается в одну большую — боль, одно невероятно огромное страдание. — Рагнар… — Рагнар… — РАГНАР!.. … Он проснулся резко, садясь на кровати. Рядом сидела взлохмаченная и испуганная Аслауг. — Ты… — Что?.. — его голос прозвучал хрипло. — Не хотел просыпаться, тебе снился плохой сон. Очень плохой. Я еле разбудила тебя, — пока она говорила, Рагнар смотрел на свои руки. На ладонях, в самой их середине были два кровавых пятна. Он осторожно потер их друг о друга, ожидая острой боли, как… во сне. Но это были просто кровавые пятна, а не раны. Но еще мгновение назад он был уверен, что это были именно зияющие на ладонях раны. «Рагнар….» — шепнула тень в углу. — Ты куда? — Аслауг выглядела встревоженной. — Пройтись хочу после дурного сна, — возможно, он ответил ей резче, чем должен был. Но Рагнар всё ещё ощущал вокруг себя этот мерзкий запах гнили, крови и крыс. Этельстан был жив. И он не предавал Хорика, судя по сну, он сам был пленником. «Но что случилось?» — сознание Рагнара судорожно пыталось понять, что пошло не так в Уэссексе. Всё могло пойти не так. Хорик отнесся к Этельстану с огромным пренебрежением и неуважением. И кто знает, что случилось после отбытия Рагнара? «Нужно было его увезти», — эта мысль снова и снова поднимала свою голову. Рагнар терпеть не мог сожалений о сделанном, и всё же со своим решением подчиниться просьбе Этельстана он не мог смириться. Если… если с ним происходят, или произошли, все эти жуткие вещи, что показал сон, то… Взгляд Рагнара опустился на собственные босые ноги — на стопах были точно такие же кровавые пятна. Память невольно подбросила воспоминание о христианском распятии. Рагнар снова перевел взгляд на ладони, а потом развел руки в стороны, пытаясь повторить позу распятого бога. — Нет… Они же… — тихо пробормотал он, опуская руки. — Они же… Но следы крови были четкими, округлыми, такие иной раз оставались в дереве, когда приходилось вытаскивать неверно забитый гвоздь. — Они же не… распяли?.. Сердце сжалось от ощущения самого худшего исхода. «Они принесли его в жертву своему богу?.. — Рагнар закусил щеку изнутри, просто чтобы не заорать от беспомощной ярости. — Но… Этельстан говорил, что их бог не требует смерти…». Пусть он и не был монахом, а только прикидывался им, но не доверять его словам не было никакой причины. «Боги, пожалуйста, пусть выживет…», — отчаянная мольба, которую не услышит никто из живых. Рагнар знал, что с утра обязательно принесёт жертву богам, прося того же, но сейчас… Хриплое воронье карканье где-то на крыше длинного дома было ему ответом. Иначе не могло быть, ведь до этой безмолвной просьбы, было очень тихо. «Пожалуйста».