Линия жизни

Через неделю они не встретились. И к Оле Мирон после того, как проводил Ваню, не пошел: побоялся заразить ее. Объяснил все по телефону, но она, казалось, даже обрадовалась, голос стал бодрее, увереннее. Они еще немного поговорили, вспоминая вечер накануне, потом Оля взяла с него обещание вылечиться и попрощалась. Мирон честно исполнил все к особой радости матери. Буркнул, что его девушка посоветовала ему лечиться, мама аж расцвела вся: происходящее начало наконец-то укладываться в их с отцом картину мира. И лекарства на самом деле помогли: утром понедельника он проснулся разбитый, но хотя бы температура была в норме. Хотелось отлежаться еще день, позволить себе такую слабость, но родители были начеку, и Мирон все же начал собираться под аккомпанемент нотаций. День прошел вяло и почти в полном молчании. В школе к нему никто особенно не подходил, видимо, читали по лицу желание остаться в покое, Мирон этому даже радовался. Ни назойливых пустых разговоров, ни неприятных компаний. Сразу после уроков он засобирался домой, извинившись перед Олей, что не сможет ее проводить. Она понимающе кивнула и попросила выздоравливать. Тон ее прозвучал дежурно, но так обычно звучали все пожелания выздоровления. К вечеру ему все-таки стало хуже, температура поднялась, да так, что сбить ее не удалось даже к утру. Мать вызвала врача из поликлиники, и Мирон остался дома. Ему назначили кучу лекарств, но они почти никак не помогали. Сбитая температура возвращалась вновь через несколько часов. Мирон постоянно находился в полудреме, а когда проваливался в сон, даже не осознавал этого. Высокая температура вызвала бред, и ему чудилось то, чего не было и быть не могло. Предметы вокруг принимали необыкновенные и очень страшные очертания, произвольно меняли свои формы, размеры и даже фактуру. Шкаф почему-то казался поролоновым, а занавески жестяными, и все время на языке ощущался неприятный привкус. Сквозь этот туман Мирон, когда не спал или думал, что не спит, мучительно прислушивался: вдруг в коридоре зазвонит телефон, и спросят его. Пару раз так и получалось, когда звонила Оля. Но Мирон ждал совсем другого звонка. Сначала он надеялся поправиться к выходным, чтобы не отменять встречу, но уже к пятнице стало ясно, что все отменяется. И самое беспонтовое: у Мирона сил не было даже доползти до телефона и самому предупредить Ваньку о том, что он не сможет. А на утро субботы его увезли в инфекционку с подозрением на менингит. Диагноз не подтвердился, но в больнице его честно продержали неделю в закрытом боксе, подавая еду через небольшое окошко в двери. О посещениях и речи не шло. В больнице было скучно, в палате он, как назло, лежал в гордом одиночестве. Первые пару дней он просто спал, пока состояние не пришло в плохонькую, но все же норму. Потом читал, но спустя день и книги надоели, к тому же в больнице и выбор был скуден. Мирон изводил себя мыслями и воспоминаниями. О лагере, о девчонках, о своем дне рождения. Но о чем бы он ни думал, все каждый раз сводилось к одному. Чем дальше уходил день рождения, тем более глупыми и пустяковыми казались его переживания. Тем больше он убеждался, что никакой симпатии и, тем более, вожделения, не было. Принцип «с глаз долой из сердца вон» действовал безотказно. В больничной палате очень легко было убедить себя в том, что все его странные мысли о Ване были только следствием похмелья и надвигающейся болезни. И болезнь-то, к счастью, была совершенно обычная. Главное – он не был психом, его теперь не влекло к другому парню. Как бы терпимо он ни относился к меньшинствам, но оказаться таким же ему было страшно. В памяти всплывали разные страшилки про СПИД, скабрезные шуточки, унизительные комментарии, когда-либо слышанные от других. Быть не как все, ещё и быть «голубым», считалось позором. И хотя Мирон видел геев в Европе, но и там, он слышал, им порой доставалось. Он с ужасом думал, что стало бы с ним, окажись он геем в своем родном Питере. А что стало бы с родителями, если бы они узнали? А в школе? Это был бы прямой путь в никуда. Фактически – самоубийство. Так что хорошо, что в конечном итоге все это оказалось похмельным бредом. И как хорошо, что у него хватило ума никак не намекнуть Ване об этих своих мыслях. И все же Мирону было обидно, что Ваня (вроде бы друг) ни разу не позвонил ему, хотя бы чтоб уточнить про воскресенье. Мирон объяснил бы про болезнь, но звонок-то был бы. Это жгло изнутри. Может, Ванька и не друг вовсе. Что там за дружба у них, замешанная на интрижках и совместных перекурах в лагере? Полтора месяца шапочного в общем знакомства дружбой назвать было сложно, а Мирон умудрялся называть. Не потому ли, что друзей у него никогда не было, а тут первый попавшийся человек отнесся к нему нормально? Потому Ваня и не должен был ему звонить. Не обязан был, ведь честно. И тут Мирон себя вновь и вновь уговаривал, убеждал в этой мысли. Настойчиво, иногда злобно, убеждал. В глубине души понимал, что стоит хоть раз дать слабину и позволить себе думать о том, что Ваня должен был ему позвонить, что они и правда друзья – и все. Пропал бы. За этой мыслью понеслись бы другие, запрещенные, а уж к чему привели бы они, один бог знает. Его выписали среди недели. Пришлось звонить отцу на работу, потом сидеть в коридоре с вещами. В приемный покой его не пустили, чтобы от кого из вновь поступивших не подхватил новую заразу, а палату уже дезинфицировали после него. Вот и сидел Мирон почти до вечера, мучительно ожидая, когда сможет хотя бы выйти на улицу. Едва поздоровавшись с отцом, он тут же выпалил: – Мне никто не звонил? – Одноклассница вроде, – бросил отец, – Оля, кажется. – Это моя девушка, – ответил Мирон, неожиданно разочарованный. – Предохраняетесь? – рассеянно спросил отец, глядя на дорогу. Отыскивание просвета в потоке машин занимало его гораздо сильнее. Мирон покраснел, отвернулся к окошку и ответил: – Мы целовались только еще. Это не твое дело вообще-то. Отец помолчал, выезжая на проспект, а чуть погодя сообщил, что Мирон всегда может обратиться к нему, если стесняется купить в аптеке сам «что надо». Мирон возмущенно засопел и до самого дома молчал. Дома он наскоро разобрал вещи и позвонил Оле. Формально – узнать домашку и вообще, что там в школе делается. Неформально он с ней поговорить не мог: рядом крутилась сестра, да и вообще вся семья была в сборе, родители то и дело мелькали в коридоре, и откровенничать при них не хотелось. Мирон надеялся наверстать все завтра в школе, поэтому записал все задания и положил трубку. Хотелось позвонить еще и Ване, но что-то мешало. То ли тот факт, что Ваня и сам не позвонил ему, то ли дома вернулись все страхи. Мирон предпринял несколько попыток, но каждый раз у него начинало сосать под ложечкой, немели пальцы, и он сбрасывал звонок. В конце концов, он как-то прожил без Ваньки почти две недели, вот и еще проживет. Не такие уж они и друзья. Назавтра он вернулся в школу, и жизнь вошла в прежнее русло, только уже без Вани. Мирон старался не думать о нем, потому что это сильно уж походило на влюбленную тоску, но мысли нет-нет, да прорывались через броню. Чаще всего по вечерам. Но теперь эти мысли были иные, чем в январе. Он уже не думал о том, что Ваня красивый (скрепя сердце, Мирон принял это как данность и смирился, что считает Ваньку таким), он больше огорчался, что Ваня не выходит на связь, будто забыл о его существовании. Или обиделся, что Мирон продинамил встречу? Тогда, рассуждал Мирон, пусть бы позвонил и высказал все. Он отчего-то был уверен, что именно Ваня должен ему позвонить, а не наоборот. А через неделю после выписки стали приходить сны. Сначала смутные, короткие, оставляющие странное приятное послевкусие, будто бы произошло что-то давно желанное и сказочное. Мирон просыпался после них воодушевленный, готовый к любым трудностям, знал, что преодолеет наяву все, ведь там, во сне, случалось с ним нечто прекрасное и правильное, что-то такое истинно его. Во сне он был абсолютно счастлив. Очень скоро сны стали дольше, обрели сюжет и, самое ужасное, запоминались почти во всех подробностях. Точнее, Мирон наутро отчетливо помнил только пару-тройку деталей, но именно их он предпочел бы забыть. Во сне у него был секс. С Ваней. Разный. И ему нравилось. Нравилось, к счастью, без видимых на постели последствий. Хотя бы тут он побеждал. Мирон по наивности пробовал сны анализировать. Хватать дремучие сонники и вычитывать в них, к чему снится член, он, конечно, не стал, да и не было в доступных ему сонниках подобного. Но вот про Фрейда Мирон уже кое-что слышал и потому старался объяснить свои сны через обрывки теории, которую знал только понаслышке. По шуткам, в основном. Он убеждал себя, что ему не хватает секса в жизни, поэтому видит его во сне; что слишком часто думает о Ваньке и сердится на него, потому именно Ваня фигурирует во всех его снах; что ему нравится происходящее, потому что кончать – это приятно, а во сне он всегда кончал; что он видит во сне минет тоже лишь из-за того, что ему такого не делали, в отличие от все того же Вани. Мирон все, каждую деталь старался объяснить через рациональное, через выверты собственной психики, не скованной ночью ничем. Каждый раз, увидев подобный сон, Мирон особенно нежничал с Олей, дольше обнимал ее, целовал сильнее, настойчивее хотел близости. Надеялся так прогнать видения. Оля ни о чем не подозревала и была довольна и ласками украдкой под партой во время уроков, торопливыми объятиями в подъезде и чуть более откровенными у нее дома или у Мирона, если они были одни. Дальше поглаживаний груди она зайти не позволяла, Мирон злился про себя, обвиняя Олю в своих снах. Когда они расставались, ему приходилось довольствоваться памятью и доводить дело до конца. И пару раз с ним случалась та же неприятность, что и в лагере: запрещенные мысли. И в этом Мирон тоже винил Олю. И еще Ваньку, который где-то пропал. Со стороны у Мирона все было хорошо, но в душе было неуютно и пусто. Он понемногу учился мириться со своим внутренним одиночеством и почти махнул рукой на несостоявшуюся дружбу, когда в конце февраля раздался звонок. Он только что проводил Олю и едва успел разуться. Сестра была у подруги, и Мирон, решив, что звонит именно она (как обычно – будет проситься погостить подольше, любит же надоедать людям!), недовольно ответил в трубку: – Да! – Мирон? – раздалось в трубке не очень уверенно. Ванька! Мирон разулыбался и радостно закивал в трубку, забыв, что Ваня не может его видеть. – Эй? – еще раз позвал его Ваня. – Да-да, я тут, – спохватился Мирон. – Не ждал просто. – Никак попасть на тебя не могу, – объяснил Ваня. Судя по тону, он совсем не злился, как того ждал с опаской Мирон. – То сестра твоя берет, то мама. Выписался уже? – Давно, недели две назад. А ты откуда знаешь про больницу? – Мирон по-прежнему счастливо улыбался. – Сестра твоя сказала. Я позвонил договориться на воскресенье, помнишь? А она говорит, тебя по скорой увезли. Ты ей скажи, чтобы не рассказывала в другой раз кому попало такие вещи, мало ли. – Ты не кто попало, – исправил Ваню Мирон. – Приятно слышать. Ты извини, что не приходил: не знал, куда положили. – Я в инфекционке был, туда все равно нельзя. – С чем лежал? – насторожился Ваня. – На менингит подозрение было. Но это не он. Выписали, только я в итоге так и не понял, что там было, – теперь Мирон ощущал, что весна наступила не только на улице, но и вообще везде. – Хорошо, что не подтвердился диагноз. Менингит – это хуево, у нас на параллели у чувака был, плохо закончилось. – Ты злишься, что я не пришел? Ну и вообще на связь не выходил? – осторожно спросил Мирон. – Сложно злиться на человека, который лежит в больнице, – хохотнул Ваня. – Тем более я думал, ты до сих пор там. Несколько раз звонил днем, трубку никто не брал или сестра брала. Говорила просто, что тебя нет, а я и не уточнял. – А если бы я умер, например? – съехидничал Мирон: Ваня не злился, он сам звонил ему, он не пропадал, и это значило, что можно расслабиться, что они по-прежнему друзья. – Если бы умер, сказали бы. Да и ты бы не умер. Я тебе умру, – шутливо пригрозил Ваня, и Мирон облегченно выдохнул. – В эти выходные я точно смогу. Давай прямо сейчас забьемся, на всякий случай.

***

В воскресенье стояла совершенно весенняя, даже не мартовская, а по-настоящему апрельская погода, хотя до него был еще месяц. Природа проснулась чуть раньше обычного и сгоряча решила побаловать жителей солнышком. Они гуляли втроем: Мирон, Ваня и Женя. И Мирону впервые за несколько лет не хотелось, чтобы день заканчивался, не хотелось уходить домой. Так гармонично все было, будто он знал их не два месяца, а гораздо дольше – всю жизнь. С ними обоими было легко молчать и так же легко говорить обо всем на свете. Женя ни разу не намекнула ему, что помнит о его промахе в день рождения, с ней было очень просто. Хотя Мирон в первые минуты ревностно следил, не проскакивает ли между ней и Ваней какая-то искра, но быстро убедился, что Женя равно держится с ними обоими, не выделяет никого. А потом с таким же облегчением понял, что и Ванька воспринимает ее как младшую сестру. После этого у него на душе воцарился мир и покой, и дальше, почти до самой темноты, он беспокоился только об одном – что им все же придется разойтись по домам. Они с Ваней сделали порядочный крюк и проводили Женю почти до парадного, а потом на остановку – Мирон вдвоем с Ваней. И тут-то Мирона начало накрывать. Это напомнило детство, когда приходилось уезжать из какого-нибудь хорошего места. Сначала нечто легко сжимало ребра, потом оно же начинало подсвистывать внутри, где-то в районе диафрагмы, и наконец забиралось в голову и назойливо скрипело одной только мыслью: скоро все. Ваня тоже, как только они проводили Женю, стал молчаливее. Шел и курил, иногда отходил на пару метров, будто бы поскорее хотел отделаться от Мирона. – Скоро восьмое, – неуверенно начал Мирон, когда они подошли к остановке. – Что планируешь? – Поздравить хочешь? – ухмыльнулся Ваня, впервые с того момента, как они попрощались с Женей. Мирон поморщился. – Выходные же, целых три дня. Можно потусоваться с девчонками. Я с Олей, а подружка ее о тебе спрашивает постоянно. Вчетвером давай? – Все три дня? У тебя на хате? – Ваня прищурился и внимательно посмотрел на Мирона. – Заманчиво. – Нет, просто погулять всем вместе, – буркнул Мирон: он не такой реакции ждал от Вани. Какой – и сам не знал, но точно не такой. – Ну, давай, все равно делать нечего, – кивнул Ваня. – Да и девочка ничего так. У меня все равно никого нет сейчас. Тут подошел автобус, они пожали друг другу руки, и все. Почти сразу стемнело. Подул ветер, весна разом закончилась, напомнив, в каких широтах они живут. Вечером дома Мирону стало и вовсе невыносимо. Он думал и думал о прошедшем дне, больше всего о Ване. Искал изъяны в своем поведении, в словах. И с ужасом понимал, что то помешательство после совместной ночевки никуда не делось. Ваня ему нравился. Болезненно, неправильно и извращенно нравился. Он хотел видеться с ним чаще, говорить. Хотел прикоснуться. Последнее было самым страшным. Противоестественным. Мирон позвонил Оле, поболтал с ней немного, пользуясь тем, что родители и сестра были слишком заняты сериалом, он зашептал ей в трубку такие невообразимо пошлые вещи, что самому стыдно стало. Он сбивчиво говорил ей, что любит и хочет, что умрет без нее, что она такая сладкая, офигенная, секси, и, похоже, перегнул палку. – Мирон, ты там напился, что ли? – спросила Оля чуть насмешливо: ей тоже стало неловко от потока откровенностей. – Нет, малыш, – брякнул Мирон, усугубив подозрения: так он Олю никогда не называл, считая слишком банальным и глупым. Оля хмыкнула. – Котенок, давай завтра у тебя побудем? Я тебе кое-что сделаю. Тебе очень понравится, правда, – снова зашептал Мирон. – Я сильно-сильно хочу, Оль. – Посмотрим, – отрезала та. – Ты странный какой-то. Опять заболел? Завтра в школе давай поговорим, если так хочешь. А в школе они – слово за слово – поругались. Оля не соглашалась ни на что. Говорила, что не готова, что ей и так хорошо, без постели. Мирон еще вчера утром был готов с ней согласиться, готов был ждать. Он умел справляться с потребностями и ждал бы, сколько нужно. Но вчерашний день и особенно вечер, перевернули все. Ночью он снова видел во сне себя и Ваню. У них был офигенный секс, Мирон даже не подозревал, что так бывает. Какая-то невообразимая поза, очень откровенная. Он был снизу и одновременно видел все будто со стороны. Видел Ваньку очень близко, целовал его. И все было взаимно. Проснулся Мирон с твердым решением вылечиться от этого. Лечение он видел одно: секс с девушкой. От этих кошмаров нужно было избавляться немедленно. Низко было использовать для этих целей Олю. И Мирон оправдывался перед самим собой тем, что она ведь его девушка, у них когда-то все равно случилось бы, так отчего не сейчас? А теперь и Оля послала его на хер, и с Ваней никогда и ничего не светило. Наверное, кто-то наверху услышал его молитвы, потому что после уроков его вновь поджидала возле школы Диляра. Потрясающее совпадение, на которое Мирон сразу же возложил все свои чаяния. Он обернулся: с крыльца спускалась Оля. Да и хрен с ней. Еще увидит, кого потеряла. Он улыбнулся Диле: – Пойдешь в гости?

***

С этого дня его жизнь начала стремительно погружаться в какую-то мерзость. С Олей Мирон, конечно, помирился через пару дней. Да, свою роль сыграло и то, что на ее глазах он ушел с Дилярой почти под руку. Все очень обычно, мелодрама, но Мирона это устроило. И поначалу его устраивала эта гадкая ситуация, в которую он влип. Он не порвал с Дилей. И с Олей тоже не порвал. В нем неизвестно откуда взялся цинизм и расчетливость. С Олей он встречался в школе и после, с Дилярой занимался сексом пару раз в неделю, ухитряясь заметать следы так, чтобы ни одна, ни другая не догадалась.

***

С Ваней они встретились, как и договаривались, вчетвером с девчонками. К тому времени Мирон и Оля уже помирились. Такие прогулки и посиделки в кафе вчетвером стали у них традицией: раз в пару недель. Мирон подсел на них. Как наркоман, он ждал этих встреч, где мог увидеть Ваньку и не думать хотя бы полдня о своих грязных неестественных желаниях. Желания, конечно, тоже никуда не делись, но он прятал их глубже, а потом позволял выбраться, когда встречался с Дилярой. Он закрывал глаза и целовался с ней, представляя Ваньку. Входил в нее и опять думал о Ване. Через какое-то время Диля отважилась на минет, и Мирон почти сошел с ума. Он мог закрыть глаза и представлять Ваню внизу, безнаказанно отдаваясь во власть своих мыслей. Все было по-честному, и он старался доставить Диляре удовольствие. Тоже языком. Но даже в эти минуты мысли о Ваньке не оставляли его. В один прекрасный момент он начал думать о том, как будет ощущаться член во рту. Он запаниковал, замер, и как раз в этот момент Диля начала просить еще, не останавливаться, прижимать его голову к себе. Но Мирону было так страшно, что он просто не мог продолжать. Член во рту, а дальше что? Подставиться, как это было в его снах? – Что с тобой? – встревожено спросила Диляра после всего. Мирон пожал плечами. Он и сам толком не понимал, что с ним происходит. Знал только, что в душе полный раздрай и выхода не видно. – Ты меня разлюбил? Ты мне изменяешь? – продолжала она. Мирон испуганно взглянул на нее и помотал головой. Он малодушно пытался оправдать сам себя: по факту ведь он ее никогда и не любил, чтобы разлюбить теперь; и не занимался сексом с кем-то еще, чтобы прямо изменить. С натяжкой такие доводы его успокоили. – С Ваней там проблемы, – почти не соврал. – Помнишь Олю? Диляра надула губы и кивнула: конечно, помнила! – Ваня с ее подружкой мутит, вот и предлагал нам вчетвером гулять, чтобы я с Олей. Ну и… Он развел руками. Полуправда вышла грубой, противной, но Диля поверила. Главное – без расспросов. Она немного помолчала, а потом предложила неожиданный «выход»: – Давай ты со мной, а он с ней? Тоже вчетвером получится. Мирона прошиб холодный пот. Вот уж решеньице-то! – Не-не-не. Это же Олина подружка, моя одноклассница, тем более. На фиг надо. Мне с ними еще год учиться. Сами пусть гуляют. – Да я так просто, – равнодушно бросила Диля. – Нет так нет. И Мирон стал дальше погружаться в пучину вранья и лицемерия. Днем кто-то из девушек, ночью Ваня. Опять и опять. Как наваждение. И ладно, если бы просто ночью, во сне, когда он не может себя контролировать. Нет! Перед сном Мирон теперь невольно возвращался к Ване. Думал, могло бы у них сложиться, если бы такое было нормой. Мог бы он понравится Ване? Чаще он приходил к мысли, что нет. Мирон ненавидел свою внешность. С таким носом, с его почти цыплячьей худобой он вообще не мог претендовать на красавчика, подобного Ване. Удивительно, как девчонкам он нравился! Но с Ваней было без шансов. Однозначно. Если бы такие отношения не считались чем-то постыдным, если бы Ваня тоже был таким, то и тогда у Мирона не было ни единого шанса. Только если бы они играли в подобие «Красавицы и Чудовища». Вот тогда да, в роли Чудовиша. Но и расколдовать его у Вани не получилось бы. Так что нет, и мечтать о подобном нельзя. Лучше искать выход, как стать нормальным опять, как влюбиться в девушку. Ни одного внятного решения не находилось, и Мирон от этого паниковал. Дни шли за днями, а он все еще не понимал, как ему «вылечиться», и, самое главное и страшное, – обратиться было совсем не к кому.

***

На майских они с Женей поехали к Ване в Пушкин. Серьезно потеплело, впереди было еще два выходных, и они решили целый день провести втроем. Ванька не соврал: он целый день водил их по городу и паркам, рассказывая городские легенды, показывал потаенные уголки, о которых не всякий экскурсовод знает. Оказалось, что Ваня знал не только кучу баек о городе, но и множество стихов. Знал, правда, как-то беспорядочно, урывками. Но и те разрозненные строки, которые он цитировал Мирону с Женей, когда они заходили то в один, то в другой уголок огромного парка, попадали в самую точку, становились яркими акцентами. Мирон решил (и сказал об этом вслух), что Ваня может даже за деньги экскурсии проводить и, несомненно, добьется успеха в этом деле. Ванька посмеялся, но сказал, что учтет на будущее. Мирон весь день ловил себя на мысли, что настроение у него точно такое же, как было и в самом начале весны, когда они впервые гуляли втроем. Было одно отличие: его отпустили с ночевкой, и значит ощущение счастья продлится чуть дольше, до завтрашнего утра точно. Женю с ночевкой, понятное дело, не отпустили, поэтому они с Ваней проводили ее почти на самый последний автобус, а потом пошли к нему. По пути зашли в магазин и купили немного горячительного: Ваня объявил, что родителей дома нет, а значит, можно погулять от души. Очень скоро Мирон убедился, что все Ванькины разговоры о выпивке и о «погулять» были не более чем бравадой, потому что почти сразу с порога тот объявил, что у него как раз есть два джойстика и куча непройденных игр, в которые просто замечательно рубиться вдвоем. Правда, рядом с диваном все же поставил полторашку пива и два стакана. Для атмосферы, так он сказал. Мирон честно старался сосредоточиться на игре, а не на Ване рядом, но пиво дало в голову, и он продувал раз за разом. Не мог уверенно смотреть в монитор, когда рядом сидел Ваня. Руку протяни – и можно потрогать, а если совсем осмелеть, то и погладить, провести от плеча до запястья. Ваня разделся до пояса и этим привел Мирона в смятение. Его даже знобить начало от такой опасной близости. Почти плечом к плечу. Потом выходили курить на балкон, тоже рядом. Мирон дурел от этого еще сильнее и только радовался, что до сих пор у него ни разу не вставал на Ваньку, на воспоминания о снах. А тут они были совсем рядом, и если вдруг что – скандала, а возможно и драки, не избежать. Но Ваня пил сам и наливал ему, не представляя, какую опасную ловушку создает для друга. Перевалило за полночь, и Мирон устал бороться с собой, да и вообще устал. Он вытянулся на диване вдоль стены и сообщил, что будет спать. Ваня заметил, что неплохо бы раздеться. Мирон кивнул и попытался рассмотреть его. Ванька расплывался, и голос его звучал глухо. Они оба были порядком пьяные, и когда Мирон с самым идиотским видом запутался в собственных джинсах, Ваня по-дружески помог их стянуть. – А ты? – кивнул ему Мирон, – на полу спать собираешься? – Ага, сейчас! Это только ты у нас такой гостеприимный, что полностью кровать уступаешь. Ты сейчас подвинешься, и вместе тут будем. Только если ноги начнешь на меня складывать, я тебя под диван столкну, вон туда, – он для пущей убедительности просунул ладонь между диваном и стенкой, попутно положив руку Мирону на живот. Его как током шарахнуло! Только бы не встал! Только бы не случилось ничего позорного! К счастью, обошлось. Ваня вытащил руку и снова уселся перед монитором. – Спать неохота пока. Ты дрыхни, а я еще посижу. Не буду мешать же, да? Мирон помотал головой и закрыл глаза. Он почти до подбородка натянул одеяло и прижал ладонь к животу. К тому самому месту, где Ваня касался его. Мирону казалось, что там все еще жжет. Он хотел погладить это место, но решил, что Ваня может внезапно обернуться, тогда движения руки под одеялом будут выглядеть странно и вызовут ненужные вопросы. Мирон задремал под едва слышный звук кнопок на джойстике и Ванькины ругательства сквозь зубы на монстров из игры. Они пока одерживали верх, а напарника теперь у Вани не было. Мирон падал с девятиэтажки. Полет все длился и длился, будто с небоскреба, а закончился внезапно бесшумным ударом о землю. Мирон вздрогнул и проснулся. Рядом никого не было. Сколько он проспал и где Ваня? Часы на стене показывали четвертый час. Он выполз из-под одеяла, пошел в туалет. По полу тянуло сквозняком, скорее всего, балкон был открыт, а значит, Ваня был именно там. Курил, что же еще! – Чего не спишь? – он постарался погромче, чтобы случайно не напугать Ваню, но как раз напугал. – Блять! Ты чего так подкрадываешься? Мирон встал рядом, вытянул из Ванькиной пачки сигарету. – Хуйня какая-то приснилась, будто с крыши прыгнул, – сказал он. – Из-за пива, видать. – А я вообще уснуть не могу. Сначала играл, потом лег, вертелся. Не могу и все. Бесит аж! Утром башка будет чугунная. – Тоже из-за пива? – посочувствовал было Мирон. – Не. – Ваня замолчал. Надолго: докурил одну сигарету, начал вторую и, когда уже снова почти дошел до фильтра, ответил: – Не из-за пива. Из-за компа. Когда играю долго, то бессонница. Если родаки дома, то они ругаются, следят, чтобы максимум до двенадцати. Они говорят, у меня зависимость. Хуйня! Не бывает зависимости от компа. От сигарет есть, алкоголизм есть, наркомания есть. А от компа нет. Мирон пожал плечами. Нет так нет, ему по фигу вообще-то. Он втайне надеялся, что они с Ваней проведут ночь хотя бы так, в одной кровати, и теперь было ясно, что зря надеялся. – Пошли пиво допьем, там пол-литра осталось еще. – Ваня кинул бычок на тротуар и ушел в комнату. На кухне они не стали зажигать свет, сидели так. Сначала молча. – Ты думал уже, куда поступать будешь? – неожиданно спросил Ваня. Мирон вздрогнул и покачал головой. На самом деле, у него были кое-какие планы, но пока очень туманные, и делиться ими с кем-то он не собирался из обычного суеверия. – И я нет, – Ваня принял его молчание за согласие. – Родители говорят, на эконом надо или юрфак. Неохота. Считать много надо или всякую нудятину читать, законы эти, кодексы. Слушай! – вдруг оживился он. – А давай вместе на тот же эконом, а? Вдвоем как-то веселее. В общаге жить можно вместе, добазаримся на одну комнату, если что. Ништяк, а? – Давай, – слабо улыбнулся Мирон, в эту секунду ясно понимая, что поступит совершенно иначе. Так, как предлагал недавно отец. Ближе к обеду он уехал домой, в сотый раз проговаривая про себя решение на «после школы». И Ваня туда точно не вписывался: учиться и жить с ним в одной общаге даже, не то что комнате, он бы точно не смог. Не для Мирона было такое испытание! Дома он сел и обстоятельно переговорил с отцом о его предложении. Года на подготовку должно хватить, а дальше Мирон забудет Ваньку как страшный сон и начнет новую жизнь, нормальную. Главное – нормальную!

***

Учебный год закончился, наступило лето. То душное, то слякотное, как осенью. Оля на все каникулы, последние долгие и беззаботные каникулы в их жизни, укатила куда-то на юг к родственникам. Диляра сначала поехала в лагерь, потом еще куда-то путешествовать. И только сам Мирон остался в Питере. У него было очень мало времени в запасе, чтобы осуществить грандиозный план, поэтому лето он по своей старой ботанской привычке решил посвятить учебе. От полной погибели в грудах учебников его время от времени спасал Ваня, который тоже никуда дальше дачи не уезжал. Чаще всего они просто болтались по улицам, разговаривали, но больше молчали. Оказалось, что Мирону с Ваней и молчать было нормально. Сначала Мирону казалась странной такая перемена в Ваньке: раньше его было не заткнуть; но вскоре догадался, что слишком болтлив Ваня или с девушками, или с новыми людьми, кого еще не успел узнать близко. Выходило, что Мирона успел, поэтому и предпочитал молчать. Говорил теперь больше Мирон, а Ваня задавал вопросы и слушал, и Мирону это казалось очень логичным и правильным: до этого он не рвался с кем-то откровенничать, а с Ваней выходило легко, как бы само собой. Его наваждение никуда не делось, но Мирон как-то ухитрился запрятать его глубоко-глубоко. Каждый день занимался чем-то вроде самогипноза и внушал себе, что его весеннее помешательство было именно что помешательством, обострением, недостатком эмоций и любовного опыта. Опыт у него появился и рос даже быстрее, чем сам Мирон того ожидал, увлечение Ваней, пока учебный год не закончился, тоже, казалось, сошло на нет. А летом вдруг вылезло вновь, и Мирон всеми силами заталкивал его обратно в глубины души, в самые темные ее углы, откуда оно возвращалось только во сне. Мирон стал пить валерьянку на ночь и принимать глицин. Может быть, срабатывало самовнушение, но эффект был: «ненормальные» сны стали приходить реже, а к началу августа и совсем почти прекратились. И именно тогда, в первых числах августа, произошло одно событие, надолго выбившее Мирона из колеи. Однажды Ваня объявил, что глупо просто так шататься по улицам и тратить деньги на дешевое пиво, а свою молодую перспективную жизнь на бесцельное разглядывание красоток издалека. Выход он предложил самый простой: сходить в ночной клуб. Мирон ни разу до этого в ночных клубах не бывал. Оказалось, что Ваня тоже. Мало того, Мирон был уверен на сто процентов, что никто их туда не пустит. На входе стоит какой-нибудь амбал и отсеивает народ по своему собственному разумению. Вы проходите, а вас не пустим – такие истории рассказывали знакомые. Тем более, им даже восемнадцати нет, им точно никакой клуб не светит. Мирон поделился своими опасениями с Ваней, но тот был непрошибаем как скала. Решил в клуб, значит, так тому и быть. Не пустят в один, попробуют в другой. Благо, в центре города этого добра навалом. А еще Ваня уверял, что в таких клубах и фейс-контроль лояльнее из-за множества туристов. Дескать, проверяльщикам не до выяснения возраста клиента, главное – платежеспособный вид. Это еще больше удручало. Чем-чем, а уж подобным ни Ваня, ни Мирон похвастаться не могли. Платежеспособность! Смешно даже. Но Ваня настаивал, приводил кучу разумных и не очень доводов, и в конце концов Мирон согласился, предупредив, что разгребать последствия будет Ваня самостоятельно, а если их заберут в отделение, он с ним раздружится прямо в камере. Ваня сказал: «Не ссы», и они договорились на ближайшие выходные, когда народу будет побольше, а значит шансов удачнее проскочить в клуб тоже. Надо было только намутить хоть какую-то сумму, но Мирон был уверен, что с этим он справится. Ваня тоже пообещал «намутить гору бабла». В назначенный день они встретились на площади Восстания и двинули по Невскому в центр. Время близилось к вечеру, десятый час, но народу на улицах было полно, поэтому Мирон с Ваней пока просто осматривались. Как должен выглядеть ночной клуб со стороны, оба понимали довольно смутно. Знали только, что должна быть яркая вывеска, на входе человек в белой рубашке и костюме и куча людей, желающих попасть внутрь. Примерно, как в американских сериалах. Еще Ваня выписал на листочек список клубов в центре и сейчас задался целью обойти их все – куда-нибудь, поди, пропустят. Они шли и шли по Невскому, но пока ни одного клуба им не попадалось, зато почти на каждом шагу были всевозможные кафе, бары и рестораны. В кафе идти было глупо, не за кофе с пирожными же они выбрались, а в бар или, тем более, в ресторан, их бы не пустили, да и для кошелька было накладно, как бы Ваня ни хорохорился насчет денег. В районе «Гостиного Двора» Мирона осенило: они ищут не там! Не нужно было идти строго по проспекту. Боковые улицы или даже переулки, отходящие от них – вот там следовало искать. Ваня подумал пару секунд и согласился, свернув вдоль канала налево. Они прошли еще немного и наконец увидели что-то, похожее на ночной клуб. Было почти десять, на город спускались сумерки. Над тяжелыми деревянными дверями, обитыми полосками железа, горела вывеска. Какие-то готические буквы. Мирон попытался прочитать, но не смог: слишком все там переплеталось. У входа толпились парни немногим старше их и пара взрослых мужчин. Их возраст Мирон определить не смог, но решил, что какие-то уж они очень солидные мужики, лет так тридцати. – Может, сюда? – кивнул он на дверь заведения. Ваня остановился и внимательно оглядел ожидавших, потом перевел взгляд на вывеску. – Не, другой найдем, – поморщился он. Мирон хмыкнул но подошел поближе к группе людей. – Извините, а когда откроется? – он сразу же пожалел о сказанном: от толпы отделился парень и подошел к нему, насмешливо улыбаясь. – В десять. Вам, ребят, не рановато по клубам гулять? Мирон почувствовал, что краснеет. Что-то было в этом парне, вгоняющее в краску. Тон голоса, манера речи или внешность вообще, но Мирону стало стыдно за свой дурацкий вопрос, за возраст, за общую какую-то уебищность, как ему показалось. – Откроется во сколько? – переспросил он наглее, оборачиваясь в поисках поддержки от Ваньки. Но тот молчал, и Мирона это взбесило. Сам же подначивал его в клуб пойти, а теперь, когда они могут уже через несколько минут отплясывать с девчонками, вдруг стоит и молча пялится на всю эту сцену и даже не думает как-то помогать. – В десять, – парень усмехнулся. – Тут вход платный и фейс-контроль. Уверен, что хочешь внутрь? – Тебя ебет? – нагрубил Мирон в ответ и испугался: за такое можно было легко отхватить, их с Ванькой двое, а тут вон толпа целая. Начнется замес, и им наваляют от души. На хер только он Ваню послушался! Тот тоже хорош – стоит и морду кривит вместо помощи. – Тебе лет сколько? – парень вовсе не обиделся на хамство, а продолжал спокойно говорить, будто Мирон был его надоедливым младшим братом, с которым только так и можно общаться: все равно скоро перебесится. – Семнадцать, – соврал Мирон и посмотрел так высокомерно, как мог. – Жаль, тут только совершеннолетних пускают, – казалось, парень искренне огорчился. – Паспорт могут спросить, если будут сомнения. Через год приходи, тебе тут должно понравиться. – Пиздец, блять! – услышал Мирон за спиной и обернулся: Ваня быстро шел вдоль канала к Банковскому мосту. – Вань, подожди! – крикнул Мирон, а потом поспешил извиниться перед своим собеседником. – Извини, друг психанул. А как клуб-то называется? А то вывеску прочитать не могу. – Ну, «Грешники», – улыбнулся парень, – извиняю, конечно. Ты лучше иди с Ваней со своим мирись, он поймет потом, когда дозреет. А к нам годика через два приходи, когда точно восемнадцать будет. Мирон виновато улыбнулся в ответ и побежал догонять Ваньку. Чего он психанул ни с хуя? Ваня на его окрики не оборачивался. Он пересек мост, потом пошел обратно в сторону Невского, но внезапно свернул в переулок за Казанским. Мирон почти бежал за ним. Блять, Ваня, оказывается, умеет быстро ходить. Но вел он себя как мудак! Ни с того ни с сего свалил, придурок. Мирон догнал Ваню уже в переулке: тот свернул в подворотню и теперь сидел на корточках, прислонившись к грязной зеленой стене. – На хуй ты с ним базарил? – исподлобья уставился он на Мирона. – Про клуб узнавал. Сам же хотел… – растерянно ответил тот. – Это пидорский клуб. Для гомиков. – Ваня сплюнул и поднял на Мирона усталый и злой взгляд. – Ты че, вывеску не прочитал? Ты их не разглядел, что ли? Да там за километр видать, что они «та-а-акие». Последнее слово он манерно протянул и потряс левой ладонью с оттопыренным мизинцем. У Мирона по спине пробежал липкий страх. Как он мог забыть Ванькино отношение к таким людям! А теперь Мирон и сам такой, и только что он едва себя не выдал беседой с этим парнем. – Я… я не приглядывался. Откуда я знал, что это гей-клуб? Как по одежде-то поймешь? Я вот не разбираюсь, – пытался оправдаться Мирон. Действительно, ну как их угадаешь? В Берлине Мирон однажды на подобный клуб натолкнулся, но народ там был одет ярко, броско, будто для шоу, и он сразу понял, кто все эти парни. А здесь, ну стоят мужики, так ведь не разодетые в блестки и перья. В майках да джинсах – обычные. – А я разбираюсь, по-твоему? – Ваня нехорошо прищурился и щелчком отбросил бычок. – То есть я шарю, как должны выглядеть гомики? И откуда же я это знаю, а? Мирон попятился. Ваня выглядел опасно. Вот-вот – и случится пиздец. – Ты-то при чем здесь? Я про себя говорил. Я жил всю жизнь в четырех стенах, дальше школы и не ходил никуда. У меня опыта в жизни хрен да маленько. Кто их там, нахуй, разберет, кто гей, а кто нет. Стоят чуваки возле клубешника, ну я и спросил. – Мирон старался добавить в голос злости, развязности. Ему давно не было так страшно. Если Ваня догадается – это катастрофа же будет. Он чувствовал, что ведет себя мерзко и подло и по отношению к себе, и к тем незнакомым парням возле клуба, но отчаянное желание спасти свою шкуру перевешивало. Надо было срочно выгородить себя, оправдать всеми способами. – А они… – Мирон запнулся, ему тяжело было произнести именно это слово, хамское, гадкое, но по-другому Ванька бы не поверил, – пидорами оказались. Бывает. Главное, что ты вовремя среагировал, и мы свалили. Ваня стиснул зубы и внимательно посмотрел на Мирона. – А может, ты там остаться хотел? С пра-а-ативными парнями? – Ваня снова карикатурно протянул слово презрительно усмехнулся. – Ты гонишь, что ли? Пошли давай, если в клуб хотел, – сердито ответил Мирон, протягивая ему руку и помогая подняться. Ваня поднялся и хлопнул его по спине: – Да шутка это. Пойдем девчонок искать. Кстати, возле Спаса еще клуб есть, ничего такой, говорят. Опасность миновала, но Мирону тошно было от себя самого. Изнутри жгло ощущение предательства, собственной грязи. И не потому, что ему тоже нравились парни, точнее, один конкретный, а потому, что он вроде как предал себя и таких, как он. Если он не излечится от этой «голубизны», не станет снова нормальным, то ему так и придется всю жизнь прятаться и лицемерить. Зато он сможет продолжать общаться с Ваней. Продолжать, пока его желание правды не перевесит. Тогда Ваня оттолкнет его. Или Мирон излечится когда-нибудь, избавится от этого наваждения. Хорошо бы, существовали таблетки от «голубизны»! На душе было противно, и казалось, что никакой клуб ему не поможет. Да и не пустят их ни в какой клуб – у охраны на малолеток глаз наметан.

***

– Ну что, еще по пиву и пойдем на танцпол? Там такие есть красотки! – Ваня почти проорал это Мирону в ухо, стараясь перекричать грохот клубной музыки. Мирон пьяно улыбнулся в ответ. Он сидел за барной стойкой и курил, перед ним стоял ополовиненный бокал пива. Рядом сидел Ваня с точно таким же стаканом. Они уже выпили по одному, это были вторые. Бармен наливал и совсем не интересовался возрастом гостей: раз они внутри, так и должно быть. Мирон до сих пор не мог поверить, что их пропустили. Когда на входе он совал в кассу купюры, ладони страшно вспотели и даже вроде бы тряслись. Ему все казалось, что сейчас, вот-вот кто-то из сотрудников поймет, что ему всего шестнадцать, и выставит вон, на свежую ночную улицу. Никто, ни одна душа их с Ваней не спалила! Парень на входе, тот самый фейс-контроль, мельком оглядел их, устало, хотя клуб только открылся, бросил: «Проходите!» и повернулся к следующим гостям. И вот теперь он сидел за барной стойкой и пил. В голову упорно лезло идиотское сравнение – «как взрослый», и Мирону от этого становилось смешно и стыдно. Через полтора года он сможет ходить в такие заведения вполне легально и ничего не бояться, но будет ли тот кайф, какой он испытывает сегодня? Впервые в ночном клубе, каким-то чудом попал сюда, ему продают алкаху и не спрашивают возраст, ему тут можно курить, а после двенадцати даже будет стриптиз. Голова шла кругом от всего этого. Та его вечеринка в подвальчике в честь дня рождения ни в какое сравнение не шла с нынешним вечером. Как будто из разных вселенных! Модный (Мирон был в этом уверен) клуб в центре, где отдыхают толпы иностранцев (в этом он тоже был убежден) абсолютно точно и по всем параметрам обыгрывал подвальную забегаловку у них на «Пионерской». Он обязательно сводит сюда Олю. Или Диляру. Смотря кого родители отпустят. Или он даже познакомится тут с девушкой, может, даже иностранкой. Он заново влюбится здесь, влюбится уже в девчонку, и все пройдет. – Все, братан, я пошел. – Ваня хлопнул его по плечу и, не успел Мирон толком оглядеться, растворился в толпе на танцполе. Мирон тоже не стал задерживаться. Наскоро допил свое пиво, расплатился и отправился покорять красавиц. Теперь, когда он был пьяным, причем не столько от алкахи, сколько от ощущения полной свободы, он и сам казался себе безумно привлекательным и был уверен, что найдет девушку здесь, в клубе. Сначала он не рисковал лезть в самую гущу, скромно стоял с краю, ближе к столиками, подергивался в такт музыке: неуверенность все же пробивалась, несмотря ни на что, он боялся, что окружающие начнут его оценивать, подумают, что это вовсе не танец, а предсмертные конвульсии, поэтому слишком активно Мирон не двигался. Но как-то неожиданно появился Ваня и затащил его в толпу танцующих. Ваня уже был не один, с ним рядом, почти прижимаясь, танцевала девушка. До Мирона же, особенно до его танцевальных способностей никому дела не было, он быстро расслабился и потерял счет времени. Опомнился Мирон только с началом стриптиза, когда на невысокой круглой сцене появились две девушки и парень. На девушках были костюмы медсестер, парень был босиком и в джинсах. Ну и конечно, Мирон обратил внимание не на девушек. В груди опять неприятно кольнуло – а вдруг кто-то заметит его интерес. Стриптиз Мирон видел впервые в жизни и жадно смотрел на сцену, желая запечатлеть в памяти больше моментов. Зачем? Он и сам сказать не мог, просто хотел запомнить этого парня, запомнить его движения. Вдруг захотелось когда-то стать таким же желанным и сексуальным, чтобы его так же хотели. Кто хотел? Он знал ответ на этот вопрос, но сейчас старался не думать. Просто, чтобы хотели в общем. Неважно, кто. – Ништяк, да? – зашептал на ухо Ваня. Глаза у него горели, он с явным удовольствием и даже некоторой завистью смотрел на действо, даже губу чуть прикусил. Блять, да зачем опять?! Мирон только-только успокоился, как Ванька подкинул ему новый повод для нервяков по вечерам и для этих ебаных снов. А ведь они почти прекратились! Конечно, Ваня залипал на девушек. Если бы Мирон был нормальным, он бы тоже смотрел только на них, тем более, сейчас на обеих оставалось совсем немного одежды. На парне тоже, и это Мирона волновало. На секунду он представил Ваню в таком виде и в подобной ситуации. В паху почти сразу потяжелело. Ебаный клуб! Ебаный стриптиз! Ебаный его друг, которому приспичило выйти в свет по-взрослому! – Где туалет здесь? – прокричал он Ване на ухо. Тот объяснил и подъебнул напоследок: – Кабинки закрываются не очень, смотри, чтоб не спалили. Ладони не сотри. Разумеется, Мирон шел в туалет не дрочить. Ванина подъебка его покоробила, и он снова ощутил свою никчемность и ущербность. В туалете он пробыл дольше разумного времени, очень не хотелось идти обратно. И Ваню видеть не хотелось. Перед глазами все еще стояла эта волнующая картинка: он с закушенной губой, пьяным горящим взглядом. Он хотел этих девушек, обеих сразу. А Мирон хотел его. Когда он вернулся, стриптиз уже закончился. Раздались первые ноты модного попсового медляка. Народ разбился по парочкам. Ваня обнимал какую-то девушку, шептал ей на ухо что-то и шарил ладонями по спине и ниже. Девушка млела. Мирон разозлился. На себя в первую очередь, конечно. Он подошел к колонне, возле которой одиноко стояла девушка примерно его возраста, по виду, Мирону показалось, что иностранка. Молча, одним взглядом он пригласил ее. Примерно в середине танца девушка на английском, но с ужасным акцентом спросила, как его зовут. Мирон ответил. – Так ты из России? – удивилась партнерша. Мирон улыбнулся и кивнул. – И я. С Урала, Пермь, слышал? На каникулы к родственникам приехала. Тетя говорит, тут иностранцев полно. Отправила меня сюда парня искать, чтобы уехать потом, – весело говорила она Мирону на ухо. – А я вот тебя встретила. – Я гей, – неожиданно ляпнул Мирон и похолодел: а вдруг она прямо посреди песни скандал устроит. К тому же для него это было первое в жизни признание своей неправильности вслух да еще и первому попавшемуся человеку. Но все обошлось. – Жаль. Так-то ты красивый. Девушки вообще никак, да? – огорчилась она. Мирон помотал головой. Песня закончилась, но девушка попросила побыть с ней еще: в клубе она одна, а Мирон, кажется ей приятной компанией. Ему тоже показалось, что лучшего варианта все равно не придумать. Поэтому Мирон согласился, попросив только не упоминать вслух о его ориентации, если к ним подойдет его друг. Девушка сочувственно посмотрела на него и кивнула. К счастью, у Вани на эту ночь было много других дел, и о Мироне он вспомнил только ближе к четырем утра, когда все народ начал разъезжаться. – По домам? – Ваня почти упал на диван рядом с Мироном, посмотрел на его спутницу и очаровательно улыбнулся. – Вы с нами, девушка? Та отказалась, вернув улыбку. Мирон даже пожалел, что не смог влюбиться в эту девушку, она была действительно милой. – А ты как? – Ваня пристально посмотрел на Мирона, словно ожидая, что он тоже откажется и предпочтет компанию своей спутницы, а не Ваню. – Пойдем. Мосты дождемся, и я домой пешком пойду. Прогуляться охота. – Мирон повернулся к девушке. – Пока. Приятно было познакомиться. Думаю, в Питере ты точно найдешь себе компанию.

***

На улице Ваня пристал к Мирону насчет этой девушки и его прощальной фразы. Мирон скомкано объяснил, для верности несколько раз сказав про то, что искала она иностранца. Ваню ответ устроил, и дальше, до самой набережной, они шли молча. Мост сводили почти в пять. Они стояли, облокотившись о гранит набережной, и молчали. С Ваней было хорошо молчать, Мирон это давно понял. И сейчас было хорошо молчать и вдвоем разглядывать шпиль собора. Он блестел в первых лучах солнца, и Мирона это успокаивало, даже надежду дарило. На что – он не знал, но собор, стоящий здесь почти триста лет, вселял уверенность. – Слушай стихи, – неожиданно сказал Ваня, повернувшись к нему и посмотрев прямо в глаза. – Где найдут следы наших кроссовок? И наплевать вдруг стало: что Калинов, что Дворцовый. Ведь нас не разлучат мосты Невы, ни та, что в саване с косой… Тут он так же неожиданно замолчал и снова уставился на шпиль собора. – Красивые. Это чьи? – хрипло спросил Мирон. Стихи ему понравились, будто написаны специально для него были. Бред, конечно, кто ему стихи писать станет? Ваня махнул головой, мол, неважно. Они так снова и молчали до пяти, пока мост не свели. Ваня вызвался идти с Мироном почти до Петроградской, а потом, когда откроется метро, решил двинуть обратно. Возле Крепости он резко остановился и опять посмотрел Мирону прямо в глаза. – Это мои стихи, – сказал отрывисто и пошел было дальше, но Мирон успел схватить его за руку. – Ты чего? Крутые стихи же. Вань, тебе надо отправить их куда-то. Не бросай. У тебя талант, мне кажется, – быстро заговорил он, боясь, что Ваня может психануть ни с того ни с сего. Кто их, поэтов, знает. Все они (и Ваня теперь тоже) люди ранимые и нервные. Ванька дернул плечом. – Хер знает. Разберусь, – буркнул он, а потом невпопад продолжил, – я думал, днюху свою в клубе отмечать, но сегодня посмотрел – хуйня идея. Лучше на даче у меня. Ты за день приезжай, заранее. Вдвоем посидим. Это пятница будет, а днюха в субботу, народ подтянется. Приедешь?