***
От прощальной вечеринки Мирон пытался старательно откосить, но сдался под Ванькиным напором. Он почти ничего не помнил, кроме того, что они пошли в какой-то клуб на окраине и здорово там «напровожались». После клуба они долго сидели на скамейке в первом попавшемся дворе, заросшем березами, темном, почти как лес. Мирон, трезвея, подумал, что со стороны они похожи на двух алкашей и выглядят, скорее всего, отвратительно. Ваня так не считал. Он вообще никак не считал, сидел и молча курил. Мирон вообще поражался тому, как много Ванька курит. Пачку в день точно, если не больше. Несколько раз он пытался с ним поговорить на эту тему, но Ваня всегда жестко обрубал все попытки, и Мирон отстал. Хочет гробить себя – на здоровье, как говорится. И молчал он в этот день непривычно много даже для себя. Если с десяток фраз произнес с вечера до утра, то хорошо. Мирон решил, что это из-за клуба, там ведь особенно не поговоришь, да и незачем. А теперь, утром, с похмелья, о чем говорить и зачем? Они разойдутся уже через пару часов, а потом увидятся через четыре месяца, будут почти чужими людьми. Потом, может быть, увидятся еще раз, но уже отдалятся. И дальше, и больше. Пока не станут совсем посторонними друг другу. Так, знакомые. И Мирон тогда забудет свои нелепые чувства, противоестественные и опасные. В Англии ему будет лучше, там он сможет быть собой и встретить кого-то по-настоящему родного, близкого и любимого. Кого-то, кто не Ваня и никогда им не станет. – Завтра улетаешь? – Ваня будто от анабиоза очнулся. Мирон кивнул. – Ты тогда хоть раз напиши, че там и как. Просто новостями поделись. Интересно все-таки, другая же страна. – Напишу. Я Жене обещал раз в неделю писать. А тебе? – Как захочешь, если денег не жалко, хоть каждый день пиши. Дело твое. Они снова замолчали. Мирон посмотрел на часы: почти семь утра. Уже метро открыто давно, автобусы ходят, можно по домам. Но не хотелось. Сил встать не было. И не потому, что гулял всю ночь. Он просто не мог заставить себя уйти от Вани. Это была их последняя встреча. Кто знает, что там в конце декабря будет? И дальше – все вилами по воде. И Мирону до боли хотелось провести рядом с Ваней еще хотя бы минуту лишнюю. Пусть хоть так его запомнить, если уж не судьба. – Слушай, – вдруг снова произнес Ваня, – ты же типа завтра улетаешь, и, хуй знает, может мы и не увидимся больше. Всякое может быть. Мирон вздрогнул. Неужели? – Ну и типа, я рад, что у меня такой друг есть, как ты. Блядь, это так звучит странно, но я реально по тебе скучать буду. Как по другу, – уточнил он. – Я тоже, – а чего он ожидал-то? Признаний в любви? Пылких обещаний? Дурак! – Тогда покурим еще по одной и пойдем? – Вань, может, хватит уже? У тебя легкие скоро рассыплются, – осторожно сказал Мирон. Ваня хотел ответить наверняка что-то грубое, но только смерил Мирона долгим непонятным взглядом и промолчал, щелкнув зажигалкой.***
В Англии все было непривычно и непонятно. Мирон тыкался всюду, как слепой котенок, ему было страшно. И первые две недели он себя круглые сутки ругал за то, что уехал. Все не так! Язык, который он старательно учил весь год, за экзамен по которому он получил высокий балл, вообще, казалось, местными не используется. Все окружающие говорили на каких-то странных наречиях, слова Мирон разбирал с трудом. Без конца тупил, не выпускал из рук карманный словарик. Знания стремительно улетучивались, должно быть, от стресса. А когда он сам пробовал заговаривать с людьми на улицах, напрягая всю свою память, на него смотрели с усмешкой, чаще доброжелательной, но все же. Несколько раз его в шутку спрашивали, не сбежал ли он из Букингемского дворца с таким-то выговором. Мирон краснел, начинал заикаться и забывал даже навязшую в зубах фразу про «Лондон из зе кэпитал». Да, люди кругом были доброжелательны, оказывали помощь, если он просил. Но они были чужаками для него, а он для них. Иногда он плакал по ночам в бессильной злобе на себя, свои знания, на то, что и здесь оказывается лишним, как в школе когда-то. Днем крепился, пробовал общаться с однокурсниками, но выходило убого. С ним вместе учились ребята из Греции, Китая, Филиппин, Пакистана, Индии, Кении, Чили, Египта, но никого, с кем можно было бы хоть словом перекинуться по-русски. Правда, все они искренне радовались сокурснику из России, из самого Питера, готовы были слушать его рассказы об экзотической стране. Если бы Мирон что-то рассказывал. Но ему было страшно. Его сбивчивую речь понимали не все, и он не понимал почти никого. Хотя все участники старались, но Мирона каждый раз охватывало отчаяние и чувство беспомощности, и он замыкался, предпочитая улыбаться и слушать других. Он здесь даже не мог купить ни выпивки, ни сигарет. Легально ему не продавали из-за возраста, а узнать, где такое продают из-под полы, он не мог: почти при любой попытке общения на него нападал дичайший ступор. Все, из чего он выбрался благодаря Ване, вернулось. Ваньки ему отчаянно не хватало. И не в чувствах было дело. Ему нужен был друг, кто-то очень близкий, кто может просто выслушать и помолчать вместе, кто поймет его. И кто может в два счета помочь решить проблемы. Хотя, Мирон не знал, может ли Ваня подобное, но ему отсюда, из Оксфорда, Ваня казался всесильным. Просто идеальным. Он скучал, любил и хотел его. И в своем одиночестве видел единственный плюс: в комнате он тоже жил один. Так получилось, что при расселении комнат было больше, чем студентов, поэтому так же повезло многим. Мирон мог по вечерам думать о Ване сколько влезет. И он думал. Теперь ему никто бы не запретил. И он думал так, как ему хотелось. Мечтал, представлял, старался не стонать в голос, потом стоял под душем, а на душе кошки скребли. Иногда на занятиях он, забывшись, вместо заданий выводил бесконечно «Ваня». Обводил и обводил одно и то же слово до черноты или писал его много раз, заполняя всю страницу. Потом, опомнившись, густо-густо зачеркивал, замазывал корректором или, если страница вся была исписана одним этим словом, просто вырывал ее и запихивал, смятую, в рюкзак, откуда потом забывал доставать. Мирона злила эта зацикленность, он знал, что крыша уезжает безвозвратно, но ничего с этим не делал. Считал только дни до Рождества, до каникул. И еще каждый день писал Жене. Он с самого начала решил не размениваться на открытки, а писать побольше, как в старину, поэтому каждый вечер садился и подробно описывал день, впечатления, чувства, хотя и сомневался, что Женьке это будет интересно. А раз в неделю отправлял пухлый конверт в Питер. Ване он тоже написал пару писем и открытку на день рождения отправил. Эти конверты были значительно тоньше Женькиных. Он скупо рассказывал, что интересного произошло, выдумывал невероятные, но однообразные истории о вечеринках, на которых побывал, о девушках, с которыми познакомился и успел покрутить короткие романы. Врал напропалую, лишь бы не говорить о себе настоящем. Жене он писал правду и умолял ее не рассказывать Ваньке ни слова. А еще писал, что скучает. По кому – не говорил, но по ответным Жениным письмам ясно было, что она догадывается. В конце октября Женя прислала фотку с Ванькиного дня рождения, где они были вдвоем. Лил дождь, свинцовое небо заполнило собой весь фон, а Ваня с Жекой широко и счастливо улыбались. Ему, Мирону. Она так и подписала фотку: от них двоих ему. Мирон тогда как дурак целовал ее много раз, потом хотел вставить в рамку и поставить на тумбочку и в конце концов разрезал пополам: ту часть, где был Ваня, спрятал в бумажник, а Женину положил вместе с документами. Одиночество ощущалось все острее, хотя с языком Мирон почти разобрался. Но такой дружбы, как была у него с Ваней, не завязывалось тут ни с кем. Он не хотел никого к себе подпускать близко, боялся, что кто-нибудь все же займет Ванино место. А оно было священно. И все шло по-прежнему. Как-то в начале ноября Мирон забыл сдать работу и вспомнил об этом уже в кампусе. На улицу выходить не хотелось, он едва успел согреться, но выхода не было. Матерясь на всех известных ему языках (а таких теперь было немало), он собрался и снова пошел в колледж. К счастью, преподаватель еще был там. Как был – ушел куда-то по делам, но кабинет не закрыл. Мирон заглянул. За компьютером сидел парень примерно его возраста. Симпатичный, нахальный с виду и явно местный. – Прошу прощения, я принесу работу мистеру э-э-э, – заикаясь, начал Мирон. Парень посмотрел на него и улыбнулся. – Он вышел, но скоро вернется. Давай ее, – протянул руку, улыбаясь еще сильнее, дружелюбнее, как будто старого друга повстречал. – А это случайно не ты тот студент из России? Чертовски умный и такой же грустный? Мирон опешил. То есть, о нем говорят и говорят вот так? Парень смутился. – Извини, это бестактно. Я Дэн, младший брат вашего профессора. – Он ухмыльнулся. – Это так странно звучит – «профессор», когда говоришь о парне, возившем тебя на спине лет пятнадцать назад. Мы играли в лошадку, и у него неплохо получалось. Мирон улыбнулся и представился в ответ. – Скоро День Гая Фокса, мои друзья устраивают вечеринку. Пойдешь? Мирон смутился. Он будто в прошлое попал, только теперь вместо Вани этот парень. Так странно: его зовет незнакомец на вечеринку, где будут такие же незнакомцы. А может, так и должно быть? Вечеринка проходила недалеко от колледжа в большом доме, который снимали сразу с десяток студентов. Мирон пришел туда вместе со своим новым знакомым и сразу попал в водоворот каких-то людей, которые все без исключения были с ним приветливы, наливали, хлопали по плечу, что-то рассказывали и задавали кучу вопросов. Уже через пару часов уровень английского языка (а вместе с ним и нескольких других) у Мирона так вырос, что он стал считать себя полиглотом получше Шлимана. С ним флиртовали девушки и даже один парень, но Мирон так растерялся, что только пробормотал нечто невразумительное на непонятном языке. Этим вечером он был в каком-то другом мире, в другой вселенной, где все было будто специально созданным для него и его счастья. Он пьянел больше не от алкахи, а от ощущения свободы и всеобщего расположения. Во втором часу ночи они вместе с Дэном отправились домой. Оказалось, что им идти в одну сторону, по крайней мере, с километр. Дэн предложил отвести его до кампуса, чтобы Мирон в темноте не заблудился. – С тобой стояла девушка, изучает искусство, Амала. Ты ей понравился, – сообщил ему Дэн. – К тебе вообще столько девчонок подходило, ты популярен, чувак. У тебя дома, наверное, от подружек отбою не было? Мирон хмыкнул. – Я был ботаном, у меня первая девушка, она же единственная, появилась только в шестнадцать, да и то, – он махнул рукой. – Сочувствую, – похлопал его по плечу новый приятель. – Нет, не в этом дело. – Мирон вдруг понял, что здесь, в этой стране и этому человеку он может довериться и честно рассказать о себе. – Просто мне нравятся парни, и я это осознал, только когда начал с ней встречаться. Дэн остановился. – Парни? – в темноте Мирон все же заметил, что он стоит очень близко, закусив губу, и внимательно его разглядывает. – Знаешь, мне тоже. Я думал, мой гей-радар ошибается, но в очередной раз в точку. – Гей-радар? – переспросил Мирон. – Это вроде чутье такое, когда ты с помощью каких-то внешних, еле уловимых признаков стараешься понять, гей ли тот парень, что тебе понравился. – И что это значит в моем случае? – Мирон напрягся от предчувствия. – Ты мне сразу понравился. И если ты не против, я хочу пригласить тебя на свидание, – тихо сказал Дэн. Будто воздух из легких разом вышибло. Его зовут на свидание. Парень. Не для прикола. На настоящее свидание, где можно будет даже целоваться. С парнем. С таким же, как он. Даже пальцы мелко задрожали. – Можно, – начал Мирон и голос сорвался: надо же, ему все же довелось такое спросить. – Можно я тебя поцелую? Сейчас? Вместо ответа Дэн шагнул к нему. Ох, как это было непохоже на поцелуи с девушками! Вроде бы тоже губы, но сильнее, напористее. Наверное, чуть грубее. И руки, крепко прижимающие к себе, и никакой груди, ни первого, ни пятого размера. Мирон судорожно вцепился в чужие плечи, будто этот поцелуй – последнее, что ждет его в жизни, и сразу после – смертная казнь. Связных мыслей почти не осталось, только восторг от того, что он целуется, наконец, с парнем. А еще крохотное, в самом уголке души притаившееся сожаление, что парень этот – не Ваня. Они оторвались друг от друга так же внезапно, как и поцеловались. – К тебе или ко мне? – спросил Дэн. Глаза его блестели от возбуждения. – Ко мне ближе, и живу я один, – решительно ответил Мирон. Нынешняя ночь определенно станет поворотной. Они ввалились в комнату и только дверь успели захлопнуть. Сначала долго целовались, и Мирону было необыкновенно хорошо от того, что его настойчиво прижимали к стене, шарили руками под одеждой. И ему можно было делать то же самое. Он растворялся в новых ощущениях, терял себя и снова находил, понимал, что именно это – с парнем – его. – У тебя же с парнем ни разу не было, да? – тяжело дыша, спросил его Дэн. Мирон покачал головой. – Если ты не готов или не хочешь, ничего не будет. Скажи только, как ты хочешь, чтоб я сделал? Я могу тебя потрогать? Сил у Мирона на связную речь на английском не осталось вообще. Он кивнул и потащил Дэна на кровать. Готов он или нет, он и сам не знал. К сексу, наверное, не готов ни в каком смысле. Но ведь можно много чего еще. Мирон в эту минут понял, что все происходящее с ним сейчас – зеркальное отражение его отношений с Олей, и почти сразу ощутил себя полнейшим мудаком по отношению к ней. Хотя все уже давно прошло, но только сейчас до него дошло, какой терпеливой была Оля и что Ваня был прав, когда говорил про «носить на руках и сдувать пылинки». Они быстро разделись, оставшись в одних трусах. Мирон зачарованно смотрел на очертания чужого члена, облизнул губы и быстро поднял взгляд. Его (а кто он ему теперь?) приятель смотрел пристально в глаза, почти не мигая. И в этом взгляде Мирон прочел страсть, желание сделать ему приятно. – Я должен лечь? И… и снять все? – теряясь, спросил Мирон и, получив кивок в ответ, улегся, взялся пальцами за резинку. – Нет, погоди. Я сам, можно? Говори, где я могу тебя трогать. Или показывай, если так удобнее. Теперь только показывать Мирон и мог. Тяжело дышать, сжиматься под каждым прикосновением от страха, что это все не по-настоящему, тут же осознавать обратное и расслабляться, подставляясь под ласки. Они целовались, и Мирон совсем потерял счет времени, будто он попал в параллельный мир с совершенно иными законами физики. Морок спал только тогда, когда он почувствовал, как с него стягивают трусы, а потом прикосновение чужой ладони. Такое горячее, почти болезненное. Он крупно вздрогнул, открыл глаза. Все плыло, словно он и не протрезвел еще. Невероятное ощущение, такое новое и приятное. До этого только он сам прикасался к себе там. Лишь раз его трогала там девушка: они с Олей дошли до этого как раз накануне того злосчастного Нового года. Если бы Мирон не был так испуган и ошарашен этим внезапным свиданием, то вспомнил бы, конечно, про Диляру и про то, что первый минет ему сделала она. Но даже тени воспоминания не мелькнуло. И вот сейчас – парень. Не тот. Мирон захотел зажмуриться и представить себе другую картинку, самую желанную, но ему мягко шепнули: «Open your eyes», добавили сладкое «please», и он подчинился. Он был с другим парнем, и ему тоже было хорошо. Просто не могло быть плохо, потому что это было в его природе. И он смотрел на чужие припухшие от поцелуев губы, в шалые, почти черные от возбуждения глаза, тоже трогал, потому что знал – это приятно обоим. Толкался в чужую руку, и в его ладонь тоже толкались. И опять поцелуи, ласковые и нежные, грубые, почти болезненные, требовательные и невесомые, сводящие с ума поцелуи. Как сквозь вату он слышал «baby» и «honey» и остатками сознания старался понять, почему именно ему, парню, адресованы эти слова: в представлении Мирона, такое полагалось говорить только девушкам. Он всеми силами старался держаться, но с каждой секундой это становилось сложнее. Чувствуя последние мгновения, Мирон все же закрыл глаза, отдаваясь ощущениям. В голове будто ничего не осталось, кроме сверкающей прозрачной пустоты, и на этом непонятном фоне розовым неоном вспыхивало одно-единственное имя. С этой ночи они стали встречаться. Все, как положено: свидания, поцелуи, милые глупости. Мирон, опьяненный этими отношениями, их легальностью, тем, что окружающие воспринимают их пару нормально, радовался, что тот свой питерский опыт давно и прочно забыл. Он все реже думал о Ване, а то, что думал о нем в ту ночь, считал просто стрессом. Ну и что, что думал о нем, когда кончал. Мог бы с тем же успехом и про Брэда Питта думать. За несколько дней до начала рождественских каникул Дэн сообщил ему, что очень давно хотел побывать в Питере, а когда они с Мироном начали встречаться, то решился и сделал визу. И билеты уже куплены, так что улетают они одним рейсом. Сначала Мирон испугался и занервничал, потом подумал, взвесил все за и против и решил, что встретить Новый год со своим парнем очень даже неплохо. Родителям он объяснит очень просто: приятель из колледжа захотел устроить себе экзотические каникулы в заснеженной России. Да и друзьям будет интересно познакомиться. И о Ване он точно думать не будет. Мирон поймал себя на мысли, что как раз о Ваньке он не вспоминал уже несколько дней. Напряг память и посчитал: четыре дня. А раньше думал каждую секунду, влюбленный идиот. Значит, начало отпускать. Значит, он верно сделал, что уехал. Здесь у него отношения, принятие, а там ждали бы лишь бесплодные страдания, вечное сидение в шкафу, страх раскрытия и унижения. Нет, он все сделал правильно. Конечно, он предупредил, что ни друзья, ни родители не знают о его ориентации и узнать не должны, и Дэн пообещал вести себя осмотрительно, хотя им и предстояло спать в одной комнате и более того – на одном диване. И еще добавил, что такое воздержание будет его заводить и по возвращении в Англию он не оставит на Мироне ни одного нецелованного места. Мирона и самого такая перспектива устраивала, она его завела прямо сразу, и он решился на следующий шаг. Дэн уже делал ему минет, а вот сам Мирон побаивался. Он понимал, что ничего страшного или противного в этом нет, но сам все никак не мог решиться. Вечером накануне отъезда они обнимались на кровати у Мирона в комнате. Почти голые и сильно возбужденные. Дразнили друг друга, но дальше дело не заходило. Дэн не настаивал, а Мирон мысленно убеждал себя, что надо сейчас, время пришло и ему хочется попробовать. Он досчитал про себя до десяти, выдохнул и уселся на Дэна. Тот не сразу понял его намерений, а когда догадался, его глаза потемнели, он сразу стал серьезнее. – Ты будешь мне подсказывать? – неуверенно спросил Мирон и покраснел. Надо было хоть порно посмотреть, чтобы не облажаться. Дождавшись кивка, он сполз вниз и стянул с Дэна трусы. Первый раз он видел так близко чужой член. Хотя Мирон и собственный так близко никогда не видел. Дэн не торопил его, но Мирону и самому хотелось начать. Он наклонился и поцеловал головку. Неприятно не было. Вообще было никак. Потом Мирон вспомнил, что нужно вообще-то губами обхватывать и сосать. Он сделал так один раз на пробу и получил в ответ шумный выдох и «nice» шепотом. После этого Мирон осмелел и стал пробовать активнее, вспоминал, как это делалось в порно, и старался сделать Дэну еще приятнее, чем в первый раз. Сразу же заболела челюсть, тяжело было глотать слюну, она стекала по подбородку на член и на собственную ладонь, и Мирону казалось, что это безобразно выглядит. Но услышал хриплое «you look so hot» и подумал, что пусть слюни, пусть челюсть онемела, пусть голова кружится от неудобной позы, но его парню приятно. Да ему и самому начало нравится, возбуждение усилилось, захотелось прикоснуться к себе. – Не останавливайся, пожалуйста, – всхлипнул Дэн и вцепился ему в плечо, – я уже скоро. Когда на язык попали первые сладковатые капли, Мирону стало не по себе: глотать или нет. Весь его прежний опыт буквально вопил о том, что надо выплюнуть, а иначе стремно, но он тут же одернул себя, что уже отсосал парню и ему понравилось, значит, и проглотить тоже можно. Глаза Дэна были закрыты, веки мелко подрагивали. – Иди ко мне, – еле слышно попросил он и сам прижал к себе Мирона. Притянул и поцеловал, глубоко, с языком, будто стараясь разделить вкус на двоих. И от этого возбуждение росло еще сильнее. Меньше, чем через минуту он уже вздрагивал под ласковыми ладонями и губами, а кончая, снова думал не о том парне, с которым был.***
В Питер они прилетели после обеда, и едва переступив порог квартиры и наобнимавшись с родными, Мирон тут же набрал Ване. Казалось, что тот сидел у телефона и ждал его звонка. Они договорились на завтрашний вечер, и Мирона охватило сладкое предвкушение. Меньше суток осталось, и они увидятся. Конечно, Ваня не изменился, они всего четыре месяца не виделись. Конечно, тем для разговора будет множество. И он, конечно, не будет больше так сходить с ума по Ваньке. Теперь у него есть парень, с которым они проведут праздники, с которым он сегодня будет официально спать в одной кровати (хотя родителям, разумеется, он ни о чем не сказал, но гостя нужно было уложить спать, и родители не видели ничего страшного в том, чтобы двое друзей спали вместе). Парень, с которым они уже занимались сексом, не полностью, но для Мирона и минет был большим шагом. Они пришли сильно заранее, Мирон хотел показать своему парню непарадный, самый обычный Питер и потому повел его в недорогой бар недалеко от дома. Пока они ждали Ваню, успели выпить по бокалу пива, Мирон еще и покурил: здесь все было легально. Они специально сели так, чтобы сразу увидеть Ваню, как только он придет. И Мирон действительно его увидел. Его радостную улыбку, даже глаза светящиеся разглядел. Но Ваня подходил ближе, а улыбка медленно сползала с его лица. Когда Мирон представлял их с Дэном друг другу, Ваня только криво улыбнулся и, с трудом подобрав слова, сообщил, что рад видеть их обоих. Мирон предложил говорить на английском, и Ваня вяло согласился. Но он все так же курил, щурился, слушал восторженные рассказы об Оксфорде и кивал, односложно отвечая. Мирону казалось, что Ваня не хочет так много молчать, но, наверное, стесняется своего английского и не разговаривает, только пьет и курит. Встреча скатывалась в какое-то дерьмо, и Мирона это бесило. Едва увидев Ваню, он понял, что ни хрена он не забыл его, что ему хочется сидеть тут с Ванькой вечность, никуда, ни в какую Англию не возвращаться, быть просто другом, вечно молчать о своих чувствах, лишь бы быть рядом. А Ванька тоже молчал и все больше мрачнел. Улучив момент, когда Дэн вышел в туалет, Мирон напрямую спросил: что не так. И Ваню прорвало. Он начал раздраженно говорить о том, что не ждал никаких третьих лиц, что хотел потусоваться вдвоем, что ему стремно все время молчать и что его инглиш не дотягивает даже до того, чтобы поговорить о погоде. Что у него тоже много чего есть рассказать, а он должен сидеть и кивать, как дурак, потому что разговор поддержать не может. Что Мирон должен был его предупредить, что приедет не один, а с «каким-то корешем», тогда бы и он подготовился. Что именно Ваня имел ввиду под словом «подготовился», Мирон узнать не успел: пришел Дэн и снова начался разговор ни о чем. Ваня сидел, стиснув зубы и молча смотрел то на Мирона, то на Дэна. Напряжение росло. Минут через десять он не выдержал и по-русски сказал Мирону, что он встречает Новый год у одногруппника «на хате» и если Мирон хочет, тоже может приходить вместе со своим корешем. – Хоть на нормальную гулянку сходит, – ядовито процедил Ваня, потом положил на стол купюру и попрощался. После его ухода Дэн растерянно спрашивал, что случилось и винил себя, но Мирон посоветовал ему не обращать внимания, мол, его друг бывает странным и вредным, может, с девушкой поругался. Но в душе Мирон чуть не выл от досады, что Ваня ушел. Хотелось догнать его и упросить остаться, извиниться, наобещать все, что угодно, лишь бы перестал дуться. Ваня и сам отошел. Он позвонил в этот же вечер, скомкано извинился и еще раз позвал встречать Новый год у его приятеля дома, велел брать с собой своего «английского кента» и приходить. Пообещал крутую тусовку и много красивых девушек. Мирон улыбнулся в трубку: наконец-то прежний Ванька. На другой день он встретился с Женей и тоже пошел вдвоем с Дэном. Женя слушала его рассказы с горящими глазами, сама что-то говорила, не всегда находила нужные слова, но помогала жестами и милой улыбкой. Дэна она очаровала с первых же минут, и он потом аккуратно уточнил у Мирона, не с ней ли он встречался. Когда Мирон покачал головой, Дэн улыбнулся и сказал, что если бы он был гетеро, то влюбился бы в Женю. Женя в свою очередь тоже спросила у Мирона, как они встретились с Ваней вчера, и очень огорчилась узнав об итоге. Мирону и самому было погано на душе. Ваня был наваждением и его проклятием. После встречи с ним в баре Мирон, ложась спать, обнял Дэна и почувствовал, как тот возбужден, но сам вообще ничего не хотел. Перед глазами стоял Ваня, злой, повернувшийся спиной. Уходящий. Стало еще тоскливее. На квартире у Ваниного друга и правда было весело и тесно. Четыре комнаты не могли вместить всех желающих, и Мирон очень надеялся, что соседи здесь терпеливые и не станут вызывать наряд в новогоднюю ночь. Как обычно, на студенческих тусах было много алкахи и мало еды, каждые пять минут кто-то выходил покурить на площадку или лоджию. Мирон предпочитал второе – хоть и холодно, но можно было вдохнуть хотя бы чуть-чуть свежего воздуха и поговорить в относительной тишине. Мирону понравились новые Ванины друзья, хотя он и жалел, что Ваня теперь как будто отдалился от него. Но ребята были прикольные, Мирона они сразу взяли в оборот как «заграничного» гостя и наперебой расспрашивали его о Лондоне и Оксфорде. Дэну доставалось еще больше, он стал прямо звездой вечеринки. И в целом все шло очень хорошо, если не считать одного Ваниного нового друга. Тот был тоже Ваня, он приехал в Питер из Хабаровска и жил в общаге. На первый взгляд, и на второй, и на третий, в этом парне не было ничего плохого, но Мирон чуял неладное. То ли манера его, чуть развязная, напрягала, то ли цепкий насмешливый взгляд черных глаз, то ли то, что он постоянно терся возле Ваньки и порой очень свободно складывал ему руку на плечо, то ли то, что у них были какие-то свои приколы, о которых Мирон, конечно же, не знал, но чувствовал – они лучшие друзья. Наверное, вместе по клубам ходят и с девушками знакомятся, вместе пары прогуливают, Ваня называет его не по имени, а Фалленом. Еще и живут в общаге в одной комнате. От этого было тоскливее всего. Этот второй Ваня тоже пару раз недружелюбно косился на Мирона и всегда старался вклиниться, если Мирон с Ваней уходили курить вдвоем. Может быть, это все было только игрой воображения, плодом ревности, но вот казалось – и все тут. Часа в три ночи Мирон устал от тусовки, от постоянного присутствия Фаллена рядом и потащил Дэна домой пешком через весь город. Почти сразу после боя Курантов началась оттепель, и можно было прогуляться по ночному городу, не боясь замерзнуть. Мирону необходимо было уйти и побыть одному, привести мысли в порядок, отвязаться от этой жгучей ревности и зависти, которые охватывали его всякий раз, когда он находился рядом с Ваней. Невозможность прикоснуться лишний раз, сказать что-то приятное и не выйти при этом за рамки и самое главное – невозможность признаться сводили его с ума. Срочно надо было что-то делать! Они добрались домой к утру. Родители вместе с сестрой еще были в гостях: предупреждали, что вернутся к обеду. Квартира была в полном распоряжении Мирона. Он уже с ног валился от усталости, но еще по дороге твердо решился на важный шаг. Он специально оставил дверь в ванную открытой, но долго стоял под душем, насмеливаясь, и наконец позвал Дэна: – Поможешь мне кое с чем? Тот сразу возник на пороге, будто этого и ждал. – Потрешь спинку? Или вместе примем душ? – Кожа покрылась мурашками, и он стыдливо прикрывался губкой, но отступать было нельзя. Дэн быстро разделся и залез к нему. – Я хочу секса сегодня. – Мирон потянул его на себя и поцеловал. Дэн не ответил и отодвинулся. – Уверен? Именно сегодня? Ты правда хочешь, чтобы это был именно я? Мирон закивал, боясь, что ему не поверят. Дэн вылез из ванной. – Пойдем, – его голос сорвался, и пришлось прокашляться. – Тебе будет очень хорошо, я обещаю. Расстилая постель, Мирон вспомнил, что геям вроде как нужна какая-то смазка, но ее, конечно, не было. Нужно было чем-то заменить. Вазелин из аптечки. Маленькая железная коробка, серая или зеленая, непонятно. Со сложной крышкой, которую нужно было подцеплять ногтем, всегда скользкая и неподдающаяся. Он выронил банку, должно быть, он нервов, и та по закону подлости укатилась под диван. Вдвоем с Дэном, голые, они доставали ее, шаря в пыли. Мирон ругал себя за неуклюжесть. Первый секс с парнем, а у него все не как у людей. Через задницу, но каламбур был отвратительный. Когда наконец они достали треклятую банку и снова вымыли руки, Мирона опять затрясло и банка опять начала подпрыгивать в ладонях. – Не спеши. – Дэн взял его за руки, притянул к себе и зашептал на ухо: – Ложись и расслабься. Все будет хорошо. У меня есть опыт, я знаю, как нужно. Не переживай. Я тебя люблю и не причиню тебе боли. Мирон от этих слов аж подпрыгнул. Любит? Прямо любит, что ли? Так быстро? Любит так же, как он – Ваню? После такого признания он совершенно не успокоился, а наоборот начал психовать еще сильнее, только теперь уже про себя, чтобы не испугать и не огорчить Дэна. Надо же – любит! Его любит другой парень. Дэн и правда был нежен и внимателен. Сначала он долго целовал Мирона. В губы, потом спустился вниз к животу. Ласкал руками и губами член. И все вроде шло по привычному сценарию. Но только теперь в игру вступили пальцы. Когда Дэн впервые прикоснулся к Мирону, тот вздрогнул и сжался, замер в напряженном ожидании. Но тут же услышал успокаивающий шепот, почувствовал на бедре поглаживания и расслабился, дал пальцу проникнуть внутрь. В первые секунды на Мирона нахлынули очень странные, противоречивые ощущения. Ему казалось, что происходит что-то ненормальное, что надо как-то по-другому. Но в то же время было безумно приятно, особенно когда Дэн продолжил прерванный минет. Казалось, время стоит на месте, до того Мирону было хорошо. Ему не хотелось кончить, просто было приятно, но он все ждал чего-то большего. – Готов? – вопрос Дэна выдернул его из марева. Мирон кивнул и подумал, что, наверное, да – готов. И ощущать головку приставленного ко входу члена было тоже приятно. Точно готов! А потом оказалось, что не совсем. Пальцы пальцами, но ощущения в заднице были странными. Ему не было больно. И не хорошо, и не плохо. Просто никак. Дэн начал двигаться, а Мирон терпеливо ждал, когда же ему станет так же волшебно, как было с пальцами. А оно все не становилось. – Ты как? – опять спросил его Дэн: должно быть, у Мирона на лице отражались все эмоции, точнее, их отсутствие. Мирон пожал плечами и увидел в глазах Дэна плохо скрытое беспокойство. – Подожди минуту, – выдохнул тот. Вышел из Мирона, потом подложил ему под зад подушку. То ли подушка помогла, то ли Дэн нашел нужный угол, но Мирону действительно стало приятно. И с каждым движением становилось все лучше и лучше. Но все еще не то, не до конца. Будто бы он взбирался на огромную гору, до вершины оставался с десяток шагов, а он все никак не мог их преодолеть. Все десять и десять. Ему стало стыдно перед Дэном за то, что никак не может кончить, тот-то наверняка сдерживался из последних сил, а вот Мирон не мог и чувствовал себя ущербным. – Закрой глаза, – попросил его Дэн, – думай, о чем хочешь. Он еще не договорил, а Мирон уже знал, о чем или, вернее, о ком он будет думать. Может ли он попросить Ваню трахнуть его? Наверное, да. Ведь какая, по большому счету, разница. Ванька может закрыть глаза и думать о том, что он сейчас с девушкой. Или накрыть Мирона с головой одеялом, не трогать его, просто секс и все, без поцелуев и всяких других нежностей. Анальный секс, он же, наверное, одинаковый, что с парнем, что с девчонкой, думал Мирон и с ужасом понимал, что каждая новая мысль о Ване, о том, что это он мог бы сейчас в него вбиваться, помогает преодолеть этот злополучный десяток шагов. И все быстрее и быстрее. Да, он бы стоял на коленях, а Ваня был бы сзади, и все у них получилось бы. Ваньку бы это геем не сделало, Мирон бы ему все объяснил, что это просто секс. Но для Мирона этот факт многое бы значил. Просто секс с Ваней, хотя бы просто один раз, а потом разбежаться на веки вечные. Один раз почувствовать его в себе, его руки на своих бедрах, и то, как он короткими и резкими толчками вколачивается в него и тяжело дышит, а Мирон каждой клеточкой бы ловил его дыхание и запоминал каждую секунду их близости. Все можно было бы отдать за этот один раз. Он сжал зубы до скрипа и кончил, стараясь не издать ни звука: боялся, что может случайно произнести не то имя и вообще все не то. Еще несколько секунд – и Дэн прижался к нему, а потом почти сразу вышел и лег рядом. Мирону не хотелось открывать глаза и поворачиваться: стыдно было. Он опять все сделал не так, он просто не способен на нормальные отношения. Изменял Оле, теперь Дэну. И всегда, в любых отношениях думает только об одном Ване, о том, что ему никогда не светит. Он какой-то мазохист. Или идиот. Или и то, и другое сразу. Потом они приняли душ, но уже по отдельности. Мирон не позвал, а Дэн не настаивал. Вообще было как-то не по себе. Паршиво было. Как после того первого раза с Дилей. Но тогда рядом был Ваня. Блядь! Опять Ваня! Свет на нем клином сошелся, что ли? И Мирон понял: да, сошелся. Не вытравишь. После душа легли спать. Наступало хмурое утро нового дня и нового года. Родители все еще были в гостях. С Дэном Мирон обменялся после секса едва ли десятком фраз. Но тот тактично не лез с разговорами: наверное, решил, что Мирон сильно переживает свой первый опыт однополого секса. Мирон был ему безмерно благодарен и метался между вариантами расстаться здесь и сейчас и остаток каникул доживать просто как соседи по комнате или наступить на горло собственным чувствам и попытаться влюбиться в Дэна хотя бы процентов на десять так, как он любит Ваню. Оба варианта ему не нравились, оба были нечестными, и он опять выбрал трусливо молчать. Вечером второго позвонил Ваня. Мирон даже по голосу понял, что тот до сих пор мается похмельем, и предложил завтра сходить куда-нибудь. – Ну пойдем. Бери своего кореша. Мы с Фалленом подтянемся. На Рубинштейна давай? Там есть одно пиздатое местечко. С Фалленом. Его видеть не хотелось до чертиков, но желание увидеть Ваню было сильнее, и Мирон согласился. Вечер вышел вялым, разговор не клеился. Ванька жаловался, что четвертого первый экзамен, а он ни разу даже лекций не открывал. По-английски Ваня принципиально не говорил, и Мирону приходилось еще и переводить. Вообще, они вчетвером только и делали, что пили и курили. И в один не прекрасный момент Мирон поймал почти дежавю. Фаллен наклонился к Ване и забрал у него из пальцев еще не подкуренную сигарету со словами: «Хватит уже, скоро легкие рассыплются». И Ваня поддался. Кивнул и даже не сказал ничего в ответ. Даже не зыркнул злобно, как раньше на Мирона после подобных слов. Мирону стало страшно и больно. Он понял, что его место, место Ванькиного лучшего друга, давно и прочно занято этим Фалленом. А ему ловить уже больше нечего. И больше никогда. Выждав для приличия минут пять, он расплатился и позвал Дэна домой. Пятого они улетали, четвертого у Вани начиналась сессия, и было уже понятно, что Мирон тут чужой. Накануне отъезда Мирон на всякий случай, лелея какую-то призрачную надежду на чудо, еще позвонил Ване и напомнил, что тот собирался приехать к нему весной, если дадут визу. Ваня посмеялся, сказал, что ему бы в армию не загреметь, с такой-то зачеткой, но расплывчато пообещал постараться, «если что». Мирон понял, что никакого «если что» не будет и Ваня к нему не прилетит ни весной, ни когда-либо еще. В колледже жизнь снова пошла своим чередом. Он теперь был Мирону ближе, чем Питер, а разноголосица языков стала роднее и понятнее. И только дырка в сердце не затягивалась, а наоборот разрасталась еще больше. В марте он снова написал Ване и спросил про визу, хотя и понимал, что зря. Он даже ответа никакого не ждал на свое тощее и короткое письмо. А Ваня позвонил! По межгороду или международному, хрен там угадаешь. Но он позвонил в кампус, попросил пригласить Мирона. Пока народ бегал и разыскивал его, шли минуты, деньги, и, наверное, Ване этот звонок влетел в копейку. Мирон проклясть себя был готов, что не сразу понял, что от него хотят ребята, позвавшие его к телефону. – Привет! – голос у Ваньки был бодрый, и Мирон по-детски обрадовался: все, как раньше. – Вань, как ты? Приедешь? – Не, визу не дают. Счет им не нравится, ну, денег, говорят, мало. Вдруг, говорят, приедешь и там под мостом бомжевать останешься. – Ваня говорил весело, а Мирон с каждым его словом становился все мрачнее. – Жаль, – наконец выдавил он, когда Ваня замолчал. – Да ладно, бывает. Ты же летом приедешь? Вот и увидимся. Только ты в этот раз девушку с собой привози, а лучше двух. А то с тем твоим друганом как-то не побазаришь даже. Скучный. Противно защипало в носу. Летом. Мирон вообще не собирался возвращаться ни летом, ни когда-то еще. Из-за него и не хотел. Он думал, что то письмо будет формальностью, и Ваня даже не ответит. А теперь его звонок разбередил все, и страшно захотелось вернуться. Увидеть, услышать, прикоснуться, быть рядом. Он кисло попрощался с Ваней и вернулся в комнату. Вечером встретился с Дэном у него дома: ни родителей, ни старшего брата-профессора не было. Предполагался интимный вечер на двоих: тихая музыка, вино, секс, признания в любви. Они долго целовались на диване в гостиной. Мирон отвечал, но ему было не по себе, будто бы он не имел права на всю эту романтику, будто бы украл ее у кого-то. Дэн заметил и тревожно посмотрел на него. – Что случилось? Ты в порядке? – Да, – соврал Мирон и улыбнулся. – Друг звонил. Ваня. Помнишь его? Сказал, что визу не дают, не сможет в мае приехать. Я его звал, но теперь… Он развел руками и криво усмехнулся. Дэн еще несколько секунд смотрел на него изучающее, а потом отодвинулся и огорошил: – Мы должны расстаться. Мирон оторопел. Чего-чего, но не этого он ждал. То есть, его пригласили на свидание, где объявляют о расставании? Интересные у них в Англии понятия. Он сидел и хватал ртом воздух, становясь похожим на рыбу. – Ты ведь любишь его, – объяснил Дэн. – Своего друга, Ваню. У меня это подозрение появилось еще на той новогодней вечеринке. Я наблюдал, думал. Мне все казалось – ошибаюсь. Но сейчас я уверен – ты его любишь. И, извини меня, не разлюбишь никогда. Мне ничего не светит. Он грустно улыбнулся. Мирон сглотнул. К нему наконец вернулся дар речи. – Как ты понял? – Наблюдал за ним и за тобой. Тебе надо вернуться в Россию. У тебя все получится. – Он терпеть не может геев, – покачал головой Мирон. Дэн пожал плечами. – Возможно. Но ты без него сохнешь. И без Петербурга тоже. Тебе надо туда. Я не смогу заменить тебе Ваню и не буду стараться. Я люблю тебя, но со мной ты страдаешь. – Я и с ним страдаю, с Ванькой, – пробормотал Мирон по-русски и тут же исправился, переведя фразу на английский. – Без него сильнее.