О зимних цветах и весенней стуже

      Мэтт никогда не думал, что начало новой жизни может быть таким выматывающим.       До завтрака еще пару часов, дневные лампы только начинают прогреваться, когда Рене выводит его из медицинского крыла. Мэтт спит на ходу, и всё норовит споткнуться о следующую ступеньку, убаюканный полутьмой и вереницей одинаковых лестничных пролетов.       — Больше не придется спать на больничной койке, — подбадривает его Рене, — вечером будем обмывать твою комнату.       Мэтт пытается выразить благодарность словами, но мысль выражается бессвязным мычанием, и Рене отмахивается от его потуг. Искатели всегда поддерживают друг друга, и Мэтт всё больше чувствует это на своей шкуре.       Марк Аддамс — полная противоположность сестры. Мэтт думает, что тот не спал вовсе: под глазами залегли тени, взгляд бегает, а язык заплетается. Он жмёт Мэтту руку и показывает стопку документов.       — Нужно разобраться с твоим новым статусом. И с жильем. И с довольствием. И с…       Мэтт даже не пытается запомнить все перечисленные пункты, в надежде, что сможет разобраться в процессе.       Чудовищный монстр бюрократии системы, с которым он раньше не сталкивался, но был наслышан от товарищей-исследователей, предстает перед ним по всей красе желтоватой ломкой бумаги. Рене сочувственно качает головой и идет заваривать стимулятор. За дымящуюся кружку горько пахнущего концентрированного кофеина Мэтт готов станцевать чечётку. Судя по тому, как Аддамс вцепляется в предложенную ему кружку — он хорошо понимает Мэтта.       Пора начинать работу.       В тот день Мэтт понимает, почему в рабочих кабинетах исследователей нет часов. Неведение оказывается благом, Мэтт не хочет знать, сколько времени он провел, вычитывая, подчеркивая, ставя подпись и заполняя бланки.       За работой они пропускают обед. Мэтт не чувствует ног и правой руки. Он устал злиться на плывущие перед глазами строчки, и пределом его мечтаний становятся сигарета и свежий воздух.       Аддамс, сидящий за работой рядом, сочувственно хлопает по плечу:       — Скоро привыкнешь. Всё это серьёзно облегчает работу исследовательскому отделу. И создаёт рабочие места. Бюрократия не так уж плоха, если научиться использовать её в своих целях. Марта, например, затянула оформление отчётов так, чтобы у тебя было время прийти в себя после случившегося на подстанции. Иначе пришлось бы объявлять приговор твоему бессознательному телу.       — Марта это сделала? — недоверчиво спрашивает Мэтт. Аддамс кивает, не поднимая глаз от очередного листа.       — Она вообще много чего сделала для того, чтобы я вписывал в инвентарные отчёты дату твоего заселения в комнату, а не дату кремирования.       — А сама она говорит, что и пальцем не пошевелила.       — Это в её стиле.       Мэтт недоуменно хмурится. Чем больше он узнает о Марте Тельман, тем меньше понимает её. Ему хочется узнать её ближе, но натренированное им шестое чувство заставляет избегать её даже тогда, когда увидеться необходимо. Может быть, поблагодари он её вчера за оказанное доверие, они бы смогли найти общий язык.       Работают в тишине, шуршат листы и скребут ломкую бумагу химические карандаши. Образ Марты Тельман, разочарованной решением совета, не выходит у него из головы. Тельман и Аддамс должны быть близки, Мэтт это понял из контекста, и раз он решил, что приближаться к Марте небезопасно, нужно подбираться к ней по-другому, окольными путями, через её знакомства.       — На счёт Марты… раз она так много сделала для того, чтобы я остался в живых, почему она, — Мэтт запинается, пытаясь подобрать выражение, — не обрадовалась, когда совет одобрил её предложение?       Аддамс не кажется удивленным. Он поднимает на Мэтта глаза, улыбчивые морщины собираются паутинкой в уголках глаз.       — Не принимай это близко к сердцу. Тогда мы оказались в непростой ситуации — были почти уверены, что ты не виновен в случившемся, но доказательства, скажем так, не подходили для совета, — видя растерянное лицо Мэтта, Аддамс вздыхает, — это могло бы подставить Марту. Поэтому, как я и сказал, мы оказались в непростой ситуации. Без этих сведений доклад был неполным, а с ними проблемы были бы у нас. Поручиться за тебя — единственный выход.       — А если бы совет не одобрил поручительство? — упрямо спрашивает Мэтт. Рассказанное Аддамсом ничуть не облегчает понимание картины в целом, он одновременно благодарен за все сделанное и чувствует себя преданным, потому что подозревает, что знает, какой ответ ему даст Аддамс.       Выражение лица Марка едва заметно меняется, улыбка становится натянутой.       — Давай концентрироваться на том, что мы имеем. В конце концов, ты жив.       Аддамс лжет. Он знает, какой выбор сделала бы Тельман. Когда на кону твоё спокойствие, уклад, который ты выстраивал несколько лет, жизнь незнакомца, никакой ценности для системы не представляющего, действительно кажется незначительной. Мэтт опускает глаза к бумагам; чувство одиночества, отпустившее вчера, накрывает его с новой силой. Как бы он поступил в такой ситуации? Понимание приходит к нему с волной отвращения, он замирает, не донеся карандаш до бумаги. Мэтт такой же. Его масштаб был мельче, ответственность за чужую жизнь обошла его стороной, но чужие интересы он предавал регулярно, называя это развитой от природы ловкостью. Он гордился этим, наверняка так же, как Марта гордится сейчас своей прозорливостью. Всё внутри него сопротивляется этой идее, сложно принять прозрение, которое делает твою личность неважной перед чужими обстоятельствами. Понимание оседает комом в горле, оставляя горчащий остаток разочарования в самом себе. Теперь он расставляет подписи бездумно, не найдя сил вчитываться в содержимое.       Рене приносит им обед. У неё красные щеки и ледяные пальцы, она греется о кружку стимулятора, восторженно рассказывает о том, какая на поверхности замечательная погода и как хорошо ветряные генераторы перенести последний буран. Для Мэтта это странно — слышать, с какой нежностью покалеченная наружностью Рене говорит об этой наружности. Одна мысль о том, что однажды ему придётся подняться на поверхность вызывает мурашки. Идея напиться до беспамятства кажется ему все более привлекательной.       Им удается управиться к вечеру. Теперь Мэттью — полноправный член системы первого бункера, искатель, обладатель казенной комнаты площадью шесть квадратных метров, комбинезона, расшитого инвентарными шильдиками и пакетом вещей первой необходимости.       Мэтт вваливается в комнату, едва переставляя ноги, и замирает на пороге. Здесь многолюдно; на комоде, болтая босой ногой, сидит Томас и баюкает бутылку с мутным содержимым, Рене хлопочет у стола, а на кровати расположился Тео с гармошкой, зажатой между губ.       Мгновение они смотрят друг на друга, Тео выдувает нестройную ноту, Томас свистит, а Рене хлопает в ладоши.       — Добро пожаловать! — звучит нестройным хором, и Мэтт чувствует, как ему снова становится легче. Теперь он точно дома.       Они рассаживаются как придется, четверым в комнате тесно и душно, но они не замечают этого, увлеченные разговором. Тео играет на гармошке, Рене, знающая, кажется, каждого жителя первого бункера, вспоминает забавные случаи из их работы и рассказывает их на перебой с Томасом.       Мэтта поздравляют с первым бюрократическим крещением, началом учебных курсов и множеством других событий, включая получение форменного комбинезона. Поздравления перетекают в истории, истории в ностальгию.       — О, да, первый выход на поверхность — незабываемое событие, — Рене пьет осторожно, все цедит первую стопку, когда они разливают третью, — помню, я так хотела выйти с Мартой, всё уговаривала её взять меня с собой до того, как будет разрешено официально, но она была непреклонна. Когда мы с группой впервые поднялись наверх, это было незабываемо. Небо и солнце, и снег, я тогда пропустила большую часть инструктажа, потому что не могла насмотреться, и глаза было закрыть страшно, потому что казалось, что, если закрою — всё это окажется сном. Тео энергично кивает.       — Мой первый выход дважды переносили из-за буранов. И из-за нового предупреждения нас вернули обратно прежде положенного. Я видел снеговые тучи, и едва мог заставлять себя двигаться, так было страшно и завораживающе. Мне тогда знатно попало от ведущего нашу группу искателя.       Томас нервно трясет ногой, хмурится и молчит. Мэтт понимает, что эмоции первого путешествия на поверхность считаются сокровенными среди искателей, так что никто из них не настаивает на откровении. Томас, кажется, уверен в обратном.       — Всё как-то по-дурацки вышло. Я же тогда совсем мелкий был, мы с Тео толком от смерти родителей отойти не успели, как мне представили Марту и сказали собирать вещи. Я в третьем бункере с рождения был, естественно я никуда не собирался, сбежал из-под надсмотра, спрятался где-то на нижних ярусах, Тео знает, там, около входов в шахты можно хорошо укрыться. В сами шахты не залезть, там строго по пропускам, но в предбанниках полно всякого оборудования, вентиляции, трубы… Не знаю, сколько я там пробыл, но Марта нашла меня и протащила за шкирку до самого шлюза. Жалкое было зрелище. В общем, мой шлем совсем запотел от слез и соплей, так что я практически ничего не увидел. Зато потом хвастался на курсах, что все-все углядел, пока катил на снегоходе почти три часа, — Томас усмехается.       Чтобы не затягивать неловкую тишину, Тео продувает гармошку и начинает наигрывать веселый мотив.       Вторая бутылка была лишней. К такому решению приходит консилиум Мэтта, Тео и Томаса с утра, когда они просыпаются втроем на кровати Мэтта. Мир вокруг слишком яркий и громкий, душно так, что уходить из помещений воздухозабора кажется самоубийством. После сигареты становится легче. К началу завтрака Мэтт, пусть и выглядит нездорово, чувствует себя лучше, и не может упустить возможности пошутить над Томасом и Тео, которые решили пренебречь стандартным похмельным ритуалом.       В столовой он обналичивает первые подаренные Тео продовольственные карточки. Сублиматы встают поперек горла, но Мэтт по опыту знает — сейчас лучше что-нибудь съесть, если он не хочет страдать от похмелья до вечера.       Тео и Томас вяло обсуждают планы на день — исследователям нужна их консультация в отладке оборудования вечером, у Мэтта после завтрака начинаются курсы, каждый из них стремиться вернуться к рутине.       Мечтам о тихом завтраке не суждено сбыться. Незнакомец с нашивкой связиста подсаживается к ним, рук никому не жмёт, очевидно спеша, только наклоняется ближе, чтобы за другими столами не подслушали, и громко шепчет:       — Есть открытая вакансия — уличное оборудование снова сбоит, надо бы перенастроить.       Томас незаинтересованно отмахивается.       — Брось, Ривер, у вас есть своя группа техников. К тому же у нас уже есть дела на вечер, а Ллойду еще учиться и учиться до такого.       Выражение лица у Ривера становится мученическим. Он смотрит на Томаса, как на идиота, кидает беспомощный взгляд на Тео, так же мало заинтересованного в волонтерстве.       — Я сегодня до завтрака был у шефа. Простоял полчаса под его дверью. Знаете, мне доводилось слышать, как Марта повышает голос, но я ещё никогда не слышал, чтобы Аддамс орал на неё в ответ. Думал, дойдет до драки, но они все-таки успокоились, — довольный пойманным вниманием, Ривер делает паузу, а потом добавляет небрежно, — Тельман вас по всем этажам разыскивает.       Тео сглатывает. Томас прочищает горло. Теперь в его тоне нет лености, он звучит почти заискивающе:       — Ривер, нам бы потеряться на полдня. Что ты там говорил об открытой вакансии?       — Вы же не заинтересованы.       — Мы передумали, — отвечает за друга Тео.       Ривер протягивает им подписанные пропуски и желает удачи. Мэтт снова чувствует себя совершенно потерянным. Бояться женщины просто потому, что она что-то не поделила с начальством? Ему кажется, что окружающие реагируют на все происходящее чересчур остро.       — Постарайся не попасться ей на глаза, — наставляет его Томас, пока они идут по коридору в сторону лестницы, — уж не знаю, что там у них случилось с Аддамсом, но Ривер прав, когда она такая, лучше дать ей остыть. Вечером пересечемся с ней, наверняка там ничего важного, иначе вызвали бы через коммуникатор.       Дверь, ведущая на лестничную клетку, распахивается перед ними.       Марта Тельман, перегородившая им путь, не выглядит разъяренной. Может быть, она раскраснелась больше обычного, но Мэтт видел её всего пару раз в скудном освещении бункера.       — Вы трое, — очень спокойно говорит она, — за мной. Надо поговорить.       — Ривер срочно попросил нашей помощи, нам надо… — Томас замолкает, не договорив, опускает глаза к полу и возится с молнией комбинезона.       — Ещё успеете. Это не займёт много вашего времени.       Мэтт не знает, отчего по его спине ползут мурашки. Он тоже не решается напоминать Марте о том, что может опоздать на курсы. Свое маленькое путешествие их процессия заканчивает у помещений воздухозабора. После завтрака там полно народу, Марта заходит внутрь первой, вежливая и улыбчивая, словно не было до этого ледяного спокойствия.       — Я понимаю, что прошу о многом, но мне и моим подопечным срочно нужно посовещаться наедине.       Курящие перед началом смени работяги ни за что не согласятся на такое, думает Мэтт. И, к своему удивлению, обнаруживает, что все собравшиеся тушат недокуренные сигареты и начинают собираться без возмущений и споров. Марта благодарит каждого лично, просит прощения за доставленные неудобства, и все отвечают ей с улыбкой.       Они остаются одни в окружении гудящих воздуховодов. Марта достает из нагрудного кармана сигарету, закуривает и только после этого оборачивается к Мэтту.       — Аддамс объяснил тебе, что ты теперь моя личная ответственность, но опустил важный момент. Для меня это тоже стало сюрпризом, так что лучше нам с тобой с этим смириться и найти компромисс.       Компромиссы — это хорошо. Мэтт готов сотрудничать. Он кивает, полный энтузиазма, и игнорирует неприятное, тревожное чувство, зарождающееся под ребрами.       — Я должна следить за тем, чтобы ты не устроил очередную диверсию. Совет предполагает, что для этого нам нужно находиться на территории одного строения системы.       Это звучит логично. Пока Мэтт не видит в этом проблемы. Но из-за его спины доносится едва различимое: «вот чёрт», произнесенное Томасом, а значит проблему не видит он один.       — И что это значит? — осторожно спрашивает он.       — Это значит, что сегодня ты собираешь вещи, подписываешь командировочный лист у Аддамса, и завтра утром я жду тебя у шлюзов.       Марта Тельман — сумасшедшая, думает Мэтт. Потом, взвесив все за и против, озвучивает:       — Ты с ума сошла, — перед глазами у Мэтта распахнутый зев шлюза четвёртой подстанции, и весь ужас, до этого им позабытый, просыпается в нем снова, хватается цепкими когтями за ребра и повисает удушающей тяжестью. Он ни за что не выйдет из бункера. Может быть потом, когда у него будет больше времени смириться с необходимостью, но не сейчас, когда в памяти еще свеж пробирающий до костей холод и сковывающее конечности ледяное бессилие.       — Я ни за что на это не соглашусь. Это даже не компромисс, чёрт возьми!       Марта медленно выдыхает дым, затягивается ещё раз.       — Это компромисс. Другие варианты понравятся тебе ещё меньше, — Марта зажимает сигарету зубами, произнесенное ей звучит совсем небрежно. Она заводит правую руку за спину, и Мэтт, еще приходящий в себя и осознающий ситуацию, упускает из виду момент, когда ему наставляют пистолет промеж глаз. Мэтт замирает. Марта выглядит невозмутимо спокойной.       Тео делает шаг в их направлении, Томас ловит его за руку и утягивает обратно.       — Подожди, просто смотри, — шепчет он, и сам взгляда от Марты не отводит.       — Какого… — шипит Мэтт, но Марта перебивает его.       — Знаешь, почему каждый бункер или станцию называют системой? Потому что это отлаженный механизм, в котором должна работать каждая деталь, чтобы всё не пошло прахом. Ты искатель, Ллойд, если ты не будешь работать, станешь бесполезным элементом. Никто не собирается обслуживать бесполезный элемент. Проще говоря, ты ошибаешься, если думаешь, что тебя поставят на довольствие просто потому, что ты, жертва аварии и врачебной ошибки, пошел на курсы. Что мы имеем в сухом остатке? Три варианта. Первый — ты умираешь от голода где-нибудь на нижних ярусах, по колено в воде, потому что неучу вроде тебя не доверят даже ассистировать исследователям. Второй — я могу облегчить твои мучения прямо сейчас. Совет поймет меня, у меня есть два свидетеля твоего сопротивления исполнения обязанностей и неподчинения руководству. Третий — ты собираешь вещи и завтра утром ждёшь меня у шлюзов. Компромисс, Мэтт. Можешь выбрать любой вариант. В глубине души Мэтт знает, что она права — него получалось бездельничать на станции, но организация бункера не могла позволить траты ресурсов. Сердце бьется где-то в глотке, руки дрожат, когда он протягивает правую Марте, пытаясь сохранить остатки достоинства.       — Что мне нужно подписать у Аддамса?       Марта искренне улыбается ему в первый раз со дня их знакомства.       — Я знала, что мы договоримся.