Smalltown Boy

— Ты дал ему мой велик?! Аарон врывается в комнату рано утром с полотенцем вокруг шеи и растрепанными влажными волосами — с кончиков вода капает прямо сонному Эндрю на лицо, и он наугад пытается пихнуть брата пяткой из-под одеяла. Судя по сдавленному «ай» и чему-то твердому под ногой, он попадает где-то в районе коленки. — Он все равно стоит без дела, — с чувством выполненного долга Эндрю переворачивается на другой бок, но Аарон явно настроен решительно с утра пораньше. Он резко сдергивает одеяло и запускает в плечо полотенцем. — Ну что? — Эндрю нехотя поворачивается, приоткрывая глаза. — Как ты вообще об этом узнал? — Видел, как вы проезжаете мимо паба, — насупившись, Аарон складывает руки на груди. — Не смей больше трогать мои вещи. Тем более для того, чтобы кого-то обхаживать. Я все еще за вами слежу. И если мне хотя бы на мгновение покажется, что вы… — В пари было про встречаться, а не про то, что тебе может показаться, поэтому, ради обожаемого Лютером Христа, съеби. — Я слежу, — указав двумя пальцами сначала на свои глаза, а потом в сторону брата, Аарон с гордым видом уходит. Эндрю сбрасывает полотенце на пол и с чувством зевает. Усердно трет глаза, потому что теперь он, конечно же, не уснет, да и вставать, в общем-то, пора. День начинается со своей нудной рутины: утренний моцион, одежда, быстрый перекус, обслуживание гостей, к которым вчера прибавились еще четверо, уборка, уборка, уборка. Эндрю застревает во внутреннем дворике с сигаретой и читает впечатления Рене от посещения Нью-Йоркского университета. После окончания старшей школы она планирует перебраться поближе к отцу на Восточное побережье и рассматривает разные варианты для поступления. Хотя ее родители довольно давно в разводе, отец Уокер всячески ее поддерживает и готов оплатить обучение в университете, даже в таком известном. Эндрю ни за что не признается даже себе, что ему самую малость завидно. Не насчет университета. У его биологического отца даже имени нет. Он существует лишь в размытых воспоминаниях матери. Вчера с Джостеном они договорились встретиться после обеда, когда парад животных будет в самом разгаре. Эндрю дожидается его у крыльца с сигаретой между зубами и, щурясь от яркого солнца, скептически наблюдает за толпой людей с разодетыми в разноцветные костюмчики животными всех видов и пород. Периодически мелькающие женщины в традиционных китайских платьях и маленькие сувенирные фонарики в руках вызывают еще больший диссонанс. — Привет, — Джостен появляется на пороге, одаривая одной из своих лучезарных улыбок, и с восторгом смотрит на разверзнувшуюся на главной улице города вакханалию. — Ого. Я, конечно, подозревал, что будет людно… — В толпу идти не советую, — Эндрю выдыхает дым и тушит сигарету о перила. — Честно говоря, я бы подождал, когда это все закончится. — Да ну, пойдем посмотрим поближе, — Джостен неожиданно хватает за руку и тащит за собой вниз по ступеням. Они входят в медленно движущийся поток, точно раскаленный нож в масло, и подстраиваются под его темп. Справа щебечет стайка девушек в расписных китайских платьях, на улице стоит гомон из десятков голосов, детских криков, лая собак и гула сигналящих автомобилей, которым не посчастливилось наткнуться на толпу людей. — Смотри, у этой таксы костюм в форме тако! — Нил показывает куда-то левее, где на руках у хозяев сидит натурально ахуевающая от происходящего псина с торчащим по бокам и на спине костюмом, который и правда похож на тако — желтовато-коричневые борта плюшевой лепешки, вышитый зеленым салат, красные помидоры, белые полукольца лука. — О, а там у девочки в руках курица! — Эндрю поворачивает голову в противоположную сторону, где у девочки-подростка в руках действительно зажата серо-коричневая курица с криво прилепленным нелепым бантиком на груди. Больше всего вокруг, конечно, собак: одна идет в плиссированной розовой пачке, на другую нацепили крылья бабочки, третью разодели в костюм полосатой желто-черной пчелы, четвертая гордо сверкает одежкой в цветах американского флага. Миссис Кларк — бывшая учительница в начальной школе, которую Эндрю замечает в толпе, как всегда, в своем репертуаре: старушка катит детскую коляску в розовую клетку, из которой презрительно выглядывают ее многочисленные коты. — Ты больше кошатник или собачник? — спрашивает Джостен, наглазевшись по сторонам. — Я считаю, что собаки милые, но кошки мне больше по душе. Я бы завел себе целую кучу котов, как у вон той пожилой леди, — он кивает в сторону миссис Кларк, — но мама меня убьет. У моего отчима жуткая аллергия на шерсть. — Собаки воняют. И они как дети. Им нужно слишком много внимания. Поэтому кошки однозначно в плюсе. Хотя я не уверен, что смог бы управиться хоть с каким-нибудь животным, чтобы оно не сдохло в первую же неделю. — Брось, мне кажется, у тебя бы получилось. Всегда можно начать с рыбок. — Ага, заведу двух бойцовских, чтобы на досуге смотреть, как они пиздятся. Нил заливисто смеется, и Эндрю приходится до боли стиснуть зубы, чтобы совершенно глупым образом не заулыбаться в ответ. Ебучий случай. В парке Каледония, где заканчивается шествие, так же людно и шумно. Дети во всю эксплуатируют батуты, прыгая и визжа на спуске с горок, где-то дальше громкими хлопками лопаются шарики от попадающих по ним дротикам, валятся на пол от пластиковых пулек помятые жестяные банки, удушливо пахнет сладкой ватой и слегка подгорелым попкорном. У двух палаток, где всем желающим бесплатно раздают конфеты и мороженое, столпилась огромная очередь из детей и родителей. — Про животных я понял, но почему это называется праздником фонарей? — Нил с сомнением окидывает взглядом представшую праздничную картину. — Большее похоже на обычную ярмарку в честь четвертого июля или типа того. — По сути, это она и есть, только большинство домов украшают китайскими фонарями, а в Лаверс Поинт будет театральная постановка на около китайский сюжет. — В любом случае, это лишний повод почувствовать атмосферу праздника. — Ненавижу ебучие праздники, — Эндрю передергивает плечами, озираясь на людей вокруг и тем не менее отходит к украшенному китайскими фонариками аппарату, где делают сладкую вату. — Разрываюсь между тем, чтобы спросить, почему ты не любишь праздники, и ты правда собираешься есть эту приторную срань на палочке? — Возьму две, — сообщает он знакомой девушке у аппарата, кажется, он видел ее в школе. Пока она наворачивает на палочку магическим образом раздувающийся белоснежным облаком сахар, Эндрю отсчитывает деньги из кармана и до кучи берет еще и предлагаемый тут же радужный леденец в форме закручивающейся спирали. — Хочешь сказать, что ты все это съешь? — Джостен с подозрением и некоторой опаской смотрит на два массивных сахарных облака в своих руках, которые ему всучили, пока Эндрю расплачивается. — Мне нужно получить хоть что-то приятное от этого места, — Миньярд запихивает леденец в задний карман очередных черных джинсов и берет одну сладкую вату в свои голодные объятья, тут же принимаясь без лишних церемоний ее потрошить. Они уходят глубже в парк, в ту часть, что почти не затронута духом праздника, мимо детской площадки, но везде куча детей, раздражающих своими громкими возгласами и ором, поэтому Эндрю тащит Джостена за собой дальше по улице к побережью. В прибрежном парке тоже людно, машины наставлены почти друг на друга, но детей здесь сравнительно меньше. К этому времени Эндрю уже принимается за вторую сладкую вату, и Нил даже из интереса все-таки отрывает у него кусочек на пробу, не переставая твердить, что такое количество сахара может запросто убить. — На вкус как жженый сахар, — комментирует Джостен и облизывает липкие от ваты пальцы. — Фактически это он и есть. Оставив позади зеленые лужайки газона, они спускаются к пляжу, а от него — к большим каменным глыбам, наваленным друг на друга и зубасто торчащим из земли. Нагретый солнцем камень жжет задницу даже сквозь джинсы, а темная ткань вдобавок сама не прочь воспламениться от необычайно расстаравшегося солнца. Спокойная насыщенно-синяя гладь океана приветствует острым запахом соли и методичным легким плеском о каменный риф. Усевшись, Эндрю спокойно заканчивает с приторным лакомством и собирается выкинуть оставшуюся пластиковую палочку куда придется, но Джостен требовательно вытягивает руку и качает головой. Миньярд закатывает глаза и отдает палку ему, наблюдая за тем, как парень встает и мчится к ближайшему мусорному баку, сверкая огненной шевелюрой. Эндрю разрешает себе улыбнуться его спине. К тому времени, как Нил возвращается, Эндрю споласкивает руки в соленой воде, закуривает и в ответ на вновь протянутую руку вкладывает в нее заранее прикуренную сигарету. — Так что там за история с ебучими праздниками? — спрашивает Нил, затянувшись. — Ее лучше рассказывать в компании чего-нибудь жидкого и высокоградусного. Или не рассказывать вообще. — Боюсь представить, что там может быть. — И не надо, — Эндрю внешне остается спокоен, но внутри поднимается неприятная волна засунутых в самые дальние глубины сознания воспоминаний. Он действительно не хочет об этом говорить. А вспоминать и подавно. Если уж на то пошло, он рассказывал об этом всего один раз и то не совсем прямо. Окунаться вновь, тем более на трезвую, он точно не сможет. Да и стоит ли рассказывать? Об этом даже родной брат не знает. Никто не знает. Эндрю смотрит на тлеющий кончик сигареты и поворачивается лицом к Джостену, неожиданно натыкаясь на прямой и серьезный взгляд, направленный на него. Не на сраный океан, которым так любят любоваться туристы, не на синеву безмятежного неба с кудрявыми барашками белых облаков. В какой-то момент Эндрю чудится, что этот взгляд вскрывает его на живую, точно он — тугая консервная банка, медленно, методично, но с неукоснительным упорством, которого сам вскрывающий будто бы и не замечает вовсе, а банка с ее содержимым ему ни разу не сдалась. — Ты пялишься. — О, я, эм, задумался, прости, — Джостен отворачивается и затыкает рот сигаретой, делая затяжку. — Могу рассказать свою хуевую историю жизни, если ты не готов. — Он зажимает сигарету между зубов и, поддев край синей футболки, приподнимает ткань немного вверх, оголяя широкий неровный шрам на боку. — Все показывать не буду, их довольно много, но суть, думаю, ты уловил. — Джостен опускает футболку на место. — Выглядит старым. — Так и есть, я был маленьким. Я родился под другим именем. Я живу как Нил Джостен с одиннадцати лет, но до этого меня звали Натаниэль Веснински. — Почему ты сменил имя? — Ну, когда моя мама вышла замуж во второй раз, за моего отчима, она взяла его фамилию. Я тоже сменил свою. А имя… это было наше с матерью обоюдным решением. Мой биологический отец был… не в себе. Типа, очень сильно. Первые года четыре после моего рождения, по словам мамы, были хорошими, не идеальными, но вполне счастливыми. Потом наша жизнь в какой-то момент резко пошла по наклонной. Он пытался водиться с криминальными авторитетами. Много пил, возможно, даже начал что-то принимать. Его часто не было дома, а когда он появлялся, то вел себя очень агрессивно, кричал на маму и, когда она не видела или ее не было, принимался за меня. Твердил, что я во всем виноват, что меня нужно наказать, чем потом и занимался. Угрожал маме убить нас, когда она стала заикаться о том, чтобы обратиться в полицию, несколько раз запирал нас в квартире, отбирал телефон и деньги. Иногда он пытался завязать. Стать хорошим мужем и отцом, как раньше. В эти периоды все было прекрасно, были походы в кино, парки развлечений, внимание, вкусная еда. Но потом все начиналось по новой. Если честно, я не очень хорошо помню тот период. Помню, что было плохо. Мама тогда работала санитаркой в больнице, часто в две смены, но денег все равно не хватало. Когда ее не было дома, я боялся туда возвращаться со школы. Шатался по улицам, как бездомный. Друзей у меня тогда не было. В один момент мама не выдержала и подала на развод, несмотря на многочисленные угрозы отца. Наверное, это была худшая ночь в моей жизни. И в ее тоже. Я думал, он нас убьёт. Он был в ярости. Пьяный, конечно же. Мы умудрились сбежать. Бросили все и убежали прямо посреди ночи без вещей. Спрятались у маминой коллеги с работы. Через пару дней нам сообщили, что он мёртв. Застрелен в квартире. Оттуда пропало все. Вся техника, мебель, вещи, жалкие заначки. Те бандиты, с которыми он водился, он им за что-то задолжал. Мама позже сказала мне, что они ей тоже угрожали. Она продала квартиру, расплатилась с его долгами, и мы уехали. Переехали в Балтимор. Она боялась, что нас станут искать, поэтому какое-то время я находился на домашнем обучении, пока мы пытались обустроить новую жизнь и полностью вычеркнуть старую. Первое время нам помогал мой дядя, мамин брат. Потом она нашла парня, действительно классного, Скотта Джостена. Он адвокат. У них быстро закрутилось, ну, и, она вышла замуж. Мы оба сменили фамилию. И я стал Нилом. Потому что Натаниэль слишком сильно напоминало о Натане. О старой жизни. — Ты так спокойно об этом говоришь. — Не совсем, но сейчас мне гораздо легче об этом вспоминать и говорить. Я начал ходить к психотерапевту около года назад, разумеется, не без содействия со стороны мамы, — Джостен усмехается. — Не самое приятное занятие. Но оно того стоит. Честно говоря, если бы не мама, я бы вряд ли когда-нибудь сам обратился к мозгоправу, потому что мне не нравится, когда кто-то ковыряется у тебя в голове. Или видит насквозь по одним внешним проявлениям, это жутко. — А жить вместе с психотерапевтом в одном доме не жутко? — У нас железное правило: она меня не анализирует. Меня, мои взаимоотношения с другими, мои реакции. Если мне нужен совет, она всегда готова помочь, но в остальном старается держать свои профессиональные закидоны под контролем. — Получается? — Ну, знаешь, никто не идеален. В общем, если тебе вдруг понадобится посоветовать хорошего психотерапевта… — Ну уж нет, я этой хуйней точно не буду заниматься. Один мудила психиатр с подачи Лютера пытался посадить меня на таблетки, потому что я «чересчур агрессивный», — Эндрю показывает в воздухе кавычки. — Ну их на хуй. — Мне жаль, что тебе попался плохой врач. — Похуй, — Эндрю отправляет давно докуренный бычок восвояси и, вытащив из заднего кармана леденец, зубами разрывает упаковку. Рядом на камнях суетятся туристы: женщина орет на мелкого шкета, пытающегося занырнуть со скалы в воду, девочка лет четырнадцати позирует для фото, чересчур сильно выпячивая задницу, бабулю преклонных лет под руку ведет внук, чтобы та не оступилась. Люди вокруг раздражают. Эндрю нервно постукивает подошвой конверсов по валуну, чертовски сильно желая в сию же секунду оказаться где-нибудь в тишине и покое. — Пойдем, — бубнит он с набитым ртом и встает с нагретых солнцем камней. Джостен послушно поднимается и идет следом, не задавая вопросов. Эндрю вынимает леденец изо рта. — Даже не спросишь, куда мы идем? — А надо? — Нил вздергивает брови — уголок красиво очерченной губы ползет вверх. — Мне просто нравится с тобой гулять, а куда пойдем — решать тебе. Ты тут лучше ориентируешься. Эндрю проглатывает то, что начинается на «мне нравится» с каменным лицом. Они проходят мимо пляжа, где загорают люди, а кто-то даже купается, бесстрашно заходя в плохо прогретую воду. — Вдруг я серийный маньяк и веду тебя в свое логово? — У тебя есть логово? Я думал, ты живешь с мамой и братом. — Допустим, у меня есть логово. — М-м-м, — Джостен задумывается. — И что, если так? Предлагаешь мне убежать? Учти, я быстро бегаю. Да, Эндрю знает, он смотрел у него в актуальных сториз, где Джостен бежит стометровку за 10,82 секунды, как было любезно кем-то показано на секундомере. Учитывая, что Эндрю со спортом в основном на «вы», не считая, конечно, их с Рене спарринга и редких занятий для общего поддержания формы, так что Джостена с его выдающимися по всем показателям ногами он ни за что не догонит. Только если попросить не убегать. Не получив ответа, Нил хмыкает. — Так куда идем? — Увидишь. Идут вдоль дороги добрых минут пятнадцать — Джостен глазеет по сторонам, впрочем, почти не отрывая взгляда от океана, а Эндрю медленно поглощает леденец, глядя себе под ноги. И думает блядские думы. Грубо говоря, они проводят вместе четвертый день, если брать в расчет первый неловкий вечер знакомства. И если сперва все начиналось как вполне закономерное желание узнать поближе парня-на-девять-с-половиной-который-подвинул-Райана-Гослинга, то теперь Эндрю уже не знает нихуя. Блять, он почти выдал ему главную тайну своей жизни, омерзительный, отвратительный, унизительный, гадкий секретик, заставляющий порой просыпаться в холодном поту и делающий его жалкую жизнь еще более ничтожной. Чуть не выпалил, как на духу. Чтобы поделиться этим с Уокер, ему потребовалось четыре года. Джостену хватило четырех гребаных дней. Чем больше Эндрю думает, тем меньше ему хочется это делать. И он совершенно точно не собирается опрометчиво поддаваться ебучим чарам рыжеволосого чуда, о которых тот даже не ведает. По крайней мере, постарается их минимизировать. Потому что Джостен отчалит во вторник, и единственное, что их будет связывать — это взаимная подписка в инстаграме и пара воспоминаний, которые стремительно угаснут, едва он вернется в свой Балтимор к друзьям, школе и экси. А Эндрю останется здесь, в окружении пары долбоебов, родственничков, которым на него плевать, и со стойким желанием либо свалить из этого сраного города, либо сдохнуть. — Здесь, — Эндрю едва не пропускает нужное место и резко тормозит у стоящей за сетчатым забором таблички. Он прищуривается, вглядываясь в солнечный песок пляжа и удовлетворенно кивает. — Что здесь? — Джостен становится рядом и чуть наклоняется вперед. — Твое маньячное логово? Эндрю молча указывает вперед на берег, надеясь, что у Джостена нет проблем со зрением. Тот сперва хмурится, явно не понимая, что они забыли у забора, за которым только трава и маленький пляж, но потом его голубые глаза расширяются и сверкают от искреннего, почти детского восторга. — Это что, тюлени? — Ага. Весной их обычно больше, весь пляж завален бывает. Сейчас даже на нескольких наткнуться — удача. Джостен прижимается носом к сетке-ограждению, прилипая к ней руками, в попытке лучше разглядеть лениво развалившиеся на песке продолговатые туши тюленей. На одного время от времени накатывает волна и постепенно пытается утащить назад в океан, но тюлень упрямо, хотя и не слишком эффективно, отползает на пару сантиметров вглубь берега. — Почему здесь огорожено? Я бы подошел посмотреть поближе. — Морская лаборатория Стэндфордского университета, — Эндрю указывает на виднеющийся чуть дальше комплекс зданий. — Туда кого попало не пускают. За ней находится океанариум, и начинается Монтерей. — Уже? — Да. Если вставляет вся эта морская хрень, можешь сходить. — Ты там был? — Нас водили в средней школе. Рыбы, медузы, пингвины. Гигантские аквариумы. Думаю, все то же, что и в других океанариумах. Мне было не очень интересно. — Почему? Эндрю пожимает плечами. — Не мое. — А что «твое»? У тебя вообще есть планы после выпуска из школы? — Джостен так резко меняет тему, что Эндрю на мгновение теряется. Да и ответить ему особенно нечего. — Мой план состоит в том, чтобы свалить отсюда. Куда и как — не столь важно. А насчет своего — я вообще не уверен, что существует что-то подобное. — Ну, то, что тебе нравится? Я вот планирую связать свою жизнь с экси. Хочу в профессиональный спорт. Буду подбирать универ исходя из того, насколько сильная у них команда. Тренер говорит, мной уже в перспективе заинтересованы несколько университетов. — Да ты прям Кевин Дэй номер два. — Это кто? — Мой одноклассник. Мы со средней школы общаемся. Он, наверное, родился с клюшкой в руках. И тоже собирается в большой спорт. Вы бы спелись. — Правда? Я бы с ним познакомился. — Он вернется уже после твоего отъезда, — произносить слова об отъезде оказывается еще неприятнее, чем о нем думать. Блядство. — Жаль, — Джостен, похоже, и правда немного расстраивается, что не сможет познакомиться с единомышленником. Впрочем, он быстро возвращается к теме. — Что насчет тебя? Для Эндрю этот вопрос крайне сложный, потому что, ну, нет в его жизни совершенно ничего, что ему бы нравилось, и занимался бы он этим с удовольствием, а не потому, что так кому-то надо. Он много чего может и умеет (спасибо прекрасному — слово на букву «с» — бизнесу), его средний балл в школе 4,75 (соси Аарон) при отвратительной истории отстранений и выговоров, хотя учиться ему по большей части скучно. Он умеет играть на гитаре, изрисовал пару местных магазинов граффити, обладает навыками первоклассного шоплифтера, знает, как избежать наказания за административку и как договариваться с копами. Как шутит по этому поводу Дэй: все зачатки будущего заключенного на лицо. Эндрю остается в лицо Кевина только плюнуть. В общем, с интересами и мотивацией у него явные проблемы. В плане, конечно, у него есть любимая музыка, он интересуется фильмами и книгами, но в перспективе дальнейших жизненных ориентиров это не то, что ему хоть как-то поможет. — Из всех школьных предметов наименее скучные — право и литература, — заключает Эндрю, немного поразмыслив. — Ну, и физ-ра — это хотя бы полезно. — Поверить не могу, что два самых скучных на свете предмета ты назвал наименее скучными, это невозможно! На литературе я всегда сплю. А право я даже брать не стал — это что-то сверхъестественное для очень умных людей. Ты не выглядишь… — Как очень умный человек, да, мы уже поняли, что многие вещи не соответствуют нашим ожиданиям. Может, я специально создаю ложный образ, чтобы сбивать людей с толку? — Зачем? — Во-первых, наебывать людей — весело. Во-вторых, это удобно. Когда от тебя никто ничего не ждет, достижения воспринимаются приятной неожиданностью, а очередная хуйня, которую ты выкинешь, никого не удивляет. — У тебя интересная философия. — Считай ее частью моего стиля. — Еще вчера ты думал, что у тебя нет стиля, — Джостен прищуривается и давится смешком. — Это все твое дурное влияние. Решив, что с тюленями они закончили, Эндрю берет курс до Лайтхаус-авеню, где уже не в таком большом количестве, но все еще шагают хозяева со своими животными в костюмчиках и без, сбившись в небольшие группы или по одиночке. Джостен проворно подстраивается к пожилой паре с жирным белым пушистым котом на руках, из которого наверняка клоками лезет шерсть, и что-то активно им втирает минут с пять. Потом берет этот огромный клок шерсти на руки с почти одухотворенной улыбкой и подходит к Эндрю, идущему чуть позади. — Познакомься, это Мистер Пушок, — провозглашает Джостен тоном, как будто представляет особу голубых кровей. Котяра смотрит в ответ осуждающе, изучая новые лица внимательными зелеными глазами, и предпринимает логичную попытку к тактическому отступлению. Нил умело перехватывает его руками, сгребая в белоснежный бесформенный ком, и покачивает на руках, как младенца. Эндрю правда пытается сделать вид, что ему все равно, но улыбчивое веснушчатое лицо в тесном соседстве с усатой кошачьей мордой не дают ему и шанса — вид до того домашний и милый (милый?!), что сдержаться просто не получается, и глупейшая, надежно скрываемая все это время улыбка на несколько секунд заползает Миньярду на губы. В тот же момент Мистер Пушок решает, что мучений в компании незнакомцев для него достаточно, и пытается выбраться из плена решительнее, с воинственным шипением царапая Джостену руку и раздирая щеку. — Мистер Пушок! — на агрессивное шипение кота поворачивается хозяйка — бабуля лет шестидесяти в спортивном костюме. — Боже, прошу прощения, молодой человек, обычно он так себя не ведет, — кот возвращается в знакомые руки и относительно успокаивается, все еще грозно поглядывая на возмутителей его спокойствия. — Вам помочь? — Я в порядке, не переживайте, я живу здесь недалеко. — Пошли, пока тебя еще кто-нибудь не покалечил, — вмешивается Эндрю и, взяв Джостена под локоть, утаскивает вперед от причитающей бабульки, что-то кричащей им вслед. — Все еще хочешь ораву котов? — Он был очень милым, — мечтательно произносит Джостен — по щеке вниз сползает капля крови. — Ты либо феерический идиот, либо этот кошак очень сильно тебя стукнул. Зачем ты вообще к нему полез? — Потискать. Ой, — капля крови срывается и капает на футболку. Джостен проводит пальцем по внушительной царапине. — Кажется, нужно обработать. — На кухне есть аптечка, — Эндрю вздыхает, переводя взгляд с щеки на пострадавшую руку. — Давай в темпе. Когда больше половины пути остается позади, и впереди виднеется коричневая черепица дома на углу улицы, Джостен, все еще идущий под руку и не предпринимающий попыток отстраниться, выдает негромкое: — Я рад. — Чему ты рад, тебе пол-лица разодрали, — Эндрю скептически косится на парня и в тайне радуется, что может так долго и без лишних предлогов касаться кожи, пусть это всего лишь рука. Непрошенное волнение застревает где-то в глотке. — Зато ты улыбнулся. Впервые с того дня, как я приехал. Если бы Эндрю был персонажем одной игры, где у поехавшего кукухой главного героя каждое проявление его сознания вроде логики, эмпатии, восприятия и прочих говорили отдельными голосами в голове, то его самообладание в данный момент гордо и молча шагнуло бы в петлю. Потому что чертов Джостен стреляет на поражение, даже не задумываясь об этом. Он медленно убивает. Сначала — своей красивой мордашкой, потом — тупыми разговорами, а затем вот… этим. Сущие мелочи, детали, зачем-то подмечаемые, словно ему это важно, словно ему есть дело, словно он не уедет через четыре ебаных дня. Словно их пустая болтовня и ежедневные шатания по городу хоть что-то значат. Все было бы куда проще, скажи он, что натурал или состоит в отношениях. Если бы нашлась хоть одна достойная причина отстраниться и забить хуй еще в первые дни, Эндрю бы так и сделал. Но все пошло наперекосяк и продолжает катиться по наклонной до сих пор, утаскивая его в омут совершенно странных, непривычных и откровенно пугающих переживаний, о которых он не просил. Эндрю не нравятся собственные реакции, не нравятся мысли, он не хочет, чтобы это становилось очередной проблемой, а Джостен уже начинает перерастать из простой опасности в замысловатую и коварную проблему. О которой можно очень сильно пожалеть. Эндрю отворачивается и молчит, надеясь, что его откровенное нежелание развивать тему поймут правильно. Раз уж Джостен такой пиздец чуткий и доброжелательный. Тот, к счастью, ситуацию не комментирует, и они возвращаются домой в неловком молчании. Аптечка находится на их личной кухне в пристройке, поэтому приходится провести Джостена через запретную для постояльцев дверь, обычно запираемую на ключ. Проникнув в приватное пространство владельцев гостевого дома, Нил вертит головой, осматриваясь, пока Эндрю шагает прямиком на крохотную кухню, где спустя несколько резко распахнутых ящиков перед глазами появляется искомая коробка с выразительным красным крестом на металлической крышке. — Сядь, — Эндрю водружает раскрытую коробку на такой же крохотный, как и вся комната, круглый деревянный столик. Джостен послушно присаживается на скрипучий деревянный стул — весь комплект из трех потрепанных штук мать нашла на гаражной распродаже, ведь зачем покупать новые, если можно сэкономить и пользоваться рухлядью, а вот уважаемым постояльцам прямо-таки необходимо купить те дорогущие антикварные часы в гостиную. Движения выходят резкие и рваные: ватка, антисептик, крышечка, со звоном стукающаяся о металл аптечки, быстрые, почти безжалостные движения по двум длинным, но совсем поверхностным царапинам, разбухшим на покрасневшей коже. Следующая смоченная в антисептике ватка работает по лицу чуть аккуратнее, медленнее, проходя вокруг кривой и довольно глубокой раны почти от подбородка вверх по правой щеке. Джостен морщится и шипит не хуже Мистера Пушка, чем наверняка делает себе еще больнее. Два пластыря на щеку завершают экзекуцию — Эндрю скидывает все назад в аптечку, агрессивно захлопывает крышку и убирает коробку на место. Опирается руками о столешницу и с силой сжимает кулаки. — Ты злишься, — говорит Джостен тихо из-за спины. — А то я, блять, не заметил, — кулаки сжимаются сильнее. — Почему? Еще б Эндрю знал. Нет, в глубине души он подозревает, в чем именно дело, но сейчас это выливается неконтролируемым потоком наружу, как ебучий фонтанирующий из-под земли гейзер. Горячий пар, брызги, поток огненной воды и плотно сжатого воздуха, стиснутые зубы, учащенное дыхание, впивающиеся в ладони ногти. Скрипит стул, за ним следуют осторожные шаги, ближе, ближе. Джостен становится слева, приваливаясь задом к столешнице, изучает потолок и выглядывающую из-за угла гостиную, молчит и чего-то выжидает. Злость быстро испаряется облаком пара, оставляя за собой усталость и изнеможение. Эндрю наливает в бокал воды из-под крана и заглатывает залпом, вытирая рот рукой. — Полегчало? — Не особо, — легче Миньярд себя и правда не чувствует. — Спасибо за, — Джостен машет здоровой рукой перед лицом и показывает на ту, что пострадала. Эндрю пожимает плечами и отворачивается. — Сам виноват. — Да… Насчет завтра… у нас все в силе? Завтра… Эндрю вспоминает про обещанную экскурсию по Монтерею, знакомство с Ноксом, тусовку у него дома и в какой-то момент очень сильно хочет сказать «нет». Отказаться, убежать, забаррикадироваться в комнате и лезть, как и прежде, на стену от скуки. Чего он вообще жаловался? Прекрасные скучные однообразные дни, в которых совершенно ничего не происходит. Никаких заезжих Нилов Джостенов (урожденных Натаниэлей Веснински), волнений, душевных метаний и ебаных эмоций тоже никаких. Кристально ебейшее ничего. Следом всплывают мысли о том, как разозлится мать (ведь он ее, разумеется, не предупредит), о халявной выпивке, свежем косячке и лишней возможности позаимствовать тачку Дэя, и категоричное «нет» размывается в неопределенное «может быть», а после и в неуверенное «да». — В силе, — бормочет Эндрю с неохотой. — Поедем в два. — Окей, — Джостен неловко переминается с ноги на ногу и отводит взгляд. — Я тогда пойду. Обещал сводить маму в ресторан и на салют. До завтра. Эндрю молча салютует и провожает удаляющуюся спину взглядом. Щелкает захлопнувшаяся дверь, и он бьет по столешнице кулаком. С губ срывается приглушенное «блять». Поднявшись наверх в свою комнату, Эндрю бросается в объятья не заправленной кровати прямо в одежде и на несколько мгновений застревает лицом в подушке, прикрыв глаза. Телефон в заднем кармане вибрирует сначала коротко, а потом раздается настойчивым вибромассажем задницы, и Эндрю приходится перевернуться на спину, выуживая смартфон из плена джинсы. Рене звонит по фейстайму. Миньярд даже не пытается привести себя в более презентабельный для разговора вид, нажимая на кнопку «принять». В углу экрана появляется уменьшенная копия его недовольного лица, похожее с этого ракурса на жирный панкейк с двумя двойными подбородками и уничижающе приспущенными веками. — Салют! — Уокер приветливо улыбается в камеру и машет рукой. Эндрю замечает изменения молниеносно, потому что, ну, этого невозможно не заметить. — Что у тебя с волосами? Рене проводит по ним рукой — волосы опадают и ложатся прядка к прядке, как после настоящей профессиональной укладки. Бывшие еще на вчерашних фотографиях темными и длиной по локоть, теперь они едва доходят до плеч и светятся холодным, практически белым блондом, а кончики разноцветно пестреют всеми цветами радуги. — Нравится? — Оригинально, — сдержанно комментирует Эндрю. Ему в целом до лампочки до внешнего вида других людей (типа, на дворе двадцать первый век, никого вообще ебать не должно как кто выглядит, что носит и в какие цвета красит волосы — кроме, конечно, отвратительных рубашек Роланда, они правда ужасные), но на Уокер, которую он знает с младшей школы, такое преображение выглядит очень… непривычно. — Элисон уговорила меня сходить в салон, ее мастер просто чудеса творит с волосами! Элисон… Эндрю ковыряется в памяти, пытаясь вычленить хоть одну знакомую с таким именем, но потом до него доходит, что речь, вероятно, про ту самую блондинку с фотографий. Которая мелькала там ну слишком часто. Сама Элисон неожиданно появляется в кадре под бодрое уокерское: — Кстати, познакомьтесь. Это Эндрю Миньярд, мой друг и одноклассник. А это Элисон Рейнольдс, — блондинка без особого энтузиазма машет в камеру, и на экране вновь появляется лицо Рене. — Мой отец дружит с ее родителями, и мы давно заочно были знакомы, а тут вдруг решили встретиться. — Ясно. — Как у тебя дела? Как твой, — она заговорщицки понижает голос и для пущего эффекта прикрывает рот ладонью, — парень-на-девять-с-половиной-с-целовательной-девственностью? — Никак, — Эндрю скидывает обувь на пол и почти с головой зарывается в одеяло. — Убери свою подружку, пусть уши не развешивает. — Больно мне нужны гейские секретики, — раздается за кадром, и Уокер посылает в ту сторону свой любимый укоризненный взгляд, который призван одновременно пристыдить и образумить. — Ухожу-ухожу. Буду ждать вон там. — Я вся во внимании. — Да говорю же, никак. — Что, вообще? Вы не общаетесь? — Общаемся. — И? — Я не знаю. Не знаю, понятно? — Ты не спрашивал насчет его, ну, предпочтений? — Как ты себе это представляешь? «О, Нил, ты случайно не гей? Мне не для себя, мне для друга». Он сказал, что его не интересует эта тема. Я туда больше не лез. — Но он хотя бы знает, что ты гей? — Да. Спасибо долбоебу Гордону. — А он тут причем? — Потом расскажу. — Ладно, но ты не говорил ему, что он тебе симпатичен? — Нет. — Может, он посылает какие-то сигналы? О, да, сигналов как раз заебись. Стал расспрашивать про друзей, заступился перед мудаком Гордоном, рассказал пиздецки трагичную историю детства, первым схватил за руку, провернул нелепую сцену с котом, чтобы заставить его, блять, улыбнуться, а еще ходит весь такой красивый и не целованный. Просто ахуеть не встать. Потухший маяк разгорелся, но вот с той ли целью он мигает или просто по доброте душевной пытается поддержать — попробуй разбери. — Я не знаю, — устало повторяет Эндрю почти с отчаянием, что просто отвратительно на него не похоже. — Через четыре дня его здесь уже не будет. Он благополучно свалит, вернется в свой Балтимор и будет играть в свой мерзкий экси. — Погоди, — на лице Уокер появляется загадочная улыбка, не предвещающая ничего хорошего. — Он настолько тебе понравился? — Я сказал, что у него девять с половиной, этого мало? — Нет, я не об этом. Ты оценил его внешность на девять с половиной, но что насчет всего остального? Боже, Эндрю, ты реально в него втюрился? — Я сейчас повешу трубку. — Послушай, что я скажу, хорошо? Да, он в любом случае уедет через несколько дней. Возможно, вы никогда больше не увидитесь. Возможно, его вообще никто не привлекает. И если ты заговоришь с ним о своих чувствах, — не смей класть трубку, Эндрю, потому что у тебя есть чувства — из этого ничего не выйдет. Но это первый случай на моей памяти, а я знаю тебя с семи лет, когда тебе настолько сильно понравился кто-то реально существующий. Не отрицай, пожалуйста, я слишком хорошо тебя знаю. Я это все к тому, что оставшиеся четыре дня ты можешь провести в полной фрустрации и потом еще долгое время себя по этому поводу жрать, а можешь хотя бы попытаться сделать их особенными для вас обоих. И я говорю сейчас не о том, что ты должен сию секунду лезть ему в штаны. Отношения с человеком, которому ты симпатизируешь, не строятся только на сексе. Просто… не знаю, сделайте вместе что-нибудь запоминающееся. Забей на все и просто повеселись, ладно? Сделай это маленьким летним приключением. И, если вдруг сигналы появятся, действуй! — Ты там скоро? Я голодная! — долетает издалека недовольный голос этой Рейнольдс. — Все, мне пора. Пожалуйста, подумай над тем, что я сказала. Пусть он будет хоть парнем на все десять с плюсом, но я не хочу, чтобы ты из-за него страдал. Держи меня в курсе! Пока! Телефон летит в сторону, и Эндрю зарывается в одеяло с головой. Уокер действительно слишком хорошо его знает. Наверное, местами даже лучше, чем он сам. Ебучий случай.