Smalltown Boy

Утро начинается с пронзительного солнечного луча, который с достойным награды усердием пытается залезть Эндрю в глаз и прожечь в нем зрительный нерв как минимум. Как максимум — убить. Эндрю бы не отказался. Он с трудом садится на кровати и какое-то время просто пытается проснуться, потом идет в ванную, где забирает остатки своей одежды, успевшей за ночь высохнуть после экстремального купания. Одевается, в том числе в свою футболку, с некоторым сожалением расставаясь с толстовкой Нила, плещет в лицо водой из-под крана и все-таки вешает чужую худи себе на плечи. Пока не отдаст. В гостиной, развалившись на диване, дрыхнет Кайл, на столе творится полнейший хаос из пустых и не очень тарелок, стаканчиков, остатков пищи, грязных салфеток, бутылок и черт знает чего еще. На кухне ситуация примерно такая же. Эндрю наливает себе стакан воды и на всякий случай еще раз осматривается, заглядывая и на балкон, чтобы удостовериться, что Нила до сих пор нет. Эндрю слышал, как он пользовался ванной и хлопал входной дверью — наверняка этот сверхчеловек даже после пьянки пошел с утра пораньше на очередную пробежку. Его хоть что-то в этой жизни может остановить? Мысли о Ниле невольно смещаются в сторону полуночного разговора и всех откровений, что Эндрю ему наговорил. Раньше ему казалось, что он не сможет вытащить из себя это. Никогда. Что будет вынужден нести эти отвратительные воспоминания один (Рене не в счет, она не знает подробностей, только факт и только о том, что было в двенадцать). Почему именно Джостен? Конечно, поделиться чем-то сокровенным с человеком, которого ты почти не знаешь и который вскоре исчезнет из твоей жизни, в какой-то степени проще — он не сможет использовать эту информацию против тебя, да и смысла в этом ноль. Он отстраненный свидетель, безучастный слушатель, которому доверишь тайну куда охотнее, чем тем, с кем живешь в одном доме. Но у Эндрю ни разу до этого не возникало желания пойти исповедаться к другим постояльцам. Заходишь убрать номер со словами: «не хотите послушать печальную историю о том, как меня изнасиловали в двенадцать?». Блеск. От мыслей отвлекает открывшаяся входная дверь, и Эндрю выглядывает в коридор, замечая в лучах утреннего солнца знакомую фигуру с телефоном и бумажным пакетом с узнаваемой эмблемой в одной руке и большим пластиковым стаканчиком с торчащей зеленой трубочкой в другой. На Джостене серые спортивные штаны и новая футболка, которые, вероятно, тот предусмотрительно взял с собой. — О, ты уже проснулся, — Эндрю оставляет пустой стакан на стойке и подходит к застрявшему у порога Нилу. — Привет. Держи, — он протягивает Миньярду стаканчик с печально сдувшимися взбитыми сливками и объемный пакет с несколькими, судя по виду, картонными коробочками внутри. Нил поясняет: — Я взял ту штуку, которую ты заказывал в тот раз. Вроде. А тут, — он тычет в пакет, — я не знал, что ты будешь, поэтому просто набрал сладкого. Эндрю переводит взгляд со своего, вероятно, завтрака из Старбакса на Нила, неловко потирающего затылок. — Ты меня бесишь, — говорит Эндрю с чувством и, протиснувшись мимо Джостена, выходит на крыльцо, спускается по лестнице вниз к машине Кевина. Ставит стаканчик и пакет на капот, засунутыми ранее в карман джинсов ключами открывает авто и достает собственный телефон, который валялся под приборной панелью со вчерашнего вечера. На нем ожидаемо несколько пропущенных от матери, Лютера, уведомления из разных приложений и лаконичное сообщение от Аарона «чувствую запах победы». Время немного перевалило за десять. Наконец Эндрю сам усаживается на капот, предварительно закрыв дэевскую тачку. Джостен застревает где-то в квартире, и Эндрю делает пару глотков из трубочки, действительно ощущая на языке вкус карамельного фраппучино, не такого сладкого и холодного, но вполне сносного. В одной коробке оказывается круассан с шоколадом, во второй — черничный маффин, брауни и несколько разных печений. Эндрю принимается за еду. Переодевшийся Нил приходит как раз к тому моменту, когда Эндрю допивает кофе и закуривает, щурясь от солнца. — Почему я тебя бешу? — эта кудрявая рыжая голова бросается с места в карьер, вставая рядом и подпирая бедром бампер, будто между их репликами не случилось заметного перерыва. Эндрю затягивается, не спеша с ответом, и, откинувшись на одну руку назад, смотрит наверх в мягкую небесную лазурь. Выдыхает дым и поворачивает голову к Нилу, глядящему в ответ глазами-небесами с бегающими искрами затаенного веселья. «Потому что ты пиздецки красивый», — хочется сказать Эндрю. «Потому что с тобой слишком приятно проводить время. Потому что меньше чем за неделю тебе захотелось открыться. Потому что каждый раз при виде тебя хочется во что-то верить. Потому что твои нецелованные губы хочется зацеловать до дрожи в коленках. Потому что ты совершенно невозможный, нереальный. Потому что ты заставляешь чувствовать и желать. Потому что ты скоро уедешь. Потому что для тебя это ничего не значит». Но Эндрю говорит лишь: — Бесишь своим существованием. — Приму это за «спасибо за кофе», — Нил улыбается и тоже присаживается на капот. — Какой у нас дальше план? — Подождем, пока проснется спящая-красавица-Джереми. И поедем к нему в салон. — Зачем? — Мы договаривались на новый пирсинг. — Окей. К тому времени, как Нокс выползает со второго этажа с сонной, но жутко довольной рожей, остальные обитатели дома успевают проснутся и прибраться. Лайла, попрощавшись с парнями и тепло бросив Нилу напоследок «приятно было познакомиться», прихватывает с собой Кайла и Альварес, чтобы развезти их по домам, и на первом этаже становится чуточку менее людно. Джереми появляется на лестнице, едва за Лайлой закрывается входная дверь, и еще минут тридцать то втыкает над кружкой с растворимым кофе, то над сэндвичем на скорую руку. Эндрю предполагает, что Нокс так заряжается, потому что совершенно неважно, во сколько тот встал и после каких приключений — ему обязательно требуется минимум час на то, чтобы прийти в себя и войти в привычный режим хаотичной катастрофы. Потом повторяет все то же самое и относит наверх, вероятно, Жану, и копается там еще хер знает сколько времени, поэтому Эндрю и Нил бесцельно гоняют в какой-то кооперативный шутер на приставке. Выезжают они в разгар дня, а поскольку желудок вновь требует еды, по дороге заскакивают за парой бургеров на вынос. Салон тату и пирсинга встречает хорошо знакомой ярко-розовой электрической вывеской, которая в ослепительном свете солнца выглядит не так эффектно, как в темноте. Внутри не очень многолюдно — над клиентом на дальней кушетке трудится тату-мастер, кажется, Мия. Встречает их администратор Тейт равнодушным кивком головы, когда они нестройной компанией проходят к рабочему месту Нокса. — Я пока все подготовлю, вы подождите. Кстати, Нил, никогда не думал о пирсинге? — Началось… — Эндрю закатывает глаза и плюхается на диван. — Что? — искренне возмущается Джереми. — У меня в последнее время из клиентов либо маленькие девочки с мамами, которые хотят проколоть уши, либо постоянники, у которых и так уже обколото все, что можно. То есть, работы почти нет. А жить на что-то надо. С тебя я и так по дружбе беру только за украшение. Как мне еще новых клиентов привлекать, по-твоему? — Честно говоря, не думал, — Нил осторожно вклинивается в его монолог, и Джереми с великой радостью тут же переключает все внимание на него, успевая при этом параллельно, как было обещано, готовить рабочее место. — О, ты удивишься сколько разных мест и какими способами можно проколоть! Классика — это, разумеется, уши, и далеко не одни только мочки. Мой любимец — хеликс, заживает, как последняя паскуда, но выглядит потрясающе. Ему сегодня колем бровь, если что, — Нокс показывает запечатанным набором стерилизованных инструментов на Эндрю. — Давно у меня руки чесались до его брови добраться, просто смерть как, но он только сейчас созрел. Мне кажется, ему идеально встанет. Ты сам подумай, может, тоже созреешь? Можем тебе, как пирату, одно ухо сделать. Будешь ходить красивый с серьгой. Я, вот, какое-то время назад проколол себе принца Альберта и, должен сказать, пацаны, это просто отвал… — Хватит пиздеть, — Эндрю грубо обрывает Нокса и пересаживается на чистую кушетку. — Работай давай. Нокс работает, но не затыкается, правда, про своего Альберта все-таки тему не развивает, с ухмылкой поглядывая на Миньярда. Эндрю игнорирует. Когда в покрасневшей брови красуется новенькое украшение и Нокс по привычке заученно бубнит про уход и заживление, Нил, до этого сидевший на диванчике и с интересом наблюдавший за экзекуцией, поднимается с места и подходит ближе. — Ну, что, решил что-нибудь? — спрашивает Нокс, снимая и выбрасывая одноразовые перчатки. — Сделаю тебе скидку, как новому клиенту. Пятьдесят процентов на любой прокол. И за сережку, разумеется, платишь сам. Если родители строгие или проблемы какие, то все ок, но если вдруг в тебе проснулся бунтарский дух, а я видел, как вы вчера бесстрашно понеслись покорять океан, то это то, что тебе нужно. Деньги, кстати, гони, — Джереми переводит взгляд на Эндрю. — На следующей неделе завезу. — Блин, серьезно, опять? Ладно, с тобой все равно спорить бесполезно. — Я согласен проколоть ухо, — вдруг заявляет Нил к великой радости Нокса, который тут же с троекратным воодушевлением принимается обновлять инструменты, говорить и заодно пихает Джостена к стеклянному стеллажу с украшениями, чтобы тот выбрал себе подходящее. Провожает их Нокс со всеми почестями, довольный проделанной работой и заработанными бабками, энергично жмет Нилу руку, норовя если не оторвать, то хотя бы хорошенько помять на память. — На следующей неделе, — Джереми наставительно машет Эндрю указательным пальцем. По прямой ехать минут десять, но Эндрю намеренно сворачивает в противоположную сторону и делает здоровенный крюк, петляя по улицам, поэтому едут они целые сорок минут. Тихонько бубнящее радио лишь раздражает, но в тишине ехать еще поганее. В какой-то момент Нил говорит: — Ты поэтому это делаешь? — Что? — Пирсинг. Так ты делаешь себе больно по какой-то причине. Руки сжимают руль крепче. — Мне нравится, как это выглядит. — Когда ты начал? — В шестнадцать. — А когда перестал наносить себе повреждения? Эндрю тормозит резко — резина с оглушительным свистом врезается в асфальт. Благо сзади никого нет, но сейчас это мало волнует. Эндрю смотрит прямо в центр руля, стискивая его с такой силой, что кожа скрипит под побелевшими пальцами. — Еще слово, и я выкину тебя из машины. — Я сказал что-то не то? — Блять, ты все время говоришь только то, что нужно. Я не просил твоей реверсивной психологической хуйни, которой ты набрался у своей матери или у кого там еще. Это моя ебаная жизнь. И я живу ее так, как могу. Без твоих ебучих вопросов, советов и прочей хуеты. Ты и так услышал и увидел то, что не должен был никогда в жизни, поэтому, клянусь, еще одно слово, и я выкину тебя из ебучей тачки. Остаток пути проходит в еще более гнетущем молчании. Эндрю паркуется рядом с домом — похуй, поставит на место когда-нибудь потом. Джостен забирает свое барахло с заднего сидения, и они оба заходят с парадного. Где их тут же поджидает новая проблема, засевшая у импровизированной стойки-ресепшена. — Эндрю Джозеф Миньярд, — Тильда в боевой готовности и, честно, будь Эндрю в более сносном настроении, он бы словил кайф от перекошенной рожи матери, но в эту секунду он готов устроить кровавую резню, но никак не выяснять с ней отношения. Тильде на это, естественно, совершенно плевать, и она идет в бой с отвратительно срывающимся на визг голосом: — Я звонила тебе десять раз! Где ты шлялся?! Исчез в самый разгар, когда у нас полный дом гостей! Ни СМС, ни звонка, думай, что хочешь. Завтрак, уборка, стирка, закупки, гости, все осталось на мне! Ты хоть своей головой думаешь иногда? Мне пришлось просить Аарона, а ты знаешь, что в пабе и так рук не хватает. Я не удивлена твоему совершенно наплевательскому отношению к семье, но ты хотя бы подумал о гостях? Наш доход напрямую зависит от качества обслуживания, от отзывов клиентов, а ты делаешь все, чтобы разрушить наш бизнес! Тебе не десять лет, чтобы так безответственно сбегать. А это что? — в потоке своей тирады она замечает припухшую бровь с торчащими по бокам металлическими шипами. — Ты снова спускаешь мои деньги на эту чертовщину? Прежде чем Эндрю успевает сделать хоть что-то, стоявший все это время где-то позади Джостен, так и не замеченный в порыве гнева Тильдой, вдруг появляется в поле зрения, решительно выступая вперед. И прежде, чем Эндрю успевает среагировать, ледяным тоном говорит: — Ваш сын по моей просьбе показывал мне Монтерей, поэтому я виноват в том, что он отсутствовал. Возможно, он поступил не самым правильным образом, не предупредив вас, но это не повод на него кричать. И, поверьте, только благодаря его стараниям я оставлю вам положительный отзыв. Кстати, учитывая, сколько он работает здесь за бесплатно, думаю, у него есть полное право тратить ваши деньги так, как ему захочется. Хорошего вечера. Провожаемый шокированным взглядом Тильды, не ожидавшей такого внезапного напора со стороны третьего лица, Джостен удаляется по лестнице наверх. А Эндрю разворачивается на пятках и молча выходит на улицу, не дожидаясь, пока мать опомнится и переключит внимание на него. Он прыгает в спасительную дэевскую тачку, выезжает на главную улицу и топит педаль газа в пол. Солнце уверенно клонится к горизонту, когда Эндрю паркуется у Лаверс Поинт и идет на пляж. Город все еще пестрит памятью о недавнем фестивале — фонари будут висеть еще с неделю, пока их не начнут снимать, приводя улицы и дома в привычный унылый вид. Не то чтобы с фонарями смотрелось менее уныло. На пляже все еще копошатся взрослые и дети, возводя песочные замки, гуляя или развалившись на пледах. Эндрю садится на краю маленького бетонного пирса, свешивая ноги с выступа, и закуривает. Свежий прокол в брови пульсирует, немного отвлекая и приводя в чувство, а еще не давая как следует набухаться. Ну, если он не хочет, чтобы ему потом полрожи перекосило. Телефон в заднем кармане вибрирует, и Эндрю с неохотой подносит экран к глазам — он игнорировал его все прошедшие часы, пока гонял по шоссе (спасибо Кевину за почти полный бак). «Ты где?» — спрашивает Джостен. И все. Никаких других сообщений. Эндрю хочется послать его куда подальше или и вовсе не отвечать, но к концу сигареты он все-таки пишет «пляж на лаверс поинт» и откладывает телефон на бетон к сигаретам и зажигалке. Сумерки постепенно укрывают город темной вуалью, детей уводят от незаконченных песочных замков, взрослые отправляются по барам или по домам. Пляж почти пустеет, за исключением пьяных подростков на противоположном конце и парочки, расположившейся на пледе с корзинкой для романтического пикника. Сейчас они пьют вино и одухотворенно обжимаются, думая, что у них это навсегда, а через пару месяцев начнут выяснять отношения и поливать друг друга дерьмом. Эндрю только сейчас замечает, что у него на плечах до сих пор болтается худи Джостена, которую он протаскал на себе весь день, и это почему-то даже не злит. Возможно, он просто выдохся. Нет, он откровенно заебался. Поскорее бы уже Джостен свалил. Съебался в сраный Балтимор и больше не появлялся в его жизни со своими голубыми глазами, улыбками и миллиардом тупых и прицельно точно бьющих вопросов. Эндрю курит четвертую сигарету, когда рядом усаживается тень. Не нужно быть гением, чтобы понять, кого принесло. Джостен достает из его пачки последнюю сигарету, даже не спрашивая, и вместо того, чтобы воспользоваться зажигалкой, как нормальный человек, наклоняется к зажатой между пальцами тлеющей сигарете и прикуривает от нее, оказываясь в опасной близости от чужого лица. Прикурив, как ни в чем ни бывало выпрямляется и, болтая ногами в воздухе, затягивается. — Зачем ты это делаешь? — голос звучит хрипло и устало. Эндрю стряхивает пепел в воду и поворачивается к Джостену, который задумчиво смотрит в ответ. — Делаю что? — Все. К чему все это? Разговоры про личное. Этот кофе сраный с утра. Геройство. Я не просил меня защищать. Ты просто пытаешься быть вежливым? Или по жизни пиздецки чуткий ко всем встречным? Ладно, забудь. Во всем этом все равно нет никакого смысла. — Твоя мама была неправа, когда на тебя накричала, поэтому я не смог промолчать. С кофе мне было по пути и хотелось сделать приятно. А личные разговоры помогают понять кого-то лучше, разве нет? Джостен лупит на него свои красивые голубые глазки и, кажется, совершенно не улавливает подтекста. Вообще. Абсолютный, блять, ноль. Эндрю хочется соскользнуть с края пирса куда-нибудь в воду и не выплыть оттуда примерно никогда. Послать все на хуй и сказать прямо? Или намекнуть настолько жирно, чтоб даже до его нежной рыжеволосой кочерыжки доперло? С другой стороны, может ли ситуация быть хуже? Вряд ли. Ну, разве что, если за их спинами прямо сейчас не материализуется Аарон, что, впрочем, маловероятно. — Думаешь, я стал бы просто так с тобой возиться? Все эти прогулки, истории, знакомство с друзьями? Я не блядская благотворительная организация и не ебучий экскурсовод. Мне глубоко насрать на наших постояльцев, их благополучие и то, в состоянии они себя развлечь в этой дыре или нет. А от одной скуки, поверь, я не бросаюсь помогать всем страждущим. — Тогда почему? — лицо Джостена становится несколько озадаченным. Блять, да он издевается. — Ты меня бесишь, — доверительно сообщает Эндрю ровным тоном и выбрасывает бычок в воду. — Ты можешь нормально объяснить? Пожалуйста. Я правда не понимаю. Эндрю делает долгий глубокий вдох и такой же долгий выдох. — Если бы в самом начале нашего знакомства ты не сказал, что у тебя целовательная девственность и что ты бесишься со всей этой темы, в моих планах было как минимум тебе отсосать. Ну или сводить на свидание, а потом отсосать, но суть, ты думаю, уловил. Но потом ты полез мне в душу, и я, блять, понятия не имею, нахуя я тебе вчера все рассказал. И нахуя говорю это сейчас, потому что послезавтра ты свалишь, и в этом всем правда нет никакого смысла. Так понятнее? — Так…. — лицо Нила становится настолько сложным, что Эндрю всерьез опасается, как бы у него от напряжения не задымилась черепушка. — Значит… я типа… тебе нравлюсь? — Неужели до тебя дошло. — А, — глубокомысленно изрекает Джостен. — О. — Сюрприз, блять. Эндрю собирается встать и уйти, потому что этот разговор просто не может стать еще более поганым, но Джостен хватает его за предплечье, не давая подняться. Теплые пальцы сжимают там, где под повязками находятся старые шрамы, но от красноречивого взгляда Эндрю Нил быстро одергивает руку. — Прости. Не уходи, ладно? Я просто… — Джостен складывает руки на коленях и переводит на них взгляд. — Я не думал, что все так. Мне никогда никто не нравился, поэтому я не очень понимаю, когда нравлюсь другим, и как вообще это работает. Поэтому я все время попадаю в такие неловкие ситуации. — Неужели? — Да. Например, в этом году у нас в школе была новенькая, мы начали общаться, весело проводили время, а потом она как-то сказала мне, что я ей нравлюсь. На что я ответил ей «круто», развернулся и ушел. С тех пор мы больше не общаемся. — Не удивительно. — Слушай, я не нарочно, просто это все… сложно. И я не хотел вводить тебя в заблуждение. Я не против отношений и меня не то, чтобы бесит все это, просто я правда не понимаю и не чувствую того, что чувствуют другие. Наверное. Короче, я полный лузер. И тогда в машине я не хотел тебя задеть или лезть в душу. Я просто пытался сказать, что ты очень сильный. Тебе было больно, и ты пытался сделать эту боль физической, осязаемой, перенеся ее на тело, сначала так, — Нил кивает на руку Эндрю, — а потом более продуктивно через пирсинг. У тебя хватило сил пустить эту боль на что-то… красивое. — Это было не только для того, чтобы сделать больно. Я пытался умереть. — Тогда я рад, что у тебя не получилось. — Тебе-то что. — Тогда бы мы никогда не встретились. И мне бы пришлось общаться с твоим братом. — О да, это ужасно. Ты бы сбежал еще в первый день от его занудства. — Вот видишь. Солнце окончательно укатывается за горизонт где-то далеко сзади, а впереди уже вовсю чернеет бездонное ночное небо с бледным огрызком луны. Пляж совсем пустеет — только позади из ресторана с летней террасы доносится приглушенная музыка. — Я тоже мог бы сейчас здесь не сидеть, — говорит Нил тихо, переводя взгляд куда-то вдаль. — В ту ночь, когда мы сбежали от отца, — он кладёт руку на бок, где, Эндрю помнит, находится большой рваный шрам, — он начал размахивать ножом и задел меня. Чудом не попал ни в какой орган. Мамина подруга работала медсестрой, поэтому быстро меня залатала, дала медикаменты. На больницу денег не было. Мама говорила, я мог умереть. А если бы мы не сбежали, то он убил бы нас обоих. Я иногда думаю об этом, и мне кажется, нам будто бы дали второй шанс. Поэтому теперь я должен попробовать в жизни все. — Кроме отношений и поцелуев. — Их тоже, но, как мы уже выяснили, с этим у меня небольшие проблемы. Как ты… как ты понял, что я тебе нравлюсь? В плане, прошло не так много времени, как мы познакомились. Как различить, не знаю, дружескую и романтическую привязанность? — Сложно не понять, когда хочется залезть кому-то в штаны, — Эндрю пожимает плечами. — Тебя типа просто влечет к человеку. Насчет привязанности даже не спрашивай, я сам не знаю. — Точно, ты же против «концепции отношений», — Нил показывает пальцами кавычки. — Я не против, я просто в нее не верю. — Во что же ты тогда веришь? — Ни во что. — Правда? Мне показалось, у тебя довольно религиозная семья. — Религия и вера — не одно и то же. Можно быть религиозным фанатиком и творить полную хуйню. Я ни во что не верю. Ни во что и ни в кого. В жизни нет смысла. Если и можно во что-то верить, то только в смерть, потому что в конце концов мы все просто сдохнем. Раньше или позже. Люди бухают, трахаются, строят планы на жизнь, чего-то добиваются, заводят сраных детей, просто потому что они понятия не имеют, что им вообще делать. Они проводят жизнь в ожидании конца, занимая себя всеми этими бытовыми делами, просто чтобы не сойти с ума от бессмысленности собственного существования. Они отвлекаются на чужие жизни в книгах, фильмах, сплетничают о соседях лишь бы не думать о конечности собственной жизни. А конец будет, он необратим. И это единственная осмысленная вещь, которая уготована каждому. — Звучит… пессимистично. — Скорее реалистично. — Не знаю, может, в чем-то ты и прав, мы в самом деле в конечном счете все умрем, но, если постоянно об этом думать, можно свихнуться. Я думаю, каждый просто выбирает свой собственный смысл. Кто-то ищет его в детях, кто-то в реализации своих талантов, кто-то в помощи людям. Для кого-то смысл в том, чтобы просто жить. Разве бессмысленно то, что мы сидим здесь и разговариваем? Наша встреча? — Понятия не имею. Слушай, как этот разговор вообще дошел до точки, где мы обсуждаем бессмысленность бытия? — Понятия не имею, — Нил смеется, и Эндрю отчего-то становится спокойно. Приятно. Правильно. То, что днями варилось и ворочалось острыми колючками внутри него, наконец дало возможность нормально дышать, и Эндрю вдыхает полной грудью соленый морской воздух, отпуская на волю копившееся напряжение. Остается лишь пережить два грядущих дня.