По кличке

Мы планировали Новый год больше месяца. Всё началось ещё в ноябре. Андрей принялся тщательно продумывать, как нам украсить дом, начиная с октября. Над подарками стали заморачиваться ещё раньше. Около двадцати аккуратно завёрнутых в подарочную упаковку коробок валялось под ёлкой. Иногда наше любопытство превозмогало, и мы срывались, разворачивая подарки раньше времени, сидя в гостиной друг напротив друга. Первым открыл свой незапланированный подарок Андрей. Это произошло за две недели до праздника. Если честно, я абсолютно не умел подбирать подарки, ну, я так думал. Мне пришлось устроить настоящий мозговой штурм, прежде чем я вообще рванул в магазин и затарился покупками. Короче, недолго думая Андрей схватился за самую мелкую коробку и вытащил из неё подвеску из титана, которую я бережно спрятал под двумя слоями чёрной бумаги. Когда пришла моя очередь распаковывать свой счастливый бокс, мне досталась электронная сигарета. Уже давно я мечтал бросить курить, и это реально был крутой подарок. Я долго откладывал эту покупку, обещая себе, что когда куплю её, то обязательно завяжу с сигаретами. Кажется, в этом году я докурю последнюю пачку и наконец-то перейду на электронки. — Спасибо, — поблагодарил я, разглядывая свой подарок. В следующий раз из-под ёлки Глущевский выкрал пакет, в котором отыскал набор для ухода за своими рабочими штуками, всякое такое, по мелочи: салфетки для стёкол в объективах и другие штуки для техники. Я в этом не разбирался. Мне же со второй попытки достались новые наушники. И это был ещё более пиздатый подарок, чем тот, что я уже получил. Без музла я не мог провести ни дня, а мои старые наушники как раз недавно поломались. Мне было очень приятно, что Андрей это запомнил. Получать такие крутые подарки слегка неловко, особенно на фоне моих весьма и весьма посредственных. Именно поэтому продолжать мы не стали. Решили дождаться боя курантов, оставив ещё шестнадцать подарков в безопасности под искусственной ёлкой. Вообще не помню, как протянул до тридцать первого декабря, но я всё-таки это сделал. Специально заручившись выходным за свой счёт, я весь день помогал Андрею украшать квартиру. Мы вместе возились с декорациями, а Лакота озадачился содержимым праздничного стола, пока я бегал в магазин за бухлом и другими необходимыми для вечеринки ништяками. В общем, у нас в доме вмиг стало как-то нереально красиво и уютно, а по телеку уже крутили что-то типа «Иронии судьбы», которую обожал Андрей. Я к этому фильму равнодушен, но посматривал одним глазом, пока мы облагораживали помещение. Мы оба оделись поприличнее, Грег даже за день до Нового года постригся, как обычно, сбрив обросшие виски с затылком и чутка подправив чёлку. Он даже надел рубашку, исключительно чёрную. Я оказался весь в белом сегодня. Это уже наш внутренний прикол — надевать одежду противоположных цветов. Вообще, возможно, я этот прикол сам придумал, и мне просто нравилось надевать одежду противоположного цвета, но в моей голове эта теория отлично прижилась. Конечно, Глущевский не обращал внимания на подобные мелочи. Я уверен. Ближе к одиннадцати часам начали подтягиваться первые гости. Старые и новые друзья Андрея. Их оказалось не так много, как я предполагал, но достаточно, чтобы как следует отметить приближающийся Новый год. Но знаете, что действительно охуенно? Сегодня мне разрешили пить столько сколько душе угодно. И я ни в чём не планировал себе отказывать. Стакан шампанского заедая тарталеткой, я трещал с подружкой своего бойфренда, стоя в проходе между кухней и гостиной. Грег развлекал своих пацанов, сидя за столом, пока я любовался незнакомкой и смаковал второй бокал. — Вообще-то, Андрей был тем ещё козлом, — шепнула девушка, прикрывая улыбку ладонью. — За ним все девчонки на курсе бегали. Он и умный, и красивый, и вокруг него всё время люди вились — трудно не обратить внимание, он привлекал даже парней. Я внимательно слушал её, поглядывая в сторону Глущевского. Раньше он не особо затрагивал время своего студенчества. Я знал о той поре только то, что Андрею безумно нравилось учиться. Особенно под стимуляторами. — А ещё… — Ой, — я резко перебил свою собеседницу. — Извини. — И вытащил телефон из кармана. Быстро удалившись, я вошёл в ванную комнату и прикрыл за собой дверцу, чтобы заглушить шум чужих голосов вперемешку с музыкой. — Алло, — прижав телефон к уху, я поздоровался. На другом конце провода была моя мать. Каждый Новый год мы праздновали вместе, не считая последних двух. Мне удалось легко смириться с новой традицией, а вот ей — нет. Я чётко слышал, как её весёлый голос полился в трубу, затекая мне прямо в мозг, но радости в нём нихуя нет. Она всегда тяжело вздыхала и делала долгие паузы между поздравлениями и упрёком. Это раздражало. Присев на стиральную машину, я сделал несколько хороших глотков, не отводя взгляда от собственного отражения. До чего же паршиво выглядел человек, что пялил на меня из зеркала. — Да, и тебя с Новым годом, — благожелательно ответил я, потеряв всякий интерес к беседе, пока рассматривал кольцо у себя на пальце. — И я тебя люблю, конечно, увидимся на праздниках, пока, мам. — Закончив болтать, я щёлкнул по кнопке вызова и положил телефон на полку поблизости. — Умеет же испортить настроение. Затем я отхлебнул ещё, прежде чем спрыгнуть со стиральной машины и подойти к раковине, протягивая пальцы к своей губе. Медленным аккуратным движением я сдвинул концы колечка в противоположные стороны и достал титановое украшение, отбросив его в раковину. Ну вот и всё. Уже не вставлю. Слизистая затягивается очень быстро, шансы передумать и запихнуть пирсинг обратно в течение тридцати минут ещё есть, но если передумать позже, то это будет просто бессмысленно и беспощадно. Я также достал кольца из ушей. По одному у меня было в каждом. Раньше я хотел сделать себе ещё больше проколов, но если бы я так необдуманно поступил, то ни о какой работе не могло бы быть и речи. Так мать поговорила. Постоянно. Поэтому я отложил серьги в сторону. Кольцо, которое я вытащил из носа, оказалось в одной куче со всем остальным металлом. Допив жалкие остатки алкоголя, я взглянул на себя снова. — Ну вот, — протянул я, беззвучно скалясь. — На нормального человека похож. После этой небольшой процедуры я вернулся за стол. Мы дружно вскинули бокалы под уже привычную речь президента и ударились ими во время боя курантов. Наш бессмысленный трёп продолжился, даже когда врубили «Голубой огонёк». — Думаю, в этом году мы с Деем переедем, — сообщил Грег, обхватив моё плечо в поиске поддержки. — Здесь произошло слишком много всего. — Это вы про свою бесячую подружку? — уточнял один из приятелей Андрея. — Именно, — глубоко кивнул Глущевский. — Но дело не только в ней. — Затем он сложил локти на стол и подался ближе к ребятам, переходя на шёпот: — На самом деле нам соседка шепнула, что в этой квартире грохнули человека. Я едва сдержался, чтобы не засмеяться. Всё-таки Андрей совсем не умел лгать. То, что он лжёт, оказалось понятно ещё с первых секунд. Ему не поверила даже та девчонка, которая поверила в то, что меня зовут Альварогра… и как-то там дальше, уже не помню, если честно. Да и похер. — Харе заливать, — махнул рукой один из парней, и Грег шлёпнулся обратно на стул, состроив недовольную рожу. Откуда-то из-под стола девчонки извлекли бенгальские огни, которые мы сожгли на балконе. Половина из нас, ну, большая часть тогда же закурила. Перетаптываясь на холоде, мы травили байки, обсуждали прошлое, а заодно планы. Я жмурился от покалывающего щёки мороза, пытаясь приглядеться к фейерверкам. Их особо не видать с высоты нашего третьего этажа, и всё же парочку ярких вспышек на небе мне удалось зацепить помутневшим взглядом. Настроение у меня было поганое, но благодаря общему шуму и алкоголю всё казалось нормально. За ночь мы ещё несколько раз выбегали на балкон. Я выбегал туда каждый раз с обновлённым стаканом. Примерно к восьмому по счёту, чувство осознанности начало меня покидать, а ребята принялись собираться. Я бросил короткий взгляд на настенные часы, но так и не смог понять, сколько сейчас времени. В любом случае пока я пялился на эти часы, меня уже успели несколько раз обнять чьи-то руки в прихожей. — Спасибо, что пригласил. — Я слышал, как кто-то обратился к Андрею. — Да не за что. — И видел, как Глущевский пожимает руки каким-то чувакам, пока компания других пошатывается в подъезде с бутылкой недопитого шампанского под весёлый вой. — Спокойной ночи! — синхронно пропела толпа гостей, прежде чем Андрей захлопнул за ними дверь. И всё резко затихло. Я в этот момент уже сидел на полу, гипнотизируя взглядом собственный стакан. «Странно, — подумал я. — Пью, а его содержимое никак не заканчивается». Осознать, что мы остались одни, мне помогли ладони, накрывшие щёки и насильственно приподнявшие моё лицо. — Ты как? — поинтересовался Андрей, который троился у меня в глазах. Я тут же отдёрнулся и освободил одну руку, чтобы его оттолкнуть. Но дело в том, что освободил я не одну руку, а сразу обе. Содержимое моего стакана вместе с самим стаканом стремительно оказалось на полу. А у меня появилось ещё больше причин для злости. — Блядство, — я от души выругался, пока Андрей молча суетился вокруг. Тараторил что-то, повторял, мол, «ляг, я сам всё приберу». Заебал, короче. Мне мало. Я ещё хочу. Я полз ровно секунду, затем встал. Земля предательски пошатнулась у меня под ногами, пока я, держась за стену, брёл на кухню. А там бутылка с виски прямо на столе стояла, так и манила, сучка. Я даже не запивал, а тупо вливал в себя её содержимое, перевернув ту вверх дном. Вкус уже давно не ощущался, тело как онемевшее, почти под наркозом. Мысли разрозненные. Я не очень понимал, где я и ушли ли уже чужие друзья. Я громко возвратил бутылку на стол, даже не закрывая. В этот же момент в дверном проёме образовалось лицо Андрея. Это лицо было чем-то очень недовольно. Снова. Аж бесит. Я краем уха улавливал шум из телевизора в гостиной и безуспешно пытался взгляд на парне сфокусировать, но вместо этого лишь шатался, даже если держался пальцами за спинку стула. — Чё? — спросил. — Да ты в… Я его не слышал. И не хотел слушать. Он продолжал трындеть, трындеть, трындеть. Как же он меня заколебал. Я нихуя из его речи не улавливал. Просто подтягивал к себе бутылку, успев её опрокинуть и сделать пару глотков, прежде чем прохладный виски, нет, прежде чем немалая часть прохладного виски оказалась пролита прямо мне под воротник, а почти пустая бутылка перекочевала в руки к Андрею. Я уже даже его лица не видел, прикиньте. — Отдай. Я дёрнулся в сторону человека, которого не видел, и схватился за горлышко бутылки. Свободной рукой вытер влажный рот и подбородок, затем завис, залип на незнакомом лице напротив ещё на минуту. Мне не отдали то, чего я хотел больше всего, сразу, и это пиздец как подначивало. — Отдай. — Нет. Я дёрнул рукой с немалой силой. Но всё равно не получил желаемого. И тут будто занавес рухнул. Будто меня нахер вырубило. Словно не я собой руководил, когда замахнулся бездумно и кулаком вмазал незнакомцу в скулу. Всё равно не так удачно, как хотелось, но тем не менее сшиб его с ног. Бутылка рухнула на пол вместе с моим врагом, а я не успокаивался. Ближе дёрнулся, на сей раз занося ногу. Под рёбра чужие вбил стопу раз, затем второй. Чей-то голос пытался достучаться до тонких ниточек сознания — нахер. Человек голову прикрывал руками — нахер. Здесь только я и… кто-то ещё — тоже нахер. — Заткнись! — орал я, пока сгребал рукой чью-то одежду. — Ненавижу. — Уже даже на пол упал, прямо на колени, нанося удары кулаками. Да так, чтобы бровь разбить. Или губу. А лучше и то и другое. — Заткнись, заткнись, сука! — Собственными костяшками ни черта не чувствовал. Тупо вбивал те то в чью-то морду, то в пол, ни одним отрезком мозга не отвечая за свои действия. — Сука… А замер только тогда, когда тихо стало. Резко и неожиданно. Один белый шум в ушах застыл, ультразвуком пронёсшийся сквозь всё моё ослабшее тело. Я с бутылкой притянутой поднялся на ноги. Сплюнул на пол и вновь пополз по стене до поворота, чтобы забраться в ванную, не запирая двери. Я на автопилоте помнил, где и что. Туалет — за поворотом. Друзья Андрея — за столом. Андрей — в кровати. А кто лежал на кухне — я не помнил. Снова с грохотом падая на пол, я перевернул бутылку, пробуя хлебнуть виски. Выпил всё до последней капли, так что часть пришлось сплюнуть в унитаз. Я хотел поделиться. Я пиздец как хотел поделиться с отцом, поэтому счёл этот свой жест проявлением немалого уважения. Я сказал туалетному бачку, почти сползая на пол: — Пей, сука. — И лёг на кафель. — Я же для тебя принёс.

***

Что вы знаете о раскаянии? Думаю, меня поймёт не каждый. Тем не менее не я первый и не я последний. Пора с вами поделиться рассказом о том, что для меня значит алкоголь. Пять лет уверенной и самой бескорыстной любви — вот чем для меня стал алкоголь. Я начал пить ещё в школе. Не по своей воле, конечно. Маленький долговязый мальчик без отца, не курящий, не балующийся веществами, никогда не залезавший девчонке в трусики — лёгкая мишень. Они дали мне свою особую кличку: — Слышь, пидор, — это они так здоровались. — Сделай за нас домашку, а то классуха пропиздон устроит. Ток давай без ляпов, чмо, нам не нужны тройки. — Но у меня по всем предметам тройки. — Я тогда ещё пытался отбиваться. — Да мне похер. — Но они как будто намеренно акцентировали на мне своё животное внимание, даже когда я старался быть незаметным. — Сделаешь, усёк? В какой-то момент, чтобы не провоцировать их интерес, я перестал посещать физкультуру. А чуть позже — вообще любые занятия. Мне нельзя было выделяться. Я не проявлял интерес к занятиям, не поднимал руку, не высказывал своего мнения. Сидел поближе к стене, но не спереди, как задрот, и не в конце, как плохие парни, а где-то между. Вообще старался держать язык за зубами по любым вопросам и просто терпеть не мог оказываться у доски. Это становилось настоящей пыткой, особенно на математике. — Следовательно, биссектриса, пролегающая между углами… — Мне приходилось открывать рот, чтобы защищать теоремы. Тогда всё их отвратительное естество приходило в трепет. — А, Б и Ц… — Я чувствовал позвоночником их тяжёлые хищные взгляды, буквально сквозь одежду ощущал их возбуждённое дыхание и ядовитые смешки. Моё сердце практически колотилось в доску, к которой меня прибивало под чужим молчаливым давлением. Они становились всё смелее. Всё злее. — Биссектриса делит пополам… — бормотал я, пока мне в спину летели неизвестные предметы. Некоторые из них на всей скорости врезались в доску: чаще всего это была пережёванная бумага, но иногда прилетали вещи и потяжелее. Только в этот момент учитель мог вмешаться. Но делал только хуже. Они никогда не били меня по лицу, не тушили об меня бычки, не резали ножом — да что там, я даже сам себя ножом не резал — считал, что так делают только понторезы, и до сих пор так считаю. Какое-то время они просто делали из меня изгоя, неприкасаемого, лишённого права голоса по необъяснимым причинам. Даша оказалась единственной, кто контактировал со мной до тех пор, пока Серёга Быков, главный весельчак и организатор травли, не решил, что начать оттачивать на мне свои боксёрские навыки может быть забавно. — Держите его. — Он вместе со своими дегенеративными дружками влетел в раздевалку и оскалил кривые зубы. — Только крепко. — Обмотав вокруг запястья эластичный бинт, Серый демонстративно выставил кулаки перед собой и начал покачиваться в мою сторону. Я пытался сбежать, но двое его подчинённых преградили мне путь. — Отвалите! — Когда они уже держали меня за руки, внутрь раздевалки ввалились и другие, включая девчонок. Некоторые из них достали телефоны и врубили камеры, наблюдая за этим актом идиотизма. Быков выхаживал, будто павлин, играл мышцами перед этими узколобыми тёлками и резко приближался ко мне, каждый раз занося руку, но не ударяя. — Боишься? — шептал он, когда его лицо оказывалось в миллиметре от моего собственного. Я слышал и чувствовал его тёплое отвратительное дыхание, даже когда плотно зажмуривал глаза. — Правильно, чмо радужное, бойся. — Его пальцы с силой сгребали мой подбородок, вынуждая посмотреть на него даже сквозь боль. — Потому что тебе никто не поможет. — Серый не был красив, он даже не был так силён, как ему хотелось казаться. — Никто не будет тебя ни жалеть, ни спасать. — При его росте в сто шестьдесят пять в нём было куда больше смелости, чем во мне самом, и я искренне завидовал этому с первого до последнего дня. — Потому что ты — ебучее чмо. — Его лоб заезжал мне в подбородок, а сам он нервно скрипел зубами, пока его низкий злобный голос обещал мне самого плохого исхода. — Мерзкий вонючий отброс. — Врежь ему уже, Серёга! — Бей! Бей! — Толпа взвыла, провоцируя всё громче и сильнее. — Бей! Бей! Бей! Только в момент полного отчаяния я открыл глаза, натыкаясь на неестественную для Быкова растерянность, что поселилась в его взгляде. — Давай, Серёжа. — Во мне что-то надломилось, когда я наконец-то осмелился подать голос. — Бей. И Серый ударил. Он не бил по лицу. Тяжёлые уверенные удары летели исключительно в живот и грудь. Я даже успел пожалеть, что рискнул ему ответить. Когда ноги начали подкашиваться, а кулаки Быкова выбили из моих лёгких весь воздух, друзья Серёжи продолжили помогать мне стоять. Не помню, как долго это продолжалось, но когда я смог снова дышать, то уже лежал на полу. Мои любимые одноклассники обступили меня небольшим кругом, из коридора доносился голос физрука, а передо мной маячила фигура зарёванной Даши. Эту историю замяли, как и многие другие истории, похожие, но всегда разные. — С тебя полтинник. — У меня только двадцать. — Ты чё. — Замахнувшись, Серый вдруг опустил руку и сбросил ноги со стола. — Похуй, гони двадцатку, бомжара ебучий. — Он вытащил из пенала сигарету и протянул пятикласснику, обменявшись с тем на деньги. — И с мелочью своей больше ко мне не суйся. На последней парте «Б» класса всегда сидел только Быков со своими прихвостнями. Иногда они позволяли сидеть вместе с ними некоторым девчонкам, и у таких девчонок сразу же появлялся сильный покровитель, но безоговорочный статус шлюхи. Я был рад, что в то время со мной общалась Даша, которая считалась хорошисткой и борцом за всякие секс-меньшинства. Она знала о моей маленькой гомосексуальной тайне. Единственная, кто об этом знала, была Даша. А потом об этом узнали и все остальные. Даше нравился парень из параллели. Тоже какой-то местный заводила, но куда более приятный, чем Быков. Я даже оказывался на некоторых его вечеринках вместе с Дашей. На одной из таких я и попробовал свой первый алкоголь. — Водой запивать? — спросил я, рассматривая крохотный стакан с неизвестным мне содержимым. — Да как хочешь, — пожал плечами будущий жених Дарьи. — Мы хлебом закусываем. Я предпочёл запить водой. Тягучая прохладная горечь легко проскользнула внутрь, сразу подарив это невероятное ощущение тепла в солнечном сплетении. Я не понял, как это вообще можно пить, но спустя минут двадцать моё тело превратилось в мягкий кисель. И я понял, в чём прикол. Расслабленность и умиротворение захлестнуло меня, будто волной. Я выпил ещё стопок пять, прежде чем оказался на холодном кафеле, катаясь по полу и радуясь неизвестно чему. Лёгкость, которую я испытал, подарила мне неописуемое блаженство. — Господи, Денис, ты же мальчик, — кричала мать, когда я стоял на кухне, внимая её нравоучения. — Дай им сдачи! — Она схватила меня за руку и приподняла футболку, с застывшим в глазах ужасом разглядывая свежие синяки. — Может, на карате запишешься? Хоть драться научишься! А то как размазня. — Не хочу, — ответил ей я, и на следующее утро вышел в школу, но вместо уроков свернул за угол и прошёлся до соседнего района, где пиво таким же, как я, милая продавщица продавала без паспорта. Затем я вернулся домой и продолжил экспериментировать с алкоголем. Сперва было достаточно нескольких банок. Со временем количество потребляемого спирта стало расти, а мои прогулы участились. Чуть позже я полностью отказался от учёбы, предпочитая вместо занятий своих медленно пополняющих список контактов уличных друзей. А ещё позже я напивался до беспамятства — даже сам себя калечил по неосторожности. Иногда в полицию попадал. Из обезьянника меня обычно забирала либо мать, либо мои временные партнёры. Я ненавидел, когда это была мать. Слава богу, из полиции та забирала меня лишь однажды. Ещё о трёх разах она не знала и вряд ли когда-нибудь узнает. Ладно, забейте, речь не об этом. Речь о всепоглощающем чувстве вины, которое для таких, как я, подобно маленькой смерти. Представьте себе человека, который совершил плохой поступок под действием непреодолимых обстоятельств. Потом представьте, как ему всё об этом рассказали без его воли. Представьте его удивление, резко сменившееся угнетающим огромным грузом ответственности, что валился не на того, кто это совершил, а на настоящего владельца тела. Думаю, меня поймёт далеко не каждый. Так вот, мне не надо было ничего говорить, если честно, когда я проснулся первого января и наткнулся на бодрствующего Андрея с синяками вдоль рожи. Некоторые места на его лице были заклеены лейкопластырем, но даже так из-под них чётко проглядывали подсохшие рассечения. Я бы натурально затолкал язык себе же в жопу, но по факту был просто не в состоянии что-либо сказать. Андрей пренебрёг моим адским похмельем, на что имел полное право. — Да. — Его слова добили меня. — Это сделал ты. В тот миг во мне погасло нечто светлое. Превратилось в застывшие капли воска, которым Андрей на тематических вечеринках позволял капать себе на запястья. И пока я смотрел на спокойное, заплывшее от ударов лицо перед собой, мой мир сжимался в одну-единственную точку. В точку границы гематомы под глазом моего парня. — Тебе предстоит что-то с этим сделать, — сообщил Андрей. Но я думал далеко не о том, что буду с этим делать. — Как-то извиняться, молить прощения, ага. Всё вот это, что ты так не любишь. Я не помнил нихуя с Нового года начиная с ухода его друзей. Всё моё тело принялось мелко дрожать. Резко, будто меня окунули башкой в холодную воду. Я не хотел этого знать. Я бы никогда не спросил, кто оставил на его лице синяки, почему у него рассечена губа, какого хуя под носом подсохшая корка крови и что с моими костяшками. Я никогда бы не спросил. Я уже знал ответ. Меня подташнивало от одной мысли, что это сделал я. Я должен был возненавидеть алкоголь, но вместо этого я выплеснул всю ненависть на самого себя. Я сам себе отвратителен настолько, что даже не стал вставать с кровати, оставаясь в ней настолько долго, насколько мне позволяло моё состояние. Сутки? Двое? Трое. Я ничего не сделал, чтобы извиниться. Я старался не упоминать этого в разговоре. Но после слов Грега первого января я навсегда запомнил, как лежал ещё несколько часов в остывшей пустой кровати. Пока Андрей занимался своими делами, я молча рассматривал потолок. Не было никаких слёз, я себя не жалел. Во мне просто копошились черви вины, они сжирали сердце по кусочкам, затем лёгкие, потом желудок, печень. Я хотел, чтобы они оказались настоящими, чтобы они реально проели меня до костей, чтобы я ощутил боль на физическом уровне. Но я не сдвинулся с места. Почти не существовал все эти три дня. Я даже не ел. Только пил, и то по милости Лакоты, который с заплывшим глазом таскал мне в постель стакан с водой. Я сам себе отвратителен. Мерзкая пародия на человека. Утро сменялось вечером, я снова отказывался ходить в душ, отказывался смотреть на себя в зеркале. Только под настойчивыми руками Андрея, что завёл меня в ванную комнату, я покорно склонился над раковиной, позволив тому умыть моё отвратительное лицо. Он не проронил ни слова в упрёк, лишь просил повернуться, поднять руки, переступить бортик ванной. Я оказался внутри, обхватив колени, и на меня тут же плеснула холодная вода. Но я не сдвинулся с места, пока Андрей пытался отрегулировать температуру. Он осторожно намылил мою голову, провёл ладонью по плечам, спине, затем наклонил мою башку и ополоснул водой, смывая пену. Когда он закончил, то отложил душ в сторону и взмахнул надо мной полотенце. — Вставай, — сказал он спокойно, и я поднялся на ноги. Он прошёлся мягким махровым ворсом по всему моему телу, после чего одел в свежую одежду. Та одежда, в которой я встретил Новый год, всё ещё валялась на полу. Мне сильно хотелось её сжечь. — Пошли, тебе надо поесть. Но есть мне совсем не хотелось, однако я не стал спорить и послушно последовал за Глущевским. На кухонном столе меня уже ждала тарелка, в которой я ковырялся несколько минут, прежде чем запихнул себе в рот пару кусочков. Когда я дожёвывал примерно третий, Андрей снова подал голос: — Ты же понимаешь, что тебе больше нельзя пить? Я молча кивнул, даже не взглянув в его сторону. — Вообще. Ни одну, ни две банки пива. Я кивнул ещё раз и медленно перевёл взгляд с тарелки на его лицо. Сердце сжалось, как резиновый мячик, и я прошептал: — Я больше никогда не буду пить. — Хорошо. — Андрей подошёл ко мне и провёл ладонью по моему затылку, притянув к себе за него же. — Я тебе верю. И тут я не выдержал. Слёзы накатили с такой силой, что я просто был не в состоянии их больше сдерживать. Те бесшумным водопадом катились по моим щекам, крупными каплями спадая с подбородка, пока я отчаянно цеплялся пальцами за края чужой футболки. — Прости меня. — Ладно. — Прости меня… пожалуйста. Андрей промолчал, поэтому я продолжал говорить, натягивая его футболку сильнее. — Мне так, так, так жаль. Я просто… не заслуживаю тебя. Я омерзителен. Прости меня, я больше никогда не буду пить. Я никогда не подниму на тебя руку. Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, пожалуйста, не ненавидь меня. Если хочешь ударить — ударь, но не ненавидь меня, умоляю. Не уходи от меня, не бросай меня, господи, но если захочешь уйти — я пойму. Правда, пойму. Я такой дурацкий, боже… дурацкий. — Ты моя проблема. — Грег мягко обхватил ладонью моё плечо, заставляя посмотреть на себя, хотя это было практически невозможно для меня. — Мы справимся. — Правда справимся? — Правда. — Он резко притянул меня к себе, заключая в объятия, и добавил: — Но я всё ещё жду твоего искупления. Начнём с мороженого. Лады? Я кивнул тысячу раз.