По кличке

Помню, как ноги в тот момент стали ватными. Помню, как смеялся безудержно, пряча лицо за дрожащими руками. Помню, как накатила тошнота. Помню, как ворвался в квартиру. Как разнёс её, не оставив и живого места. Это очень поучительно, но весьма жестоко. Не исключено, что я просто всё это себе выдумал, да. Накрутил, знаете. В последнее время я только и делаю, что себя накручиваю. Андрей и Федя целовались. Мне это снилось. А потом я застал это в реальной жизни — на улице после очередного похмельного утра, на другой стороне, у магазина, в который я плёлся. Земля ушла у меня из-под ног, точно при землетрясении. С тех пор я вообще не ел, потому что от жрачки банально выворачивало. С тех пор я наконец-то прочувствовал, как себя ощущал Андрей после нашего расставания, о чём много мне рассказывал. За ночь ко мне приходила не одна и даже не две стрёмные твари. Я считал, что это тяжесть запрыгнувшей на кровать собаки. Но у нас никогда не было собаки — правда, это я уже понял, когда чья-то рука начала меня душить. Они приходили за мной. В разных формах и по разным причинам. Сперва это были невинные игры с удушьем. Затем я начал видеть их в углу комнаты, если засыпал на спине. Они подбирались осторожно и ненавязчиво, высовываясь то из-под кровати, то сползая по задней стене. Они играли со мной, с моим зрением и моим разумом. В конце концов, я просто перестал засыпать по ночам, вырубаясь на несколько часов только под утро. У меня впервые достаточно долго сохранялось такое хорошее настроение. Я казался полным энергии. Три часа сна, три бутылки пива на ночь, ноль калорий, ноль жиров, белков и углеводов, зато от двух до пяти литров глюкозы из какой-нибудь условной газировки. Но мой организм быстро начал сдавать. Я помню, как блевал над унитазом каждый вечер, пока мать бережно гладила меня по плечу и спрашивала, нужна ли мне скорая. В третий раз я сдался и просто молча кивнул. Санитары приехали, сказали, что мне нужен психолог, и уехали. Но я большего и не ожидал. Правда, в момент, когда из рук начали валиться вещи, мне реально стало не до смеха. Я не мог удержать чашку. Потерял десять килограмм. Размазня. — Ты ужасно выглядишь, — с печалью в голосе подметила мать, пытаясь выхватить из моих рук осколки, которые я ронял обратно на пол из-за бесконечного тремора. — Денис, — она ласково позвала меня, приподнимая моё лицо за подбородок. — У тебя синяки под глазами. — Они у меня с детства. — Ты сильно исхудал. — И что? — Ты ничего не ешь. — Мам, кончай. — Сколько ты выпил вчера? Я перевёл взгляд с пустоты, в которую бездумно смотрел, на её лицо. — Три бутылки пива. — А сегодня? — Две. — И ведь ещё не ночь. Сколько ты сегодня выпьешь? — Ещё одну. Или две. Три. Может, больше, завтра выходной. — Тебе нужна помощь. Ты ничего мне не говоришь, но я то понимаю, что такими темпами ты просто загонишь себя в могилу. Денис, давай что-то менять? Пожалуйста. Я знаю, что она права. Проблема в том, что я не хочу ничего менять. Я чувствовал, как чёрная полоса медленно застилала собой всё, что меня окружало. Я пытался бороться, бился в закрытые двери, но ничего у меня не выходило. Руки просто опускались, и я был готов смириться с любым дерьмом. Но моё желание жить оказалось чуть больше, чем желание умереть. Если совсем уж честно, я вовсе не хотел умереть. Хотя думал о самоубийстве. Планировал его. Мог часами разглядывать высоту со своего этажа или подолгу крутить нож в руке, прежде чем нарезать хлеб. Я был бы рад проститься с жизнью, оказавшись под колёсами машины пьяного водителя. Или если бы здание, в котором я работал, вдруг загорелось. Или ещё благодаря какому-нибудь природному явлению. Я бы с удовольствием исчез. Но я слишком сильно любил жизнь, даже если та размазывала меня по стене, чтобы проститься с ней по собственной воле. — Прости меня, — севшим голосом попросил я у матери, вернув все собранные осколки на пол. — Я поправлюсь. — Когда? Когда, Денис, когда ты поправишься? — Дай мне немного времени, ладно? И она молча кивнула. Через неделю я наткнулся на вывеску по пути с работы. Надпись «анонимные алкоголики» привлекла меня, точно мух — дерьмо. В ту же секунду я позвонил на указанный номер, а уже следующим вечером оказался в разъёбанной халупе, полной битком людей, от которых перегаром разило покруче, чем от меня самого. Старая женщина во главе собрания распределила анкеты. Я потыкал в то, что было мне близко, и быстро вернул бланк. В первую встречу ничего особенного не происходило, тётка всего лишь трещала о вреде алкоголя и сказала, что если мы готовы к тяжёлой работе, то она сможет нам помочь. Я осмотрел присутствующих и понял, что я ещё не самый запущенный случай. Там были разные существа. От мужиков с расквашенными ёблами до пропитых женских рож. Там не нашлось никого моего возраста или же моложе. Хотя нет, затесалась там одна девушка, что ещё в процессе раздачи анкет быстро смекнула, что ей здесь нет места, и, прихватив сумку и другие личные вещи, быстро покинула помещение. Я остался из интереса. Этот мир познаётся через сравнение, которым я ещё не раз окажусь ошарашен. Вообще-то, это была залупа света, куда даже электрички не ходили. Мне пришлось добираться сюда на автобусе. Уезжать — тоже. Всё это начиналось с Выхино. Выхино, где алкоголиков больше, чем в любой точке Москвы, понимаете? Мне стало смешно. Чем здесь могут помочь людям, которые настолько отчаялись, что сами себе уже признали, что у них есть проблемы? Как оказалось — ничем. Я тогда впервые в жизни осознал, что бесплатно и просто так никто не поможет. Нужно иметь деньги, чтобы себя спасти, особенно если ты один. Бесплатная помощь и поддержка ограничивается бестолковыми лекциями и единичными коллегиальными разговорами, во время которых можно затронуть твою собственную проблему. Никакой медикаментозной помощи, никакой индивидуальной беседы с врачом — ничего такого вы не увидите, если позвоните «по объявлению». Я приходил на подобные собрания всего три раза, два из которых поимел счастье пообщаться с людьми, у которых такие же симптомы, как и у меня самого, даже, возможно, хуже. Среди всего этого изобилия зависимых людей был один мужик по имени Владислав, бывший инженер. Нынешний безработный, который бил свою жену и детей. У него повышенное чувство справедливости и сильные муки совести. Поэтому он просто сбежал от своей семьи и сейчас коротал деньки у своего товарища где-то в Мытищах. Владислав не боялся плакать, не боялся выворачивать душу перед всеми интересующимися, сидя на лавке после собрания с чекушкой. Он не мог выйти из запоя уже месяц. Он пил каждый день с самого утра до беспамятства и просил всех покинуть его компанию, когда чувствовал, как уходит в режим «забвения». Я решил не покидать его, когда в третий раз пришёл на эти собрания. Мы купили бутылку водки и уехали к его товарищу. Там мы выпили около трёх бутылок, зашлифовав всё это пивом. Влад был честным мужчиной, не стремящимся к беспорядочным связям и сильно верующим в бога, карму и бумеранг, а ещё он любил свою жену, которую, по секрету, избивал раз пятнадцать, и был готов лично вручить ей биту, чтобы она избила его до треска костей. Только вот она не хотела этого, да и не могла. Он сказал мне, что я хороший мужик, после чего отрубился прямо на полу. Я выпил гораздо меньше, поэтому смог доползти до своего дома. Подобные собрания мне не помогали, так что я перестал на них ходить. Тогда я наконец-то осознал, что у меня действительно есть проблемы, и что их необходимо решать. Как я и пообещал собственной матери, я начал медленные, поступательные шаги, перед этим совершив много промахов. Например, я пытался утопить себя в ещё большем количестве алкоголя, когда ввязался в очередные мутки. Это был милый отзывчивый мальчик, ищущий здоровых отношений. Доверчивый славный пацан, мечтающий обо мне и моих руках, крепко сжимающих его. Я наблюдал за ним, уже тогда понимая, что это вообще никуда не годится. Как-то раз он позвал меня к себе, и я без промедлений рванул. Мы выпили, поболтали, а потом я ушёл. Он мне быстро надоел. Только вот я не справился с управлением и не смог покинуть незнакомое мне пространство, так что меня подловили незнакомые мужики у подъезда. — Будешь пиво? — спросил один из них, и я перенял протянутую банку, благодарно кивая. Мы преодолели пространство двора и нырнули в противоположный дом. О том, что совершаю ошибку, я подумал только после того, как дверь за моей спиной захлопнулась. Я и мои новые знакомые разместились на кухне и глушили остатки пива, прежде чем перейти на более крепкие напитки, болтая о жизни. Тот мужик, что постарше, трещал о своих дочерях, о работе, о смысле. Тот, что помладше, всё опровергал, пытаясь сотню раз в минуту навязать какой-то спор. Но ни я ни тот, что постарше, не велись на провокацию. Мы распили на троих ром, гоняя перекурить в туалет, где время от времени мелькали другие мужики, которых в квартире, по моим подсчётам, было больше дюжины. А потом мы снова садились за стол, где нас каждый раз ждало спиртное. После пары глотков содержимого стакана тот мужчина, что был помладше, достал зиплок из кармана и начал разбивать дороги прямо на экране своего смартфона. Он молча скрутил купюру и всосал белоснежную полоску в ноздрю. Затем он протянул мне свёрток и кивнул башкой без предисловий. Я очень долго сверлил купюру взглядом. — Ты чё? — спросил тот, что постарше, когда экран с дорогами уже лежал напротив меня. Я ничего не ответил. Только прислонил край сотки к ноздре и наклонился, из лучших побуждений выбирая ту полосу, что казалась мне самой маленькой. Я прислонился к ней и резко вдохнул, совершая росчерк вдоль экрана. Затем у меня выдернули купюру буквально из руки. — Никомак! Другую ноздрю зажать надо было, идиот. Запрокинув башку, я принялся безуспешно втягивать то, что застряло где-то глубоко внутри. Пока вдыхал, думал: куда ниже-то катиться? Но это ещё не всё. Я попытался втянуть это вместе с соплями. Резко стало очень горько. Болезненно и остро, будто прожгло изнутри, так что я закашлялся и передёрнулся всем телом. Когда я открыл глаза снова, тусклый свет лампы над башкой показался мне ярче. Я медленно наклонился, нависнув над столом в ожидании эффекта. — Когда накроет? — решил уточнить я, на что оба мужика пожали плечами. — Жди. И я начал ждать, рассматривая пальцы у себя на руках. Что-то меняться начало не сразу. Сперва руки стали холодные вплоть до локтей, но это ощущение не было мне в новинку — мои руки мёрзли почти всегда. Ещё чуть позже вспотели ладони. А потом я начал улыбаться, не имея возможности избавиться от этой ебучей улыбки, даже когда помассировал лицо. Я снова посмотрел на своих собеседников, прежде чем нырнул в холодные ладони лицом, растирая ощущения. А когда я вынырнул, то уже брёл по коридору, болтая о чём-то бесконечно личном. Я впервые курил свою любимую сигарету и не чувствовал её вкуса, только жжение где-то глубже, чем просто в носоглотке. Хотя даже оно постепенно отступило, когда я прочистил нос и обнаружил, что сглатываю задержавшиеся горькие остатки. Впервые я пиздел о вещах, о которых никому никогда не говорил, наглаживая край заплёванной кафельной раковины. Она была другой. Всё вокруг было другим, будто бы незнакомым, но это неважно. Важно, чтобы чувак напротив впитал все мои философские идеи. Он слушает вообще? Ай, похуй. Я докурил и швырнул бычок в раковину, вырулив в комнату лишь для того, чтобы выпить с горла. Но я не сразу добрался до бутылки. Для начала меня размазало по стене. Ноги в лодыжках онемели, лёгкое покалывание пронеслось от стопы до колена. Я осел на пол и вдруг резко ощутил, как дохуя оглушительно долбит моё собственное сердце. Необъяснимая тревога охватила меня секунд на тридцать, даже в глазах потемнело, прежде чем всё рассеялось, и я почувствовал неописуемую эйфорию. Я смог подняться на ноги и дойти до кухни. Там, слегка погодя, я всосал то, что осталось в бутылке. Или пролил её содержимое на пол, сделав всего два глотка от силы? Плевать. Плевать. Плевать. Снова нырнул в свои холодные ладони лицом, открывая глаза уже в такси. Я помню, как шевелю заплетающимся языком, но абсолютно не помню ни слов, ни своих мыслей. А когда я прикрыл глаза и открыл их снова, то уже сидел в подъезде, болтая с кем-то по телефону. Я тут же вырубил его. И тут же прикрыл глаза, запрятав руки в кармане незнакомой мне куртки, дабы согреть конечности. Всё вокруг казалось другим: и этот сраный подъезд, и одеяло, и одежда, которая была на мне. Паршиво. Это ощущение нарастало вплоть до тех пор, пока не начали неметь ноги. Грохот сердца в грудной клетке звучал даже в ушах. Заснуть невозможно. Лютейше страшно засыпать, когда всё внутри тебя обещает не проснуться. Нет сил идти до лифта, подниматься на восьмой этаж, открывать дверь. Я забился в угол на лестничной клетке и просто лёг на холодный цемент, накрыв голову руками и сомкнув веки с такой силой, что перед глазами отразились цветные точки. — Отче наш, — я принялся шептать, — иже еси на небесах. Да святится имя твоё. — Голос дрогнул, когда в правом ухе вдруг послышался звон, и я сбился. — Отче наш, иже еси на небесах. Да святится имя твоё, да прибудет царствие твоё, да будет воля твоя. Как на небесах, так и на зеле. Хлеб наш насущный должен нам днесь. — Мне стало страшно. — И оставь нам долги наши, как ты прощаешь должников наших. И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй… — Невыносимо страшно. — Аминь.

***

— Это будет тяжело, — сказал мне здоровенный мужик, что был выше меня примерно на полголовы. Я в этот момент любовался его крепкими мышцами, втайне мечтая иметь такие же. — Тебе надо наесть мяса, приятель. Ну а так, думаю, главное — начать, а там видно будет. У нас есть парни, которые весят как барышни, зато мышцы у них как титан. — Сколько? — спросил я, пряча свою руку, которую до этого момента внимательно рассматривал этот мужик, обратно в широкий рукав толстовки. — Сколько? Ну, год, два. Не знаю. Всё зависит от тебя. Будешь приходить каждый день и стараться больше остальных, быстро пробьёшься. А чё у тебя за мотивация? — Хочу начать жизнь с чистого листа. — Хорошая мотивация, — покивав башкой, он отошёл в сторонку и кого-то громко позвал. Это был понедельник. Или вторник? Я не помню. У меня было страшное похмелье, а из-за отёка на лице я с трудом держал глаза открытыми. Кутаясь в свою здоровенную толстовку, я безумно хотел провалиться сквозь землю, но сдвинулся с места, буквально приклеившись к брусчатой поверхности пола ботинками. — Ну чё, Амид, сможем пацана вытянуть? — Хозяин клуба кивнул на меня башкой, и я выпрямился, чтобы визуально вырасти в глазах подошедшего. Мужчина, которого я уже видел ранее, подошёл к нам и замер рядом. Он узнал меня. Я понял это по его взгляду. Тот, кто познакомил меня с миром веществ, и тот, кто дал мне надежду на перерождение, — один человек. Амид громко шмыгнул носом и небрежно осмотрел меня сверху вниз. Затем он кивнул без особого энтузиазма, чтобы сказать следующее: — Приходи завтра в час. Я тебя погоняю. Пятьдесят отжиманий, столько же приседаний. Ещё чё-нить придумаем. У тебя нет проблем с сердцем? — Нет, — ответил я, слегка усмехнувшись. — Поздновато спрашиваешь. Если бы они у меня были, меня бы тут не было. — Ага, — не особо радостно ответил Амид, слегка нервно шевеля челюстью. — Короче, ешь, пей, молись и всё такое. — Ладно, — согласился я. Так всё и началось. С идеи изменить себя.