***
Сонхва с детства любил ярмарки, но в свое восемнадцатое лето полюбил еще больше. Не то чтобы он специально ходил на них чтобы увидеть того парня, но получалось так, что каждое выступление балагана не обходилось без него. Очень быстро артист выделился из безликой массовки и со своим напарником они стали главными звездами репертуара. У них появились свои номера, а дневные гуляния не обходились без их зазываний и улыбчивых лиц, которые мелькали по всей площади. И Сонхва наблюдал за этим всем. Он пересекся с совсем еще юным мальчиком и увидел, как тот превратился во взрослого мужчину, стройного, статного, мускулистого, грациозного. Первый год Сонхва практически не обращал внимания на него и больше увлекался самим действом, и не такие уж и редкие пересечения с тем самым артистом были для него не более чем смешной случайностью. Иногда правда, получалось так, что герцог приезжал в поселение, где остановился балаган, и, смешавшись с толпой, внезапно натыкался на артиста, играющего с детьми. Сонхва присоединялся к ним, оглядываясь на артиста и ожидая, когда они обменяются многозначительными взглядами, мол, «мы уже встречались, я тебя помню, какими судьбами?» Однако такого никогда не бывало. Артист будто не замечал его и не запоминал. Сначала Сонхва сердился и раздражался, стараясь обратить на себя внимание, однако потом стал думать: «Так даже лучше, меня не вспоминают, а значит и лишних пересудов не будет». Поделись Сонхва с кем-то этими наблюдениями, человек этот вмиг бы заметил то странное невнимание, которым оба: и герцог, и артист — обделяли друг друга. У артиста было слишком яркое амплуа, чтобы его не замечать, а герцог был герцогом и, как ни крути, выделялся из толпы. И то, что они так долго друг друга избегали было даже смешно. Заметить, увы, это было некому. Но спустя время что-то изменилось. Сонхва винил во всем себя: его слишком увлекали представления, слишком пленяли всплески цвета и звука на балаганных гуляниях, слишком неотрывно смотрел он на артиста. Сердце его стало внезапно чаще замирать от, казалось, случайных столкновений взглядов, которых становилось только больше, но герцог продолжал убеждать себя, что все это чушь, что ничего такого не происходит. Ведь все это ему мерещилось во время представлений, а днем в селениях артист все также игнорировал его существование или, по крайней мере, старался не придавать ему особого значения. Однако, как Сонхва не оправдывал себя, ему становилось хуже. Тоскливое тяготение, желание видеть артиста чаще, дольше завладело им, и вскоре он с ужасом осознал, что этот парень привлекает его уже не просто как исполнитель. Это открытие поразило его не настолько сильно, насколько он мог бы подумать, и волновало его больше не то, что это мужчина, что его возраст хоть и где-то такой же как и у него, но не определен, что их статус решительно отличается, а то, что среди всей толпы зрителей, артист его никогда и не заметит. А подходить самому у него никогда не хватило бы гордости и смелости. И нет, он сам не упивался своим статусом, но пользоваться им, тем более чтобы добиться чьего-то внимания, считал низким и неблагородным делом. Но раз его герцогство всегда шло впереди него, как же ему поступить? За эти годы он так и не придумал. Он мучился, сбегая на ярмарки, мучился изучая каждую деталь костюма, каждую деталь тела артиста, мучился из-за его лисьего взгляда, который оставил так много шрамов на его сердце, что можно уже давно было записываться в кисейные барышни; мучился он и теперь, ведя Сокровище под уздцы к опушке леса и чувствуя, как его статус идёт впереди него, как его чувства, всколыхнувшиеся от одного жаркого поцелуя теперь не знают куда спрятаться обратно. Он мучился сразу и от счастья, и от потери контроля над своей тоской, уже такой привычной и обреченной. Но все же он шёл. Было пять утра, и у лысых стволов высоких сосен он уже видел фигуру, каждый изгиб которой успел давно изучить.2
18 мая 2023 г. в 21:55
Следует сказать, что ярмарка, устроенная на праздник весны, была не первой, которую посетил Сонхва. Балаганы приезжали часто и останавливались на разных землях герцога. Их представления всегда собирали почти весь люд, который отпускать артистов и вовсе не хотел, так они всем нравились. Особенно впечатлялись дети: яркие костюмы, чудаковатые украшения, песни, никогда не замолкающие на время представлений, и мелкие подарочки, которые вручали им артисты, полностью пленяли сердца крошек, и они со слезами выбегали вдогонку за уезжающими повозками. К тому же на время, пока артисты оставались в поселении, они частенько забредали в своры детей и развлекались с ними, рассказывая почти правдивые истории о своих путешествиях. Иной раз какой-нибудь отрок, иной — несколько сбегали вслед за балаганом и через год-другой возвращались в свою деревню уже артистами, которых вряд ли кто-то из родных узнавал.
Родители таких детей сетовали на балаган, говорили, что все это пустопляски, что его надо запретить, что придет время и вместо того, чтобы работать на поле, все кинутся жонглировать кольцами и показывать фокусы. Однако сбегавших детей было мало, да и среди них не было ни одного хотя бы дворянина, и балаган не трогали. Он рос и процветал.
Вернемся же к герцогу. Первый раз он столкнулся с труппой летом, когда ему только стукнуло восемнадцать. Вместе со сворой слуг, которых тогда еще было достаточно, чтобы герцог успевал устать задолго до того, как нужно было возвращаться домой, он совершал конную прогулку по имению, по пути заглядывая в попадавшиеся деревни для знакомства с народом и будущей собственностью, которую нужно знать, чтобы дела шли гладко. Так, забредя в одну из деревень и задержавшись в ней, чтобы напоить лошадей — день выдался больно жарким — герцог со слугами прогуливались по главной площади, высматривая, чего бы эдакого купить перед отъездом. Лошади, освежившись родниковой водой и сладкой морковью, которую не жалели для них смотрители, дабы задобрить вельможу, внезапно оказавшегося у них в гостях, бодро шли рядом и нетерпеливо фыркали.
— Праздников вроде не предвидится, чего так много людей? Да и дети разбегались…
— В деревню приехал балаган, Ваша Светлость, — засеменил рядом один из слуг, — у них здесь небольшая остановка перед отъездом в соседнее имение, там родился наследник, вот и отмечают. А по пути…
Слуга отвечал слишком долго, медленно и нудным голосом, поэтому Сонхва перестал его слушать после слова «балаган». Вместо этого, он вытянул шею и стал рассматривать народ, попадавшийся по пути. Артистов стало видно сразу: улыбчивые и энергичные они носились вместе со всей молодой гурьбой поселения, словно на удочку выхватывая детские открытые наивные взгляды.
Конвой слуг скоро поравнялся с этой толпой, и артисты, от взора которых не ускользало ничего, переключили внимание всей своей ватаги на прекрасных коней в дорогой амуниции. Они не навязывались и не мешали движению герцогу и его окружению, однако шли рядом и открыто, не стесняясь разглядывали и обсуждали каждую лошадь. Сонхва косил на них глаза, но заговорить первым не мог, а слуги, уже торопившиеся убраться побыстрее и подальше от надоедливого сопровождения, и подавно не стали бы обращаться к такой шайке.
— Чьи же такие лошадки холеные? Шерсть так и сверкает. Не иначе, как барские будут?
Артист, чей лисий взгляд блуждал по конвою, все-таки выцепил взгляд молодого герцога, и тот понял, что он попался — уловки, на которые шла балаганная толпа, направлены были на выяснение личности того, кто же все-таки из этой толпы вельможа.
Однако не успели герцог и артист столкнуться взглядами, как перед Сонхва тут же возник один из бывалых слуг, заслоняя его своей спиной.
— Барские, барские. А тебе нечего с именитыми особами якшаться. Хватай монеты и проваливай с дороги, — мужчины кинул золотой артисту. Тот усмехнулся, попробовал монету на зуб и сделал вид, что проглотил ее.
— Ах, какая жалость! Монетка то сахарная была! А лошади небось у вас не сахарные, дашь прокатиться? — артист что бы то ни было старался выскочить из-за конвоя и перехватить взгляд герцога, который сам пытался пробиться через неприступную стену слуг.
— Куда лезешь, наглец?!
— Ну хотя бы детишек? — не унимался артист.
— Правда, может, хотя бы детей прокатим? — подал сиплый голос Сонхва.
— Ваша светлость! — шикнул ему один из слуг, идущий ближе всего к герцогу, — как же можно! Не позорьтесь!
— Ну так что с детишками? — чуть ли не под ноги прыгнул артист, и к нему тут же подступили несколько стражников, опустошив ножны.
Толпа отпрянула от конвоя вся — вся, но не артист. Тот остался на месте, все-таки словил взгляд герцога и достал из-за уха монету.
— Хотя нет, все-таки настоящая, — он сунул золотой за пазуху и поклонился, — премного благодарен. Хорошей дороги!
Толпа со смехом убежала, а Сонхва, взволнованный, вместе со слугами сели на лошадей и поскакали прочь из селения. Не успели они отойти и версты, как уши герцога уже почти завяли от нескончаемого потока упреков и поучений.
— Рассказать Его Светлости и то стыдно, что его сын удумал!
— Разве это достойное поведение?
— Даже у ваших лакеев гордости больше!
Сонхва сидел, опустив голову и едва держа вожжи. Ему порядком это все надоело.
— Все, хватит, не хочу большей коней! Пойдем пешком! — он спешился и зашагал по высохшей грязи.
— Куда же, Ваша Светлость! Нам ведь еще верст десять ехать!
— Ничего, гулять полезно, — сказал он на манер своего отца, который также наказывал сына за непослушание, отбирая его кобылу на прогулках.
Слуги вынуждены были подчиниться.
— Нет, лошадей совсем не хочу! Скачите домой! Оставьте Сокровище и… Карапуза.
Карапуз был самой медлительной и спокойной лошадью на конюшне, вел которую старший из слуг Сонхва. Скрепя зубы все повиновались: четверо наездников забрали по две лошади и ускакали прочь, оставшиеся пятеро человек поплелись следом за герцогом, который, повеселев, тискал морду своей лошади и уже не выглядел таким уж уставшим.
Они прошли еще немного — пока всадники не отъехали достаточно, чтобы до них нельзя было докричаться, а затем Сонхва, не спуская с них взгляд легко присвистнул, чтобы лошадь обратила на него внимание, тут же дернулся и пару раз цокнул языком — произошло это очень быстро, так что никто сначала и не понял, что случилось. А когда поняли, было уже поздно — Сонхва уже мчался за своей испуганной лошадью верхом на Карапузе. Потом он оправдывался медлительностью мерина, однако слуги все как один утверждали, что Сокровище скакала не так уж и быстро и подозрительно ровно в сторону селения, откуда они пришли.
Сонхва был уверен, что до уехавших не докричаться, а его пешим ходом не догнать. Но на всякий случай он отогнал Сокровище подальше, прежде чем остановить, а затем, пересев на нее, пустил Карапуза шагом обратно. Сам же герцог поскакал обратно в селение.
Он надеялся, что гурьба еще не разбежалась и прокатить какого-нибудь ребенка, а может и пару, смотря как поспеют его конвоиры, еще получится.
Сонхва въехал в селение — отыскать резвую толпу не составило труда, и он во весь опор поскакал к ораве, по пути снимая дорогие перстни и пряча украшения в карман на седле.
Топот копыт трудно было не услышать, так что и дети, и артисты заранее услышали и увидели, кто к ним едет, и все вместе, растянувшись в линию, ждали приближения герцога. Тот же не останавливал лошадь до самого упора и только чуть ли уже не перед лицами испуганных детей натянул уздцы, и Сокровище, подняв столб пыли, остановилась и, зафыркав, затоптала на месте. Сонхва развернул лошадь, присвистнул и слегка постучал тонким прутом по передней ноге, заставил ее сделать некое подобие реверанса. Правил он незаметно, так что со стороны показалось, будто кобыла сама приветствовала всех, кто на нее смотрел.
— Ну, кто тут хотел прокатиться?
Неумышленно надменный тон спугнул детей и насторожил подростков, и никто не решался выйти вперед. Один из артистов — тот самый, с лисьим взглядом, скрестив руки на груди, молча наблюдал за происходящим, но внезапно шагнул вперед.
— На такой лошадке грех не покататься.
Он взглянул снизу вверх на Сонхва, и теперь только, имея возможность разглядеть этого молодого человека, герцог впервые подумал о том, как же он красив. Потом уже он будет воскрешать в памяти каждую черту лица, каждую линию тела этого молодого человека еще не раз, восхищаясь его жгучей молодостью, однако этот первый взгляд на него он не забудет никогда. Еще не успевшее перешагнуть порог юности тело, все же уже было телом молодого мужчины, с тонкими и длинными, но жилистыми руками, девичьей талией, которой еще не хватало контраста широких раскидистых плеч; острым и угловатым лицом, вот-вот на грани того, чтобы налиться силой и стойкостью, но пока еще наивным, смешным, едва ли сливавшимся со взглядом — властным, хитрым, лукавым, но добрым.
Сонхва оценил его так, как оценивал любого другого человека из своего окружения.
Герцог вытянул руку, и артист, улыбнувшись, поклонился, схватился на нее и легко вскочил верхом на лошадь позади Сонхва. Тот не медля свистнул и пустил кобылу крупной рысью. Дети завизжали и кинулись следом.
— И как же это сокровище зовут?
— Не поверишь — Сокровище.
Сонхва не видел своего собеседника, но услышал вдох, будто тот собирался что-то добавить, а затем легкий, но заливистый смех.
— Хорошо, будем звать тебя Сокровище, — артист тут же развернулся и крикнул ораве бегущей за ним, — Ну что?! — он развернулся еще больше и перекинул обе ноги на одну сторону.
— Эй, ты что делаешь? Свалишься!
— Тогда позвольте стремя? — сладким голосом попросил артист, и по спине Сонхва пробежали мурашки. Он вынул правую ногу из стремени, куда его попутчик тут же вставил свою, схватился за седло обеими руками и быстро поменял ноги местами, так что он балансировал на одной ноге.
— Прекрати! Сядь нормально, упадешь!
— Не переживайте, я же все-таки артист.
— Ты может и да, а моя лошадь — нет!
— А что она у вас буйная? — он перегнулся еще больше, желая посмотреть на морду лошади, чем перепугал Сонхва в конец. Сокровище перешло на шаг, а затем вовсе остановилось. Артист соскочил на землю, и к нему с пренебрежительным криком: «Хвастун!» и знатным подзатыльником подскочил — как впоследствии узнает Сонхва — его напарник. Хвастун явно остался недоволен таким поворотом событий: он вскинул подбородок и схватил друга за лицо так, словно держал над землей беззащитного котенка:
— А ты бы не хотел похвастать перед таким красавцем сам, а?
— Красавец по-моему не очень-то доволен твоими пассажами! — также вскинул он подбородок в ответ.
— Фу ты! Что за фразочки? — и он рассмеялся.
Сонхва, прекрасно слышавший все это зарумянился, но не хотя показаться жеманным, сделал вид, что его мало волнует это все. По той же причине он с вызовом оглянул толпу детей, более смелые из которых тянули руки ко влажному носу лошади, и спросил:
— Ну, кто из вас похрабрее? — он вынул ногу из стремени и наклонился вытянув руку.
Один из мальчишек лет десяти, вскинув плечи, фривольной походкой приблизился к нему и, даже не притронувшись к руке, вскарабкался, не без труда, на лошадь, и сел так нагло и развязно, что Сонхва усмехнулся.
— Э-гей! Мелкотнь-аа! — выкрик мальчишки треснул, раскололся и полился над толпой долгим потоком после того, как Сонхва, решив осадить паренька, поднял лошадь на дыбы, отчего этот бедный ребенок наклонился, вжавшись спиной в его грудь, и вцепился мертвой хваткой в седло. Только коснувшись передними копытами земли, Сокровище сорвалась на галоп, и мальчишка заверещал радостным возбуждением, которое сменялось смехом, так что Сонхва удивился той легкости и открытости, с которой этот только что задирающий подбородок малец, пытающийся произвести впечатление на своих друзей, отдался аллюру и ветру, бьющему в лицо. Герцог пустил лошадь по большой дуге, перешел на рысь и вернулся к ораве. Он опустил на землю мальчика, волосы которого были взбиты словно густой шоколадный крем, а щеки горели как две гигантские спелые вишни, и уже собирался спросить, кто следующий, как внезапный окрик остановил его.
— А-ну прочь, шваль!
Сонхва вздрогнул. Он надеялся все-таки чуть подольше побыть с этими людьми, с этой свободой, но его конвой думал иначе. Герцог резко дернул вожжи и повел лошадь в сторону:
— Бегите! — строго, со страхом в голосе крикнул он, а сам пустил Сокровище галопом прочь из селения. Совсем убежать от стражи он не мог, но отвести неоправданный гнев от артистов и публичный позор от себя — вполне себе.
Так и получилось. Едва выехав из селения, Сонхва, жалея лошадь, сменил аллюр, что и позволило стражникам нагнать его недалеко от последних домов.
Досталось ему тогда знатно. Отец был в ярости. Молодой герцог, наследник разъезжает по имению на породистой кобыле и катает на ней поданных! Где такое слыхано! Гордость мужчины была задета так, что он лишил сына доступа к конюшне и всем возможным прогулкам, кроме как прогулки по приусадебному участку. Помимо чего еще и пару раз хлестнул сына лозиной, чтобы неповадно было.