***
На следующий день герцог младший вернулся с бала, и вся прислуга шепталась о его будущей невесте. Слухи дошли даже до Минги, который и общаться толком ни с кем не общался, но отделаться от навязчивых голосков, прыгающих из уха в ухо, не смог. Хорошенькая, наверное! Уж если герцог выбрал, то наверняка! Интересно, кто пойдет к молодым в дом? Ах, как хотелось бы прислуживать у молодой барышни! — слушал Минги и смотрел на темное окно спальни герцога. — Минги! Минги! — он не сразу заметил, что его одергивает посыльный мальчик. — Его Светлость послал за тобой, молодой господин ждёт у себя, — мальчишка тут же убежал, а Минги перевел взгляд на окно спальни. Свет там по-прежнему не горел. — Минги? — позади послышался голос Юнхо, он обернулся и взглянул на озадаченное лицо. — Минги, — герцог приглашал его пройти. Сумерки все также окутывали спальню, но герцог пообещал сейчас же что-то с этим сделать. В темноте серебрился оконный проем, по которому прыгали желтые блики далеких фонарей слуг и ламп служанок. Там, внизу, среди вспышек и затуханий огоньков, виднелась маленькая фигурка Юнхо. Сиянием загоревшейся лампы все это стёрлось, словно на свете только и был Минги, да герцог с абсолютно пустым взглядом. — Присаживайся, я хочу с тобой поговорить. Минги огляделся, куда бы ему сесть, чтобы ничего не запачкать. — Вот кресло, пожалуйста, — Сонхва поставил лампу на комод. Минги помялся, но все же присел на край — он так и чувствовал, как песок и сено забивают обивку дорогой мебели. — Усаживался поудобнее, прошу. Его все равно уносят на чистку каждое воскресенье. Минги неловко сдвинулся: теперь его бедра провалились в подушки, но сам он на спинку откидываться не стал. Сонхва улыбнулся и сел в кресло напротив, закинув ногу на ногу и поставив руку на подлокотник. — Ты меня заранее извини за лишнюю прямолинейность и откровенность. Знаю, тебе не сдалось слушать господ, но уж изволь. — Чего угодно Вашей Светлости. — Хотя бы сейчас не бросайся титулами, я тебя прошу. — Сонхва вздохнул. — Сегодня не самый счастливый день. Все потому что мне довелось родиться всем вот этим, — Сонхва вскинул ладонь и указал на себя. — Как ты, я думаю, уже знаешь у меня сегодня вот так просто появилась невеста. Как ты знаешь… — взгляд Сонхва застыл, он смотрел в пустоту перед собой. — Что самое печальное, даже здесь меня ограничили в праве голоса. — Мне очень жаль, Ва… Господин. — Сейчас не об этом, — Сонхва судорожно глотнул. — Я женюсь не по любви и даже не по собственному предпочтению из ряда возможных вариантов. Это брак рассчитан до каждой мелочи, и мне остаётся только действовать по указке. Ты понимаешь, Минги? У меня нет никакого выбора, и мне с этим ничего не поделать. — Я поним… — А у тебя выбор есть, Минги, — Сонхва сделал паузу и встретил взметнувшийся взгляд конюха. — Я разговаривал с Юнхо. Естественно, он, как обычно, не жаловался. Но и счастливым или хотя бы радостным его назвать было сложно. Минги нахмурился и опустил голову. — Что между вами двумя происходит? Вы же были не разлей вода. Что произошло такого, что на Юнхо теперь лица нет, и даже его постоянная улыбка выглядит одинокой? Сонхва ждал ответа, но его не было. Минги поджимал губы, перебирал пальцы и молча. Тогда Сонхва встал с кресла и накинул плед на плечи. — Ты ведь понял тогда меня, да? Почему я не собираюсь вас выдавать, понял ведь, что я такой же? — Господин… — засмущался Минги. — Ты сам сказал, чего угодно моей Светлости, так что слушай, пожалуйста. Ты также думаю, в курсе, что я обожаю ярмарки и балаганные выступления, ни для кого не секрет, что мне сбежать из дома ради фейерверков и фокусников ничего не стоит. Однако последние несколько лет появилась еще одна причина, по которой я готов был терпеть любые возмущения папеньки с маменькой. Я… В одном из балаганов есть артист… Мы с ним пересекались несколько раз вне ярмарок… — Сонхва зажмурился, но тут же улыбнулся, — я бы не осмелился и думать оттолкнуть его, если бы у меня была возможность быть рядом с ним, слышишь меня? — Зачем вы мне рассказываете все это? — Что мешает тебе, когда Юнхо буквально у тебя под носом? Минги захлебнулся воздухом, покрасневший от смущения и переживаний вдруг нахлынувших из-за монолога герцога: сталкиваться вот так лоб в лоб со своими мыслями и чувствами он не привык. Он заметался и тоже встал. — Как же я могу, господин? Как же я могу позволить ему думать, что мы можем себе позволить роскошь обычной жизни? — Минги, в отличие от меня, у вас есть выбор. И в отличие от меня, ты можешь выбрать то, чего желаешь. — Да как же я могу выбрать, господин? — Минги шагнул, волнуясь ещё больше, — у меня есть семья, у меня есть мать, которую мне нужно обеспечивать… и Юнхо… Ежели кто-то узнает, вам самим будто не известно, что со мной и с Юнхо будет. Как мне потом на себя смотреть, если с ним что-то случится? — А сейчас тебе легко на себя смотреть? Когда Юнхо ходит как в воду опущенный? Что у вас случилось? — Минги осекся. Пожевав губы, он хрустнул костяшками пальцев и, вздрогнув от резкого звука, застыл. — Я никому не расскажу. Вздох. — Я пытался его от себя отвадить. — Сонхва кивнул. — Надеялся, что если он будет страдать из-за меня, то это поможет ему перестать… любить. — И как, помогло? — присыпал солью рваную рану Сонхва. — Мне кажется, — Минги запнулся, прикусил губу, отвернулся. — Это не сработало, и тебе кажется, что ты зря заставил страдать не только его, но и себя? Минги издал невнятный звук и кивнул. Сонхва вынул из кармана платок, настойчиво вложил Минги в руку и отошёл. Какое-то время они не разговаривали: Сонхва стоял у окна и смотрел, как в совсем опустившейся на поместье ночи снуют слуги, а Минги вытирал выступившую на глаза влагу. — Господин… — голос Минги был слабый, совсем не такой грубый и прямой, как обычно, — зачем вы заставляете меня все это говорить? — он развернулся и смотрел на герцога, который в свете лампы выглядел ещё более недоступной вершиной творения природы, но был таким же несчастным, как и он сам. — Мне очень больно, что я не могу любить открыто… Что я в принципе не могу любить никак. И уж так получилось, что я узнал о вас. И раз уж себе я помочь не могу ничем и никак, то, может, хотя бы вам смогу. Сонхва взял лампу и подошёл к столу, отложив несколько исписанных листов, он вытащил один. — Это прошение на имя моего отца о том, чтобы документально заверить принадлежность Юнхо к твоей семье. Причины: материальное и финансовое положение твоей семьи, рекрутская повинность, ещё несколько мелких пунктов, не придерешься ни с одной стороны. Если отец подпишет это, то все, что отчислялось из твоей зарплаты для семьи, будет отчисляться и из зарплаты Юнхо, как полноправного члена семейства. Он будет иметь право наследования вашего, а вы его имущества и прочее, прочее, прочее. По сути эта бумага — брачный договор, она узаконит ваши отношения, распределит все формальные обязанности, только вы сможете заботиться друг о друге, не привлекая к себе внимания, будто бы братья. — Просмотрев бумагу еще раз на всякий случай, Сонхва передал ее Минги. — Теперь у тебя есть возможность предложить это Юнхо. И если он согласится… Тебе ведь будет легче его принять? — ошарашенный Минги смотрел на Сонхва, не способный вымолвить ни слова. — Понятно, что эта бумага не позволит открыто… проявлять свои чувства, и с этим все равно надо быть осторожнее, но согласись, что она здорово может облегчить вам жизнь, вам двоим и твоей семье в частности. Сонхва видел, как пальцы Минги дрожали, как дрожал лист и как Минги озадаченно бегал по строкам взглядом, словно не веря словам своего господина. — Вы это серьезно? — Сонхва впервые увидел, насколько у Минги большие и красивые глаза, насколько он мил и красив, если не напряжен и не хмурится, увидел буквально на несколько секунд, но за эти мгновения успел почувствовать, как его сердце уколола боль — счастье блестевшее в глазах конюха было не его. — Если ты мне не веришь, пойди спроси у кого угодно. В основном все одиночки живут здесь по таким бумагам в приемных семьях кого-то из прислуги. Мне кажется даже, что одного Юнхо и не забрали из-за его поведения в детстве. Минги не знал, что сказать, руки его продолжали дрожать, и он хватался за воздух как за что-то, из чего можно сплести подходящие слова. Сонхва посмотрел на него и продолжил. — Что ж. Теперь все на твоих плечах. Ступай к себе и хорошенько подумай. Минги, не думая, кивнул головой и на ватных ногах пошел к двери, но остановился и повернулся к Сонхва. — Если все это правда, то… Господин, я буду обязан вам жизнью. — Не преувеличивай, я делаю вам не более, чем одолжение. Минги поклонился ниже пояса и вышел, стараясь добраться до привычной комнаты, как можно быстрее. Юнхо уже подготовил и оставил на столе скромный ужин, а сам сидел у себя в углу и чистил рубаху от соломы. Когда Минги зашёл, он вздрогнул и забыл о том, чем занимался. На нем действительно не было лица, а улыбка, едва выдаваемая за настоящую, была такой тусклой, что едва ли ее хватало на самого Юнхо. — Ты не ел, — Юнхо снова вздрогнул и попытался натянуть уголки губ выше, но ничего не получилось. — Нет. — Садись ешь. Первый порыв утих, пока Минги возвращался к себе, и теперь он уже считал глупым налететь с порога на Юнхо и сказать, что все в порядке, что теперь-то все наладится — конечно, он бы так не сделал. Однако теперь уже и не казалось, что все будет в порядке. А нужно ли это Юнхо? Сможет ли он вообще простить все, что Минги с ним делал, ради того, чтобы продолжать быть с ним? Даже если сможет, Минги хотелось, чтобы сначала ему вернули все оплеухи, удары и пинки, которыми он с щедростью одаривал Юнхо. Они сели за стол, Минги чинно отправлял в рот тушёные овощи, закусывал рисовой паровой булочкой с мясом и тщательно все пережёвывал, прежде чем глотнуть, а Юнхо старался делать вид, что ест, облизывая ложку, на которой большее, что могло быть — это кусочек перца или кабачка. — Зачем тебя вызывал герцог? — осмелился тихо спросить Юнхо. Минги допил стакан воды и впервые за долгое-долгое время прямо, не избегая, заглянул в глаза Юнхо. Смотреть на него было настолько же приятно, насколько и больно, а Юнхо глупый, наивный, отвечал на его взгляд открыто, словно ждал этого всю жизнь. — Даже не знаю с чего начать, — сердце вдруг ужасно забилось, и Минги поднялся, чтобы выглянуть во двор, захлопнуть плотно двери и закрыть ставни, оставив только одну лампадку на столе. — В двух словах: молодой господин необычайно участлив и добр к своим подчинённым. К нам. Он передал мне бумагу, вон она, на сундуке. — Минги замолчал. Высказывать мысли вслух было трудно, пусть даже он и думал, как сказать и что, пока шел сюда, однако сейчас произнося слово за словом, ему казалось, что Юнхо ничего не поймет и только ещё больше запутается. Вздох. — Единственный вариант, как нам быть вместе, это отнести эту бумагу Его Светлости, герцогу старшему. Если он подпишет ее, то ты станешь частью моей семьи. Твои деньги будут отчисляться, как сыновьи, ответственность за достаток, рекрутский долг — все, что есть у меня взвалится и на твои плечи. Поэтому выбирай: или так, или между нами остаётся все, как прежде. Грубость, сухость и расчетливость сразу же застряли в горле, их хотелось откашлять, сказать, погоди, это не то, что я имел ввиду, но было уже поздно — он как всегда черствый Минги. — Это что правда так можно? — Юнхо поднялся, его глаза засияли болезненным блеском, а на бледном, уставшем лице расцвела странная улыбка. — Стать твоей семьей, вот так вот, правда, можно? Минги словно ошпарило. — Если это сказал молодой господин, то думаю сомневаться не приходится. Юнхо странно засмеялся, опасливо подошел ближе. — И ты что, правда согласен на это? — его интерес был живым, настоящим, а поведение не странным — просто позабытым. — Да. Я согласен, а ты? Тебя что это устраивает? — Ты ведь сказал, что так мы будем вместе, что я стану частью твоей семьи. Или я опять что-то не так понял? — Нет-нет, все действительно так. Я просто… Тебе правда этого хочется? — Минги хмурился, сердце трепетало в груди от непонимания. — Да, мне правда этого хочется, ведь… лучше и не придумаешь, разве нет? — Но… Юнхо, — к горлу подступал ком, Минги не мог вынести чистой радости в ответ на свое предложение. — Что? — брови Юнхо свелись вместе, он протянул руки к Минги, встревоженно глядя на него. — А как же… А как же ты можешь меня простить? — по щекам Минги потекли беззвучные слезы, — ты же столько терпел меня, я же принес тебе столько боли, — Минги судорожно схватил воздух и дальше уже, не контролируя себя совсем, залепетал одно и то же про боль, и про прощение, и про все ужасы, которые он совершил, не останавливаясь, обвиняя себя во всех грехах, какие только мог вспомнить. А Юнхо испугался, кинулся к нему, прося успокоиться, умоляя не говорить глупостей, успокаивая, что ничего не важно и он не сердится. Минги плакал и становился маленьким, крошечным, беззащитным, каким Юнхо его никогда не видел, и это пугало. Юнхо боялся, что если он не будет держаться за Минги, то он станет размером с мышку и выскочит в щель, поэтому он обхватил его руками, и они оба осели на пол, пока Минги рыдал и просил прощения, а Юнхо укачивал его и боялся выпустить из рук. Силы у Минги иссякли не скоро. Юнхо успел переместить их на кровать, потому что по полу тянул холод, но даже тогда не выпустил Минги из рук. Запах постели, тепло тела Юнхо со временем все же подействовали, и всхлипов становилось все меньше, пока наконец они не утихли вовсе. — Минги? Ты уснул? — Юнхо потянулся и заглянул Минги в лицо, но глаза того были открыты. Он просто ничего не мог сказать. — Минги, я на тебя не сержусь, правда. Ты делал мне больно, но я ведь видел, что и тебе было больно. Я просто не понимал почему. Я ведь все могу тебе простить… — Не надо, Юнхо, пожалуйста, — голос Минги снова дрожал, — я знаю, что у тебя есть силы меня простить, что бы я ни сделал. Знаю. Но у меня — вряд ли хватит простить себя. — Минги… — Пожалуйста, — он судорожно вздохнул и вздрогнул. Юнхо бросило в жар — ему было так страшно, так страшно. Минги всегда был тверд и неприступен, как скала, его непоколебимость была оплотом стабильности во всем, и теперь, когда все это рухнуло, сползло лавиной к ногам Юнхо, он не знал, что делать. Он повернул голову Минги к себе ладонью и залепетал: — Мы завтра же пойдем к Его Светлости с этой бумагой, слышишь? Завтра же с утра. Как только встанем, и сразу пойдем, ладно? Скулы Минги играли и вместо ответа он только мелко закивал. — Хорошо, и тогда будет всё в порядке, ладно? Минги кивал, и его взгляд скользил по лицу Юнхо. А тот, все не переставал задавать вопросы и ждать на них ответы. И в отличие от меня, ты можешь выбрать то, чего желаешь, — нет, он не мог. Никто из них: ни Минги, ни герцог не мог выбрать себе желанную жизнь. Но пойти на уловку, завернуть за угол и смотреть, как несётся мимо толпа помоев, пока ты сам в своем укромном уголке сидишь и смотришь на то, как бурный поток грязи срывается водопадом и разбивается в ничто, а ты в это время один единственный, со своей маленькой измазанной душонкой в этом уголке прячешь от мерзких брызг свою любовь — можно было попытаться. — Юнхо, — Минги остановил его лепет и положил ладонь на его лицо, — поцелуй меня. Юнхо опустился, закрыл голову Минги рукой ото всех и вся и коснулся его губ своими. И снова это чувство жаркой, сухой кожи выбило землю из-под тела Юнхо. Мягкость и нежность, с которой его касались, никак нельзя было сопоставить с тем Минги, которого знал Юнхо. Он жался к нему ближе, гладил щеку, просил целовать его ещё и ещё, и все это время Минги прятался за ним, как за стеной дома. Ему не хотелось слышать никаких звуков того, что происходило за пределами их комнаты, весь мир, который жил и буйствовал там, здесь для него ничего сейчас не значил, и вспоминать о нем не хотелось. Обхватив Юнхо свободной рукой, Минги прижался к его губам и застыл, думая о том, что если он позволит себе его потерять, то он сам не будет стоить и стога сена. Юнхо отстранился от его губ, придвинулся к уху и прошептал, не переставая гладить его по волосам: — Я тебя люблю, Минги, очень сильно. И я никогда тебя не оставлю. — Нет, Юнхо, — дышал он ему в шею, — это я тебя никогда не оставлю. И если я ещё хоть раз позволю себе обидеть тебя… — Тшш, — мягко покачиваясь, зашептал Юнхо, — давай будем говорить теперь только о хорошем, ладно? — Хорошо, Юнхо. Хорошо, как скажешь, — Минги прижался к нему ещё ближе, и всю ночь — если бы кто-то посмотрел со стороны — в комнатке при слабом свете лампадки была видна одна единственная беззащитная и уязвимая любовь.***
А спустя несколько дней, утром прискакал Хонджун, залитый слезами. Заикаясь и хромая, в одной руке он держал за поводья Сокровище, а в другой порванный и залитый кровью плащ герцога. Наткнулись на лосей… Он не успел забраться на дерево… Я его тащил, но… Просто растоптали…