Кто ж это, ответь,
В новогоднем наряде? Сам себя не узнал.
Мацуо Басё.
🀃 🀃 🀃
На губах у Кеджуро играла легкая улыбка. Не сводя глаз с клинка, он старательно полировал лезвие. Солнечный песок переливался в рассветных лучах, отбрасывая беспокойных зайчиков. Шинадзугава, неподалеку бинтовавший окровавленную руку, недовольно щурился, но помалкивал — у каждого свои ритуалы. Ночная схватка порядком измотала обоих, и мечники давили зевки, скрывая усталость. — Санеми-сан! Давай, перекусим где-нибудь! — закончив, Ренкогу озорно подмигнул напарнику. — Пять. Нет, десять бэнто сейчас бы съел! Риса и овощей Шинадзугаве хотелось меньше всего, но мысль о чае и сладостях понравилась. Мечник проверил узелок на повязке, коротко кивнул и поднялся, соглашаясь на завтрак в компании Пламенного Столпа. Вставший следом Кеджуро хлопнул товарища по плечу и устремился вперед — едва дело заходило о еде, Ренкогу демонстрировал такую прыть, что и Гемею не снилось. Идзакая, без труда найденное истребителями в ближайшей деревушке, оказалось простым, но уютным. Окончательно убедили аппетитные запахи, доносившиеся из кухни. Наслаждаясь ароматами, Шинадзугава вспомнил, что они с Ренгоку нормально не ели двое суток: увлеченные погоней за Низшей Луной, перебивались простыми онигири и водой. Довольный Шинадзугава пил идеально заваренный чай, за обе щеки уплетал дайфуку и подворовывал у Кеджуро омлет. Ренгоку в шутку замахивался на наглеца палочками и благодушно смеялся, украдкой двигая свои тарелки поближе к приятелю. Сонные крестьяне, зашедшие перекусить перед тяжелым днем, косились на чужаков, прикидывая, что может связывать таких разных на вид господ. Ответ на этот вопрос не знали и сами мечники, но последние месяцы старались пересекаться как можно чаще. В какой-то момент Шинадзугава даже перестал избегать общих собраний: ничего хорошего на них обычно не происходило, но мысль о встрече с Ренгоку неизменно приводила к редкому явлению — Санеми переставал хмуриться. — Санеми-сан! — отставив чай, Кеджуро неожиданно серьезно посмотрел на напарника. — Мне нужна твоя помощь как более опытного Столпа. Шинадзугава потемнел: опыта ему и правда не занимать, но сводился он исключительно к способам убийства демонов и запугиванию мечников. Падать в глазах Ренгоку не хотелось, но Санеми все равно кивнул, надеясь, что вопрос окажется посильным. — Ты когда-нибудь брал себе ученика? — выпалил Кеджуро, не сводя взгляда с товарища. — Одна девушка просит обучить ее сражаться с демонами, но я сомневаюсь, что смогу стать хорошим наставником. Шинадзугава пожевал губами, вспоминая несчастных кретинов, первое время приходивших в додзе Столпа Ветра с такими просьбами. Он сразу вызывал какуши — чтобы те потом могли отволочь избитых дураков в госпиталь к Кочо. За самодовольной бравадой о слабаках, недостойных звания истребителя, успешно прятал позорный страх: учить он не мог. И дело не в недостатке терпения: вопреки распространенному мнению, при необходимости Столп Ветра мог проявлять чудеса самоконтроля — Санеми банально не знал, что делать. Чему он научит юного мечника? Ненависти? Злобе до дрожи в пальцах? Вере в одиночество, как единственный вариант существования? — Ты будешь прекрасным наставником, Ренгоку! — уверенно заявил Шинадзугава. — Не сомневайся в себе и соглашайся. Всем твоим ученикам очень повезет! — Почему ты так уверен? — Ты этого не замечаешь, да? — ухмыльнулся Санеми. — Каждый, кто находится рядом с тобой, становится лучше. Учится приносить еще больше пользы. Учится видеть свет. Так что заканчивай… — Смутившись собственной откровенности, он опустил глаза и перешел на недовольное бурчание. — Заканчивай уже сомневаться. Доедай и пойдем отсюда. Спать хочется. Кеджуро ничего не ответил: одним махом опустошил чашку и с готовностью поднялся, подхватив хаори. Дорогу до развилки, на которой их путям было суждено разойтись, истребители преодолели в полном молчании. Шинадзугава уже готовился кивнуть товарищу, мол, всего доброго, как вдруг Ренгоку его обнял. Порывисто. Крепко. Истребитель почувствовал жар даже через одежду — и правда Пламенный. Санеми никто не обнимал с тех пор, как погибла Канаэ. Он не ощущал простого человеческого тепла так давно, что уже и забыл, каково это. — Спасибо тебе, Санеми-сан! — Кеджуро отошел на шаг и широко улыбнулся. — То, что ты сказал, для меня очень важно. Поняв, что Столп Ветра пребывает в шоке, Ренгоку рассмеялся и, помахав на прощание рукой, устремился на север, в два счета скрывшись из виду. Шинадзугава не помнил, сколько простоял на перекрестке, но тепло, подаренное Кеджуро оставалось в памяти еще долго. Ровно до тех пор, пока Санеми не услышал тот резкий птичий крик над головой. — Мне жаль, — тихий голос Касуми, подхваченный ветром, уносится в сторону ровных шпал, и Шинадзугава вздрагивает, возвращаясь в настоящее. Колдунья не сводит взгляда с железной дороги, нервно теребя поводья. — Если бы я знала, что все так повернется… — О чем ты? — рассеянно спрашивает Санеми: тяжелые мысли не хотят отпускать, упорно утягивают в темные глубины усталого сознания, а перед глазами все еще стоит светлое лицо товарища. — О дороге, — быстро отвечает она, разворачивая коня. — Знай, что все случилось здесь, нашла бы другой путь. — Не бери в голову, — отмахивается мечник. — Ты же не знала. Пойдем. К темноте нужно добраться до той деревушки, о которой ты говорила. — Спорить не буду, — усмехается ведьма. — Садись. Шинадзугава недоверчиво косится на лошадь, прикидывая, издевается она или действительно предлагает продолжить путь верхом. Касуми нетерпеливо цокает языком и вновь указывает на место позади себя: — Если хочешь сегодня спать отдельно, то нам стоит поторопиться. Санеми вспыхивает, вспоминая о прошедшей ночи: ее мягкие волосы с едва уловимым фиалковым ароматом, нежность кожи и мерное дыхание. После такого перспектива чувствовать тепло ее тела долгие часы кажется пугающей. Волнующей. Ощущая как кровь приливает к щекам, Шинадзугава опускает голову и спешно садится на Амэ — осторожно перехватывает поводья, придвигается ближе, и стараясь не дышать, трогается. И молится, чтобы эти несколько часов прошли как можно быстрее. Или не кончались вовсе. Фиалка не вытравливает, но притупляет ноющую боль в груди — за последние недели мечник и правда привык к колкой ведьме. В ее компании странно, но как-то по-особенному хорошо. И дело не только в отварах и вкусной еде. Санеми слабо понимает причину, но чувствует, что не ошибается. — Теперь все встает на свои места, — к концу проведенного в абсолютной тишине часа Касуми неожиданно начинает разговор. И, не дожидаясь очевидного вопроса, объясняет: — Твой Ренгоку появился у деревни Исао не просто так. Железная дорога, где он погиб, проходит сразу за горой… Хрупкий покой, обретенный за последнее время, рушится, и Шинадзугава замирает: повторяет про себя слова колдуньи и приходит к тому же выводу. И в очередной раз убеждается, что выбрал ту грязную тропу на север и согласился выпить со старым кузнецом неспроста. Верить в такие совпадения — совсем дураком быть. А Столп ветра не дурак. И встреча с едкой ведьмой тоже не совпадение. Словно все разбитые дороги, которыми он скитался последние годы, вели сюда, в это место. Может, это и есть она — его последняя миссия? Дело, для которого ему и сохранили жизнь? — Да, — Шинадзугава покрепче сжимает поводья и уверенно смотрит вперед. — Все сходится.🀃 🀃 🀃
Сумрак захватывает. Не церемонясь, накрывает мир ветошью, сквозь которую бледнеют холодные звезды. Уставшая за день Касуми расслабилась, бесцеремонно используя широкую грудь истребителя как спинку, и, кажется, даже задремала. Деревенька, в которую они рассчитывали прибыть до темноты, все никак не показывается на горизонте, и Санеми уже готовится к бессонной ночи: места вокруг кажутся дикими, совсем недружелюбными, и до утра мечнику придется сторожить покой колдуньи — мало ли что может случиться. Рельсы и шпалы уже давно остались позади, и теперь дорога проходит через густой хвойный лес — деревья надежно защищают от холодного ветра, но темнота подстегивает восприятие, заставляет внимательнее смотреть по сторонам и прислушиваться к каждому шороху. За долгую по меркам истребителя жизнь Шинадзугава привык к добродушным смешкам товарищей, регулярно подтрунивавших над ним за излишнюю подозрительность, но та не раз спасала его. Обостренное чутье и полный недоверия колючий взгляд на мир верно служили многие годы. За последние месяцы инстинкты притупились, стали ленивее, размякли в рисовой водке, но теперь проснулись, и Санеми четко ощущает опасность. Видит в укрытых снегом ветках, слышит в мерном дыхании лошади, чувствует в каждой снежинке, таявшей на щеках. — Касуми, проснись, — шепчет мечник, легонько касаясь руки колдуньи. — Уже приехали? — ведьма дергается и начинает озираться по сторонам: не заметив ничего, кроме темного леса, недовольно цедит: — Скучно стало? — Наоборот. Чувствую, скоро нам будет интересно, — хмурится мечник. — Мне не нравится это место. — А мне не нравится спать в седле, — ворчит колдунья, кутаясь в хаори. Но Санеми уже не обмануть: за прошедшие дни научился улавливать переменчивое настроение, и сейчас отчетливо понимает — к предостережению Касуми отнеслась серьезно. Чувствует как выпрямилась ее спина, а дыхание стало глубже. Ему не нужно подключать прозрачный мир, чтобы знать — сейчас ее зрение и слух обострились, а кровь ускорила бег по венам, разогревая мышцы. Истребитель силится понять, что именно в движениях вредной ведьмы так настораживает: мысль о неправильности происходящего не дает покоя, нетерпеливо жужжит в голове, и когда Шинадзугава начинает чувствовать, что вот-вот ухватит истину за проворный хвост, мир переворачивается. Из темноты беспощадным градом на них обрушивается с десяток человек: их лица скрыты, а руки сжимают вакидзаси и танто. Беспокойные мысли мигом покидают голову — в дело вступают чистые рефлексы. Санеми стремительно спешивается, в прыжке обнажая клинок — сразу режет ближайшего разбойника. С губ мужчины срывается вопль, и высокая нота запускает мелодию, по которой Шинадзугава очень скучал. Мечник кружит среди деревьев, без колебаний подрезая сухожилия, дробя кости нанося точные порезы — каждое движение выверено и дается легко, как дыхание. Истребитель сознательно калечит врагов ровно настолько, чтобы обезвредить, но не убить: перед ним просто шайка озлобившихся людей. Вооруженные до зубов, опасные, беспощадные в низком желании поживиться за счет путников, но, прежде всего, люди — не демоны. И когда Санеми уже готовится крепко приложить бугая в явно снятом с чужого плеча ветхом панцире, за спиной раздается короткий вскрик. Голова рефлекторно поворачивается, а вдох застревает в горле — уцелевший бандит успевает забраться на Амэ и галопом пускает коня в чащу, крепко зажав в грязных тисках Касуми. За ним устремляются еще двое, прятавшихся за деревьями на темной кобыле. За долю секунды Шинадзугава отсекает бугаю руку по локоть и устремляется следом, вкладывая все силы в ноги. Мысли, отступившие на время схватки, накрывают потоком и терзают разум: не уберег. Не защитил, когда был нужен сильнее всего. Острый слух безошибочно улавливает треск снега под копытами, а взгляд беспокойно ищет в густых зарослях силуэты. Неожиданно лесную чащу сотрясает дикий вопль, и Санеми ускоряется насколько вообще способен — последний раз выжимал из себя столько, кружа над Прародителем демонов. Мышцы готовы лопнуть в любой момент, но он не останавливается. А потом замирает, как вкопанный, не в силах пошевелиться. Разум не сразу воспринимает картину, представшую перед глазами. Только заходящееся дыхание выталкивает пар на мороз: теплый воздух стынет, тяжелеет и опускается вниз, чтобы смешаться с последним вздохом лежащего в снегу мужчины. Рядом бесформенной кучей лежит еще один — дергается, выкашливая густую кровь. Третий еще держится, безумно размахимая перед собой танто — противника нигде не видно, но разбойник продолжает вертеться, сотрясая пустоту. Вдох. Взмах. Вскрик. Быстрый силуэт изящно пикирует сверху, и бандит рушится вниз — из горла торчит заточенный кунай, отражая холодный лунный свет. Раненый точно в артерию мужчина хрипит, хватаясь за шею, недолго трясется и наконец затихает. Ведьма равнодушно склоняется над трупом, достает лезвие и, брезгливо стряхнув кровь, убирает оружие за пояс. И падает рядом. Санеми бросается к ней быстрее, чем успевает осознать случившееся — подхватывает у самой земли, судорожно осматривает грудь, руки, ноги: ни крови, ни переломов. Разве что пара еще горячих пятен, оставленных кем-то из работников. — Целый месяц впустую… — горький шепот срывается с ее бледных губ. — Снова будет пялиться, как на калеку… Целый месяц… Насмарку… — Касуми! Касуми, очнись! — дрожащей рукой Шинадзугава убирает выбившиеся из пучка волосы с безжизненного лица, прижимает к себе, бормоча какую-то несуразицу, а потом обреченно, тонко свистит. Амэ возвращается быстро — как знал, что далеко убегать не следует. Большие добрые глаза сразу находят сидящего в снегу мечника. Конь безошибочно понимает, что нужно делать — опускается, подставляя широкую спину, и медленно встает, стараясь не потревожить обессиленную колдунью. Санеми осторожно берет поводья и уводит Амэ с поляны. Не удержавшись, оглядывается — три окровавленных трупа. Не удержавшись, переводит взгляд обратно — всего одна хрупкая ведьма.🀃 🀃 🀃
Деревушка, которую они рассчитывали найти до наступления ночи, показывается лишь к утру — то ли карты солгали, то ли дорога подвела. В поселение Шинадзугава входит с первыми рассветными лучами: быстро находит постоялый двор и выкладывает перед сонным хозяином солидную сумму — за отдельную комнату и избавление от лишних вопросов. Не переставая кланяться, мужчина провожает странную пару к месту и клянется позаботиться о коне. Лишь теперь, оказавшись в безопасной тишине, мечник позволяет себе дать слабину — нервно кружит вокруг лежащей без сознания ведьмы и сжимает кулаки. Теперь его очередь ставить ее на ноги — но что он может? Ничего он не может. Только мерить шагами комнату и ругаться сквозь зубы. Касуми дышит совсем слабо, и с каждым вдохом сердце мечника уходит в пятки — только бы не последний. В голове у него пусто и холодно — вновь бессилен. Вновь бесполезен. Ярость накрывает создание и он решается: вытряхивает из ее чемоданчика все склянки и шипит, не найдя ни одной надписи на разномастных бутыльках. А потом, повинуясь безумной мысли, открывает первый попавшийся и принюхивается, вспоминая запахи, которые окружали его в комнате с хання, когда ведьма приносила свои волшебные отвары. Шинадзугава не дурак, понимает, что не тот состав запросто может сделать хуже, но хуже уже некуда: дышит колдунья все тише. Наконец, когда почти все пузыри с незнакомыми ароматами оказываются отставленными в сторону, пальцы снимают крышку с небольшой баночки. В нос бьет тот самый запах омежника и, боясь передумать в последний момент, Санеми быстро приподнимает Касуми голову и вливает в приоткрытый рот густую настойку. Комнату заполняет сдавленный кашель и тяжелый тягучий страх. Как завороженный, мечник недвижно сидит рядом с ее футоном, не сводя глаз с бледного лица. Беззвучно шевелит губами — то ли молится, то ли кается. И, в конце концов, забывается поверхностной беспокойной дремой. — Воды… — слабый голос действует лучше снега за шиворот. Санеми подскакивает, осоловело озирается и с трудом сдерживается, чтобы не закричать: очнулась. Выглядит Касуми так же скверно, как и несколько часов назад, но Шинадзугаве нет до этого дела — главное, что очнулась. Главное — говорит. Главное — смотрит. Быстро найдя воду, тянется, чтобы вновь приподнять голову, но колдунья отмахивается. На бледном лице на долю секунды мелькает гримаса боли, и ведьма приподнимается на локтях: берет флягу и пьет сама — медленно, маленькими глотками, словно точно знает, сколько именно влаги нужно. — Как долго я спала? — вернув воду, Касуми ложится обратно и не без труда переворачивается на бок: совсем как Санеми в первый день после судьбоносного похода в поле. — Остаток ночи и день, — Шинадзугава растерянно пожимает плечами: все еще приходит в себя, не веря в происходящее — слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Чем тебе помочь? — Помочь.? — усмехается колдунья. — Поздно спохватился, истребитель. Говорила же, не надо меня за собой тащить. Но разве послушал? Санеми покаянно опускает голову, готовясь к тираде, но Касуми не торопится лить яд и колоть едкими обвинениями — смотрит на него пару долгих секунд и закрывает глаза. Поняв, что уснула она крепким спокойным сном, Шинадзугава выдыхает окончательно — худшее осталось позади. Недолго думая, мечник вылезает из комнаты — дает распоряжение нагреть воды и подать ужин. Офуро готовят быстро и Шинадзугава с наслаждением стягивает пропитанные потом и перепачканные чужой кровью вещи. Горячая вода и густой пар снимают остатки ночных страхов, чутье подсказывает, что Касуми быстро встанет на ноги — придя в создание, мигом найдет нужные склянки и воспарит в ароматах волшебных настоек. Интуиция не подводит — вернувшись в комнату, Санеми застает Касуми сидящей на коленях перед открытым чемоданчиком. Колдунья придирчиво осматривает бутылки и расставляет по своим местам. — Вели приготовить ванну и мне, — не оборачиваясь, бросает она. — На ужин пусть подадут угря. Шинадзугава кивает сам себе и уходит, прикинув, что ведьме нужно уединение и тишина. Пользуясь возможностью, осматривает постоялый двор: гостей немного — несколько торговцев, да семья фермеров. Амэ, найденный на конюшне, благодарно принимает из рук истребителя сушеные яблоки, купленные у тихих крестьян. — Как думаешь, еще рано, или уже можно возвращаться? — Спрашивает Санеми у жеребца. Амэ предпочитает отмолчаться, довольно жуя угощение. — Вот и я не знаю… За него все решает слух — по двору разносится нежная мелодия. Как зачарованный, Шинадзугава идет на звук — прямо в общую комнату, где остановились торговцы. Жадно ловя каждую ноту, пробирается поближе и замирает, как вкопанный: Касуми сидит в окружении постояльцев и виртуозно перебирает струны сямисэна под счастливыми взгядами крестьянской детворы. Однажды Санеми надолго задержался в Поместье Бабочки: едва не лишился ноги в особенно тяжелой схватке против целого гнезда демонов. Соседние койки занимала неразлучная троица — чокнутый кабан, ноющий малец и наглец, прятавший в коробке сестру-демона. Тогда Санеми еще не знал, какая Незуко замечательная. Какие они все удивительные. Тогда он только отворачивался к стене, силясь не прибить, списав смерти на неудачное лечение. Но в одну из ночей все же поднялся — нытик раздобыл где-то музыкальный инструмент. Ненавистная больничная палата тогда преобразилась до неузнаваемости. Быстрая мелодия уносила Столпа куда-то далеко. Туда, где не было демонов, где не было ни крови, ни боли. Туда, где Генья не рыдал над прахом матери, а нянчил живых и здоровых младших братьев: смеясь, они носились друг за другом в пышных летних садах. А небо над головой было ярким… Голубым. Колдунья играет не хуже, чем Агацума в ту ночь: звон весенней капели смешивается с шорохом молодой листвы. Мелодия то замедляется, то ускоряется. Оплетает нежным вьюном, согревает мягкими лучами, то будоража, то успокаивая. Шинадзугава будто раскачивается на качелях — вверх и вниз. И, подхватываемый свежим ветром, парит — свободный и легкий. А Касуми продолжает творить свое колдовство. В прозрачных глазах отражаются слабые огни, пальцы неуловимо перебирают струны сямисэна. Еще вчера эти глаза холодно смотрели на истерзанные разбойничьи тела. Еще вчера эти пальцы сжимали блестящие кунаи. Санеми не может оторвать взгляда, не может перестать сравнивать картины прошлого и настоящего. Он не знает, кем стал за эти годы, и смирился с неизвестностью. Но ей подобного позволить не в силах. — Кто ты, Касуми? — одними губами спрашивает Шинадзугава, смотря на ее лицо, озаренное едва заметной улыбкой. Никто не слышит его беззвучного вопроса, но ведьма все чувствует, как обычно читает мысли и поднимает взгляд — прямо на него, стоящего в тени позади восторженных постояльцев. И в ее глазах он видит то, чего не замечал раньше — живые. И хозяин и торговцы, и ребятня просят сыграть еще, но Касуми лишь качает головой и уходит, желая всем доброй ночи. Санеми уверен — сегодня все, кто слышал ее музыку, действительно будут спать хорошо. Все, кроме него. Расстелив футон у дальней стены, Шинадзугава украдкой смотрит, как колдунья расплетает высокий пучок, медленно расчесывает длинные волосы простым деревянным гребнем, выпивает какую-то настойку, принесенную с кухни благодарным владельцем двора и тушит свет. — Генья был моим братом. — неожиданно выпаливает Санеми: сам не знает, почему. Просто чувствует — ей можно рассказать все. Молчание затягивается надолго, и Шинадзугаве уже начинает казаться, будто она уснула, не услышав внезапное откровение. Но Касуми не спит: — Каким он был? — Он был самым замечательным человеком на свете... — шепчет истребитель. Он вновь попадает в ловушку памяти, как наяву, переживает кошмар, от которого так стремился убежать. Но не выходит — бежать некуда. — И умер в ту ночь, когда мы унитожили всех демонов. — Выходит, он тоже был истребителем… — задумчиво протягивает Касуми, не опускаясь до бессмысленных слов сожалений, и Санеми ей за это благодарен — жалость ему не нужна. — Какое дыхание использовал твой брат? — Генья… — Шинадзугава старательно подбирает слова, опасаясь напугать колдунью: — Он не освоил дыхание. У него была особая способность обращать силы демонов против них самих. — Вот как? — удивляется Касуми. — Такую редкую способность освоил, а технику дыхания не смог. Необычно. Странно. — Думаешь, овладеть дыханием легко? — заступаясь за брата, обиженно отвечает истребитель. — Откуда тебе знать! Это очень сложно и дается далеко не каждому. — Мне же далось… — равнодушно зевает она. — Ты… — растерянный Шинадзугава не может вымолвить и слова, только глотает ртом воздух, осознавая, с кем все это время жил бок о бок. — Ты? Истребитель? — Я лишь сказала, что освоила дыхание. С чего ты взял, что я согласилась носить вашу форму? Все. Спи. По шорохам в темноте Санеми понимает, что она отвернулась к стенке. Мечник пытается выудить из нее еще хотя бы кроху информации, но Касуми остается нема, и вскоре комнату заполняет ровное спокойное дыхание. А Шинадзугава продолжает беспокойно ворочаться, перебирая все возможные объяснения словам Касуми. Думает, говорит сам с собой, но не находит ни одного мало-мальски логичного ответа. Зато начинает понимать, как хрупкая колдунья смогла одолеть сразу троих вооруженных до зубов бугаев. Признаться стыдно, но истребитель готов отдать многое, чтобы посмотреть, как она сражается. И не в темноте ночи, а днем: чтобы видеть как на острие катаны пляшет солнце.