Воришка

      На протяжении двух недель беспрерывный дождь продолжал омывать бесплодную французскую землю, ставя под угрозу гниения тот незначительный урожай, который оставался на огородах крестьян и монастыря аббатства.       В свете тусклого неба, под монотонные звуки дождя аббат д’Эрбле вчитывался в мелкие строки французского философа XVI века Монтень.       Совесть может преисполнять нас страхом так же, как может преисполнять уверенностью и душевным спокойствием…       Рене поднял глаза от книги и посмотрел в окно. «Совесть — внутренний голос, предупреждающий нас, направляющий и дающий знать о верном или неверном решении и действии. Совесть чиста, когда ты поступаешь верно и знаешь, что это именно так, — тогда на душе будет и уверенность, и спокойствие. Когда совершаешь что-то неправильное, первое, что напомнит тебе об этом и не даст забыть, — это именно твоя совесть, в этом и может состоять причина внутреннего беспокойства и страха, возможно, страха осуждения».       Сегодня утром он приказал монахам собрать все оставшиеся плоды с монастырского огорода и поместить их в погреб. Речь шла всего лишь о нескольких не слишком больших тыквах да скудном ящике зеленых яблок. За погребом по-прежнему продолжали наблюдать, но маленький воришка, как в уме называл вора аббат, больше не появлялся. Однако каждый день, ненавязчиво, но уверенно он закрадывался в мысли д’Эрбле, заставляя рассуждать о его несчастной, должно быть, жизни. Возможно, смерти… Слишком холодная ранняя осень могла стать причиной отсутствия мальчика, если он жил на улицах. Думая об этом, аббат мысленно отпускал мальчику все грехи и прощал ему его поступки… — Простите, отец. — В келью аббата тихо постучали. — Да, сын мой? — Рене оторвал взгляд от пасмурного неба и посмотрел на монаха. — Как вы приказали, мы собрали яблоки, но… — монах потупил взгляд, — но тыкв в огороде не оказалось, отец. Землю хорошо размыло, и в грязи видны следы маленьких босых ног. Следы тянутся до огородного забора.       Аббат поднялся с кресла и, скрестив руки за спиной, стал медленно расхаживать по своей просторной келье. — Какой шустрый и смелый мальчик, — тихо произнес он. — И он оказался умнее всех нас. Пойманный на горячем однажды, он решил сменить цель. Получил желаемое и обхитрил всех нас. — Рене не мог определиться, что именно он чувствует по отношению к ребенку. Конечно, он был сердит и испытывал сильное желание поймать наконец дитя и… А что он будет делать, когда поймает мальчика? Накажет, как и положено за воровство? Отправит на суд? Отпустит с миром, велев больше так не делать? — Какие будут распоряжения, отец? — прервал размышления аббата голос монаха. — Идемте, я хочу взглянуть на следы.       Каждую секунду дождь размывал землю все больше и больше, но следы от маленьких ступней все еще были отчетливо видны на больших кусках грязи. Рене не знал, что именно он пытается увидеть в этих отпечатках, но осознание того, что ребенок в такой холод бегает по улицам босой, было болезненным. И какой из этого можно сделать вывод? Мальчик не только нищий, но и, скорее всего, предоставлен самому себе. Хотя возможно, что его кто-то заставляет обворовывать монастырь.       Д’Эрбле прошелся по следам, что вели к ограждению и около него заканчивались. Он заглянул через низкий забор на размытую дорогу. Глубокие ямки от ног уходили в лес, после которого начинались поля и располагалась деревня. — Может, нам попробовать его заманить, отец? — спросил монах, следовавший по пятам за аббатом. — Каким образом? — Выставить в саду ящик яблок? — предложил монах. — Пусть думает, что мы не успели их убрать.       Аббат одарил монаха насмешливым взглядом. — Вы всерьез думаете, дитя мое, что мальчик купится на эту провокацию? Он слишком умен и осторожен, чтобы попасться так просто. Нет. Я думаю, нам стоит еще немного подождать. В огороде и саду больше красть нечего, остается только наш погреб. Продолжайте наблюдение. Рано или поздно, но он вернется. — Как прикажете, отец, — почтенно кивнул монах. — Идемте. Я совсем промок.       В тот момент, когда Рене отвернулся от забора, в зарослях деревьев что-то громко треснуло, словно наступили на сухую ветку. Аббат резко развернулся и внимательным взглядом обвел пожелтевший лес. Его острый слух и наблюдательность мушкетера уловили едва слышимый шорох за широким стволом дерева. — Если там кто-то есть, то должен немедленно выйти и встать передо мной, — громко произнес он.       Ответом был лишь холодный ветер, шевеливший листья деревьев. — Ладно. Идемте.       С пропажи тыкв минуло две недели. Дождь наконец закончился, и аббатство светилось в лучах осеннего солнца. Жизнь монастыря текла своим чередом. Спокойное и мирное гнездо сынов божьих готовилось к предстоящей зиме, моля Бога послать этим землям спасение.       Аббат д’Эрбле едва успел закончить вечернюю молитву, когда его уединение было нарушено громким криком, разнесшимся по монастырю. Детским криком. Крик становился все громче и отчетливее, с каждой секундой все ближе приближаясь к его келье. Рене поднялся с колен, когда раздался стук, и разрешил открыть дверь.       В келью вошел тот самый юный монах, который понес наказание за свою ложь, держа за руки маленького грязного мальчика лет семи. — Я поймал его в погребе, отец, — с неким сожалением произнес монах и опустил голову.       Холодные глаза д’Эрбле скользнули по перепуганному ребенку, который очень напоминал маленького зверька, пойманного в клетку. — Вы можете идти, сын мой, — разрешил аббат.       Монах ушел, бросив напоследок сочувственный взгляд на ребенка. — Наконец-то мы с вами встретились, мое дорогое дитя. — Рене сел в кресло и посмотрел на мальчика. — Подойдите ближе, не бойтесь.       Но ребенок оставался стоять на месте, затравленным взглядом ярко-синих глаз наблюдая за настоятелем. В свою очередь аббат осмотрел ребенка. Начиная с ног, на которых были хоть и рваные, но все же кожаные сапоги, заляпанные грязью черные штаны и серая рубаха, поверх которой мальчик набросил что-то похожее на шерстяное полотно, которое завязал в тугой узел. Но сильнее всего в глаза бросались белокурые кудри, испачканные, но красивой волной спадавшие на хрупкие плечи. Мальчик был невысок. Он едва ли доставал до пояса настоятеля. — Как вас зовут? — спросил д’Эрбле, но в ответ прозвучало лишь тихое сопение. — Послушайте, сын мой, — вздохнул он, — если вы не заговорите со мной, то мне ничего не останется, кроме как наказать вас. Мне приказать подать розги?       Мальчик слегка качнул головой и прикусил губу. — Меня зовут Жюль, отец, — тихо произнес ребенок. — И почему же вы решили, Жюль, что забраться в монастырский погреб — хорошая идея? — строго спросил аббат.       Жюль опустил голову, уперев взгляд в потертые носы сапог. — Кушать хотел. — Как и все мы, — заметил Рене.       Мальчик вскинул голову. — Но у вас есть еда, отец, и вы едите, хоть и соблюдаете пост, а у меня нет ничего, и мне не от кого ждать помощи, потому что я сирота. Если я не буду красть, то погибну. Сегодня я собирался украсть у вас в последний раз, больше вы меня не увидите, клянусь. Я собираюсь отправиться на зиму в Париж. Выжить зимой в городе намного легче. — Выдав речь признания, Жюль вновь уставился в пол и весь сжался, словно ожидал удара за свою дерзость. — Вы не единственный сирота в мире, сын мой, и если каждый будет друг у друга красть, то мир обратится в крах, — задумчиво изрек д’Эрбле. — Простите меня, отец, — почти шепотом отозвался Жюль. — Я готов понести наказание за свой грех. Только молю, не отдавайте меня на суд.       В этот момент юный воришка напомнил бывшему мушкетеру одного смелого молодого гасконца, прибывшего покорять Париж. Он слегка улыбнулся теплым воспоминаниям своей молодости и поднялся с кресла. Мальчик вздрогнул, когда высокий аббат, тихо шелестя сутаной, прошел мимо него, встав возле большого распятия, висевшего на серой стене.       Рене вспомнил строки Монтень. И как он должен поступить? Как велят правила? Закон? Или нужно прислушаться к совести, которая нашептывала совсем другое…