Воришка

      Аббат д’Эрбле всматривался в настенное распятие и пытался найти верное решение. Когда из монастырского погреба стали исчезать запасы провизии, он твердо знал, что как только виновный в краже будет пойман, то понесет суровое наказание, и на этом все закончится. Даже когда он узнал, что воришка — маленький мальчик, его первым желанием было поймать мальчишку и как следует выдрать, проучить, чтобы неповадно было красть из монастырских погребов. Но чем дальше утекало время, тем больше сомнений закрадывалось в правильность такого решения. Что изменится после наказания? Ребенок сам сказал, что собирается отправиться в Париж, чтобы выжить… Он больше не залезет в погреб монастыря, но и воровать не перестанет. Он крадет, дабы выжить. Он грешит, стараясь выжить. Это замкнутый круг, в котором простое наказание не имеет никакого значения. Он мог бы отдать мальчика на суд, что равносильно смерти. Воровство каралось очень сурово, и, несмотря на столь юный возраст, ребенка вполне могли бросить в тюрьму и на долгое время забыть о нем. Об этом и речи быть не может. Возможно, его сердце с возрастом ожесточилось, но не настолько, чтобы косвенно стать убийцей мальчишки.       Рене повернул голову и взглянул на притихшего в ожидании своей участи мальчика. Жюль нервно закусил нижнюю губу и теребил края местами рваной рубахи. Он выглядел неправильно посреди кельи аббата, и в то же время создавалось впечатление, что ему здесь самое место, просто наряд несоответствующий. А какой должен быть у него наряд? Д’Эрбле снова обратил свое внимание на распятие, и его совесть совместно с сердцем подкинула облик сына графа де Ла фер, и решение само собой, словно посланное свыше, появилось в его голове… Он знал, как должен поступить. Почему бы и нет? Разве он не сможет воспитать мальчишку и попробовать познать что-то похожее на отцовские чувства? Его монастырь вполне мог прокормить еще один рот… Лично он сам, если уж рассуждать по всем критериям. Он, шевалье Арамис, аббат д’Эрбле. Мушкетер, который больше аббат, и аббат, который больше мушкетер. Если он может помочь одной заблудшей душе, которая сама явилась в его монастырь, то почему он должен поступать по правилам, а не по зову своего сердца? Мушкетер Арамис поступил бы именно так. — Что со мной будет, отец? — набравшись смелости, спросил Жюль. Напряженная тишина от затянувшегося молчания настоятеля становилась пытке подобна. — Я не отдам вас на суд, сын мой, успокойтесь, — спокойно ответил Рене, отходя от распятия и медленно подходя к мальчику, которому пришлось поднять голову, чтобы видеть худое лицо аббата. — Благодарю вас, отец, — радостно ответил мальчик. Но его радость быстро сменилась иным волнением, и он настороженно встретился со строгими глазами настоятеля. — Сечь велите? Тогда молю вас, не мучьте меня ожиданием. — Так спешите в Париж, дитя мое? — Тонкие губы Рене слегка приподнялись в намеке на улыбку. — Ожидание хуже самого наказания, прошу вас, отец, — на одном дыхании ответил Жюль. И хоть мальчик и пытался казаться храбрым, аббат видел, что тому очень страшно. Ребенок был настолько бледным, что его лицо почти сливалось с белокурыми локонами, и только синие глаза ярко светились, освещая келью подобно двум звездам. — Я не велю вас сечь, вы можете успокоиться и по этому поводу, — ответил д’Эрбле. — Однако я вынужден вас предупредить, что впредь не буду столь милосерден. Воровство в монастыре карается очень сурово. — Я больше не стану воровать из монастырей, отец, — выдохнул Жюль. — Богом клянусь. — Вы больше вообще не станете воровать, сын мой. — Рене вернулся в свое кресло. — Потому что я намерен оставить вас в своем монастыре. — Отец? — непонимающе нахмурился мальчик, подходя чуть ближе к настоятелю. — Я вас не понимаю… — Вы производите впечатление довольно умного мальчика, уверен, вы прекрасно поняли мои слова. — Рене стал медленно перебирать черные бусины, но его глаза по-прежнему внимательно смотрели на ребенка, которого он собирался оставить на своем попечение. — Сколько вам лет, дитя? — Восемь, отец, — ответил Жюль. Он до конца не мог поверить в свою удачу. Еще час назад под страхом наказания и даже смерти он собирался обворовать погреб монастыря, настоятелем которого был аббат д’Эрбле. А сейчас аббат не только не наказал его, но даже собирался дать ему постоянную крышу над головой. Ему больше никогда не придется скитаться по улицам в поисках еды и ночлега. — Для монаха вы слишком юны, — словно прочитав мысли мальчика, продолжил Рене. — Вы станете моим воспитанником. Для начала. А после мы посмотрим, что из этого выйдет. Господь укажет нам верный путь.       Яркие глаза Жюля подозрительно заблестели в лучах осеннего солнца. — Вы так добры ко мне, отец. — В избытке чувств мальчик быстро шагнул к настоятелю и, взяв его руку с легким узором морщин в свои, приложился к ней губами. Но секундой позже, смутившись от осознания своего неуместного порыва, он отступил, и на его бледных щеках выступил румянец. — Простите… — Все хорошо, дитя мое, — улыбнулся настоятель. Искренно, как улыбался в былые времена мушкетерского прошлого. С каждой минутой он все больше убеждался в правильности своего решения. Нет, его сердце вовсе не нуждалось в каких-либо убеждениях, но радость мальчика, озаряемая невинной улыбкой на губах, не могла не послужить дополнительной каплей одобрения его решения. Мальчик был симпатичен, если не сказать красив. Детей с такими чертами изображают в виде ангелов в римских соборах. — Как давно вы живете на улице? — Всю жизнь, отец, — ответил Жюль. — У меня никогда не было постоянного дома. Некоторое время я служил в одном трактире в Париже, около месяца, но потом сбежал… — Сбежали? — Хозяин трактира был жесток, — опустил глаза мальчик. — Лучше жить на улице, чем терпеть ежедневные побои за кусок хлеба. — Лучше кусок хлеба украсть? — Да, — не раздумывая ответил Жюль. — Я украл вчера и эти сапоги, отец, — сам не зная зачем, признался мальчик. Но некое внутреннее чувство подтолкнуло его к этому признанию. Возможно, милосердие аббата способствовало его откровению. — Я знаю, — немного холодно ответил д’Эрбле. — Может, вы хотите исповедаться? — Нет, — покачал головой Жюль. — Я грешил. Но разве не по божьей воле я оказался сиротой, вынужденным грешить, чтобы выжить? Почему у меня нет матери? Нет отца? — У вас есть отец, дитя мое, — ответил аббат. — Просто вы этого не осознаете. Из всех возможных путей, которыми Всемогущий Господь Бог мог относиться к человечеству, он выбрал язык семьи. Он мог бы представлять себя благосклонным диктатором или терпеливым господином. Но вместо этого он выбрал слово «отец». Он описывает себя как отца, потому что мы все знаем, кто такой отец и что он делает. Даже если у нас не было земного отца, который бы хорошо с нами обращался, мы имеем внутреннее понимание того, каким должен быть хороший отец. Бог вложил это понимание в наши сердца. Мы все желаем, чтобы нас любили, защищали и ценили. Земной отец должен удовлетворять эти потребности. Но даже если этого не происходит, это сделает Бог. Иисус учил своих последователей обращаться к Господу как к отцу. — Но я много раз обращался к Господу, молил его о спасении, но он никогда меня не слышал, — печально, но с неким вызовом сказал Жюль.       Аббат д’Эрбле поднялся и встал перед мальчиком, вынуждая того вновь поднять голову. — Вместо того, чтобы поступить по закону и отдать вас на суд, я решил наставить вас на путь истинный, — заговорил он, тонкими пальцами касаясь подбородка мальчика. — Вместо того, чтобы высечь маленького воришку, я проявил милосердие, ибо мне жаль вас. Теперь скажите мне, сын мой, Господь и сейчас глух к вашим молитвам?       Жюль попытался опустить голову, но твердая хватка на подбородке не позволила ему это сделать. — Ответьте мне, дитя, — строго повторил настоятель. — Нет, — прошептал мальчик, и из уголков его глаз скатились слезы. — Нет…       Пальцы аббата переместились с подбородка на щеки и осторожно смахнули крупные капельки. — Откуда вы родом, Жюль? — Я пришел из Гаскони, отец. — Несмотря на слезы, мальчик произнес это так, что вновь напомнил Рене молодость и вызвал улыбку. — Мне стоило бы об этом догадаться. — Он отпустил мальчика и подошел к двери. Открыв ее, он несколько раз хлопнул в ладоши и подозвал монаха. — Слушаю вас, отец. — Ребенка необходимо помыть и накормить, после поместите его в соседнюю от меня келью, — распорядился аббат д’Эрбле и повернулся к мальчику. — Ступайте, сын мой. О вас позаботятся. А завтра утром мы продолжим наше знакомство. Ступайте. — Жюль вышел из кельи, а аббат д’Эрбле опустился на колени для поздней молитвы.