Воришка

      С тех пор как Жюль стал воспитанником аббата д’Эрбле, минул месяц. С первых же дней пребывания под святыми сводами старого монастыря он понял, что в одночасье окунулся в жизнь настоящего дворянина. Несмотря на то, что мальчик жил в монастыре в простой келье с самым обычным убранством, его одежда была сшита из дорогих материалов, подобно тем, что носят наследники знатного рода. Настоятель всерьез занимался его воспитанием. Жюль сразу понял, что за счастливую звезду судьбы и спрос с него будет соответствующий, ибо аббат ни в чем не терпел возражений и неточностей. Его внешний вид должен быть безупречным вне зависимости от того, чем он занимался. Делал уроки, молился, трапезничал или гулял. Настоятель всегда ждал от него прилежности в одежде. Строго следил за его манерами за столом, поправлял речь и обучал умению вести разговор. Раннее утро мальчика начиналось с молитвы, омовения и трапезы, после чего следовали уроки под руководством Рене в его собственной келье, а затем прогулка, где аббат рассказывал воспитаннику истории из своего мушкетерского прошлого, приучал мальчика к литературе и философии. И Жюль очень старался следовать строгим требованиям аббата и охотно впитывал знания. — И вот настал день, когда в Париж прибыл гасконец, — произнес д’Эрбле. В очередную прогулку вокруг монастыря Рене решил рассказать воспитаннику историю об одном из своих лучших друзей. Они медленно вышагивали по садам аббатства, наслаждаясь легким осенним ветерком. Осень во Франции наконец установилась, обретя насыщенные краски, и больше не заливала провинцию проливными дождями. — И звали его д’Артаньян. — Я когда-нибудь познакомлюсь с вашими друзьями, отец? — спросил Жюль. — Познакомитесь, — ответил настоятель. — А когда? — Всему свое время, дитя мое, — улыбнулся д’Эрбле. — Слушайте дальше. И вот дерзкий гасконский юноша, в первый же день прибытия в Париж, нашел на свою шею массу неприятностей. Мало того, что его обокрали, избили и он сразу же привлек внимание важных политических фигур, так он умудрился поссориться с мушкетерами, включая меня. — И что же стало потом, отец? — с любопытством спросил Жюль, чуть ли не подпрыгивая вокруг высокого аббата. — Что стало с вашим другом? — Он стал служить Франции, — ответил Рене. — Медленно, но верно добиваться поставленных целей. Он всегда был истинным мушкетером и преданным другом. Он из тех людей, за которых можно спокойно отдать свою жизнь, и он сам, не думая, отдаст свою жизнь за вас, если понадобится. Он очень храбр.       Жюль немного помолчал, обдумывая слова настоятеля. Они свернули из сада и оказались на огородах, где когда-то росли тыквы, которые он украл всего лишь полтора месяца назад. Мальчик почувствовал неловкость и бросил виноватый взгляд на аббата. Но тот смотрел вперед, подставив лицо теплым лучам солнца, и как всегда медленно перебирал в руках четки, и не видел немой вины в синих глазах ребенка. Или делал вид, что не видит. — Я во всем хочу быть похожим на ваших друзей, отец, — сказал Жюль. — Я привожу вам в пример своих друзей не для того, чтобы вы во всем были на них похожи, сын мой. — Аббат внимательно посмотрел на мальчика. — Я хочу, чтобы из моих рассказов вы извлекли важные уроки о понятии чести, храбрости и преданности. Научились правильно мыслить, но вовсе не повторять всех поступков героев моих рассказов. Мы совершали и глупости, за которые в итоге дорого платили. Вы должны быть самим собой, Жюль. Я ценю это в людях. — Я не разочарую вас, отец, — вздернул подбородок Жюль, на что д’Эрбле слабо улыбнулся и провел рукой по голове мальчика. Он редко показывал подобное проявление чувств, полагая, что излишняя ласка ни к чему будущему мужчине. Но иногда ребенок слишком сильно напоминал ему самого себя в молодости, и рука бессознательно тянулась коснуться белокурых локонов.       После прогулки следовала месса, затем трапеза, и Жюль проводил несколько часов в одиночестве в своей келье. За это время он должен был выполнить все уроки, заданные на следующее утро, а оставшееся свободное время посвятить чтению литературы, которую выбирал настоятель, а также истории и Библии.       Покончив с уроками, Жюль начал читать притчу Иисуса Христа о блудном сыне в пятнадцатой главе Евангелия от Луки, когда услышал шум, который раздался из соседней кельи аббата д’Эрбле. Жюль всеми силами старался унять свое любопытство и читать дальше, но в тот момент, когда в келье что-то громко звякнуло, словно скрестились между собой две шпаги, любопытство переселило мальчика, он отложил Библию в сторону и тихонько вышел из своей кельи. Подкравшись на цыпочках к двери кельи настоятеля, он как можно тише приоткрыл ее и заглянул в щель. Первое, что бросилось ему в глаза, это открытое настежь окно и сам аббат, одетый вовсе не в фиолетовую сутану, а обычное дворянское одеяние. Сиреневый кафтан, расшитый простой серебряной нитью, и такого же цвета широкие штаны, заправленные в высокие черные сапоги. С его правого бедра свисала шпага, а на пояснице виднелся кинжал. Рассматривая настоятеля, Жюль вдруг вспомнил его слова, что он аббат, который больше мушкетер, и мушкетер, который больше аббат. Теперь он начинал понимать, что значат эти слова. Жюль собрался вернуться на место, опасаясь, что его заметят, но тут Рене вдруг повернулся и спрятал под окно веревочную лестницу. Затем закрыл окно, и Жюль понял, что теперь точно пора уходить, иначе ему неминуемо достанется за подсматривание. Он осторожно прикрыл дверь и быстро вернулся в свою келью.       Засыпая, Жюль думал о том, куда же ездил настоятель и почему он пользовался веревочной лестницей, а не воротами аббатства. Этот вопрос не давал ему покоя и на следующее утро. И все закончилось тем, что Жюль так потерялся в своих раздумьях и догадках, что нечаянно пролил чернила на только что законченный урок французского. — Нужно быть осторожнее, сын мой, — строго заметил аббат. — А если бы вы пролили чернила на книгу? Библию? — Простите, отец, я случайно, — испуганно ответил Жюль, смотря в холодные глаза д’Эрбле. — Простите. — Впредь будьте осторожнее. — Да, отец. — Ступайте к себе и заново перепишите урок, — продолжил аббат. — Наша прогулка сегодня отменяется. Когда закончите, принесите мне урок. Ступайте, Жюль.       Жюль не посмел возразить, молча взял пергаменты, чернила и ушел в свою келью.       Несколько часов спустя мальчик закончил переписывать французский. Он закончил бы раньше, если бы не поставил несколько жирных клякс в середине работы. Он знал, что настоятель не примет такую грязную работу, потому что всегда требовал чистоты и прилежности в его уроках. Осторожно собрав пергаменты, Жюль направился в келью аббата, которая оказалась пуста. Настоятеля не было на месте. Мальчик решил вернуться к себе, но тут его взгляд зацепился за нечто особенное. Возле кресла аббата стояла шпага. Самая настоящая шпага. Оружие мушкетера! Оружие дворянина! Жюль мечтал стать одним из лучших фехтовальщиков Франции. Как аббат д’Эрбле, как все его друзья. Жюль не совсем понимал, что он делает, но желание прикоснуться к шпаге оказалось слишком сильным. Он положил пергаменты на стол и подошел к креслу. Несколько минут он с восхищением рассматривал шпагу, после чего протянул руку и пальчиком коснулся черных ножен. Его рука остановилась на эфесе, но чтобы вытащить клинок из ножен, ему пришлось придержать его другой рукой, ибо шпага была очень большой. И вот металл блеснул перед глазами восторженного мальчика, который впервые в жизни держал обеими руками настоящую шпагу. Шпагу Арамиса! — Защищайся, несчастный! — воскликнул Жюль, взмахивая шпагой в сторону окна. — Я отрежу тебе уши! — Сначала попробуйте до них дотянуться, сын мой, — раздался спокойный голос аббата.       Жюль вздрогнул от неожиданности, по его спине пробежал легких холодок, и он чуть не выронил шпагу из рук. Он повернулся и посмотрел на подошедшего к нему настоятеля. — Простите, отец, я только посмотрел, — тихо произнес он. — Тогда за что вы просите прощение, дитя мое, если, по вашим словам, вы только посмотрели? — с прежним спокойствием спросил д’Эрбле, но его голубые глаза продолжали пронизывать Жюля строгим взглядом. — Может, все же за то, что вы без разрешения вошли в мою келью? За то, что без разрешения решили взять мою шпагу и поиграться с ней?       Жюль опустил голову и бросил испуганный взгляд в дальний угол кельи настоятеля. В тот самый угол, где с недавних пор стояла деревянная лавка, а рядом с ней ваза с розгами. Но еще ни разу аббат не наказывал его так сурово, только приказывал молиться и лишал прогулок, когда он допускал ошибки в уроках. — Простите меня за то, что вошел без разрешения в вашу келью и взял без разрешения вашу шпагу, отец. — Жюль нашел в себе смелость и слегка приподнял голову, но заставить себя заглянуть в голубые глаза аббата не смог.       Д’Эрбле с минуту молчал, но потом протянул руку и приподнял голову мальчика за подбородок. — Я прощаю вас на первый раз, сын мой, и не накажу так, как вы того заслуживаете, но учтите, это будет единственное предупреждение. Если вы еще раз посмеете войти без разрешения в чужую келью и трогать чужие вещи, то понесете суровое наказание. Вам ясно? — Да, отец, — тихо ответил Жюль, и тонкие пальцы отпустили его подбородок.       Рене подошел к креслу и вернул шпагу обратно в ножны. — А когда вы начнете обучать меня фехтованию, отец? — наблюдая за каждым движением настоятеля, спросил Жюль.       Д’Эрбле повернулся к ребенку и не смог скрыть легкой усмешки. Гасконская кровь, черт бы его подрал! — Когда вы перерастете шпагу, Жюль. — А когда это случится? — Думаю, когда вам исполнится десять, вы будете готовы начать уроки фехтования. — Настоятель сел в кресло. — А теперь покажите мне свой урок. Вам есть чем заняться до того времени.       Следующие несколько дней пролетели в уже привычной для Жюля рутине, пока в один из вечеров он снова не услышал из кельи аббата шум. Он насторожился, прислушиваясь к каждому шороху. Через несколько минут он услышал, как настоятель почти бесшумно вышел из кельи и прошел мимо его двери. Жюль вспомнил, что сегодня вечером аббат должен был навестить одного монаха, который захворал. Мальчик отложил книгу в сторону. Его сердечко значительно участило свое биение. Как же ему было интересно узнать, куда иногда отлучается из аббатства настоятель. И почему он делает это через окно? Решив, что он взглянет всего лишь одним глазком, мальчик быстро вышел из кельи и приоткрыл дверь в келью настоятеля. Окно было открыто настежь. Какие здесь могут быть подсказки? Его глаза широко распахнулись, когда он увидел не только шпагу, стоящую на том же самом месте возле кресла, но и пистолет, лежавший на столе рядом. Искушение потрогать пистолет стало слишком сильным. Он колебался, бросив взгляд на вазу с розгами, а затем на шпагу и пистолет. В этот момент из-за угла появился монах, и мальчику ничего не оставалось, кроме как спрятаться за дверью кельи настоятеля. Он прислушался. Монах, конечно же, прошел мимо. Жюль выдохнул и снова взглянул на пистолет. Подкравшись на цыпочках, он взял тяжелый пистолет в руки. Ему показалось, что он был еще тяжелее, чем шпага. И в ту же минуту, как только пистолет оказался в его руках, они словно начали жить отдельной жизнью. Жюль направил пистолет на открытое окно, за которым виднелось вечернее темное небо, и сделал вид, что стреляет. — Бум! Бум!       Он на самом деле нажал на курок, но ничего не произошло. — Бум!       Жюль начал представлять противников, которые прятались за деревьями, стрелял и кричал, что они все будут убиты от руки гасконца. — Ах ты глупый злодей! Бум!       Мальчик так увлекся своей игрой, что потерял счет времени, забыл, где находится и чем все закончится, если его поймают. Он очнулся только тогда, когда дверь кельи громко стукнула. Жюль подпрыгнул от этого стука, рука дрогнула, и пистолет улетел вниз за окно. — Значит, вы решили проигнорировать мое предупреждение, сын мой, — от голоса Д’эрбле повеяло таким холодом, что мальчику захотелось самому выпрыгнуть в окно вслед за пистолетом. — Ступайте и принесите пистолет, — приказал он.       Жюль медленно повернулся к аббату. — Простите… — Ступайте за пистолетом. Немедленно! — строго добавил настоятель, приближаясь к ребенку. — Но… Быстрее воспользоваться лестницей, — пролепетал Жюль и тут же побледнел подобно покойнику, поняв, что сболтнул лишнее, когда лицо аббата потемнело от гнева, а голубые глаза превратились в два куска льда. — О какой лестнице вы говорите? — Его пальцы схватили мальчика за подбородок. — Отвечайте! — Веревочная лестница под окном, — ответил Жюль, смаргивая набежавшие слезы. — Простите, отец, я ничего с ней не делал… — Вы следили за мной? — Нет. — Говорите правду, дитя мое, не усугубляйте свою вину ложью, — сурово протянул д’Эрбле. — Несколько дней назад я видел, как вы вернулись в аббатство через окно. Я не следил, честно! Я только посмотрел! Только взглянул! Простите, я больше не буду! — Вы все время только смотрите, не понимая, что тем самым совершаете серьезные провинности, сын мой. — Аббат чуть наклонился к лицу мальчика. — Любознательность не является смертным грехом, но порой влечет за собой очень серьезные последствия. Ступайте за пистолетом. И поторопитесь. — Он выпустил ребенка, и тот быстро выбежал из кельи.       Д’Эрбле подошел к распятию и вздохнул. Ему не хотелось делать то, что он собирался сделать, но мальчик не оставил ему выбора. Видит Бог, он проявлял к тому милосердие с первых же дней их знакомства, но, видимо, человеку иногда нужна порция боли и страданий, чтобы осознать некоторые вещи. — Отец. — Жюль вернулся и протянул аббату пистолет. — Простите меня… — Высеку и прощу, — ответил д’Эрбле, принимая из рук мальчика пистолет. — Ступайте в угол, сын мой.       Жюль печально посмотрел в глаза настоятеля, но наткнулся лишь на два ледяных камня, закусил губы и поплелся в указанном направлении. Было страшно. Очень страшно. В его жизни было много побоев. Хозяин трактира лупил его по всему телу, чем под руку попадется, но его никогда не секли в качестве наказания. Заслуженного наказания. Он осмотрел деревянную лавку и тихо заплакал. — Мне привязать вас? — спросил аббат. — Нет, — покачал головой Жюль. — Не надо, пожалуйста. Я вытерплю. — Напомнив себе, что в жизни бывают вещи пострашнее заслуженной порки, мальчик стащил штаны и улегся на скамью. — Полагаю, на первый раз дюжины достаточно. — д’Эрбле вытащил прут из вазы, взмахнул им, отряхивая от лишних капель, и далее без лишних слов начал наказание.       Первые шесть ударов Жюль вытерпел, как настоящий гасконец. Молча. Лишь изредка выдыхал сквозь плотно сжатые зубы, и только в конце он позволил себе разрыдаться. Порол бывший мушкетер мастерски. Вероятно, с тем же умением и изяществом он колол и клинком. В его ударах не было гнева или жестокости, только праведная боль, украсившая ягодицы мальчика двенадцатью алыми полосами. — Поднимайтесь, — тихо разрешил аббат.       Жюль поднялся, быстро вернул одежду на место, хлюпнул носом и посмотрел в глаза настоятеля. Они больше не выглядели словно куски льда, и его это очень обрадовало. Он так боялся увидеть в них разочарование, но ничего похожего в голубых глазах не наблюдалось. — Простите, отец. — Я вас прощаю, сын мой. — Д’Эрбле коснулся головы Жюля и притянул к себе, позволив лбу мальчика прикоснуться к его сутане.       Для Жюля этот простой жест ласки стал каплей спасения и понимания, что его окончательно простили, и он уткнулся в приятно пахнущую какими-то травами и ладаном сутану и в полной мере дал волю слезам.