Воришка

— Что вы можете нам рассказать, епископ Ваннский? — раздался тихий голос главы ордена иезуитов. — Какой вывод вы сделали из своих наблюдений за новой школой? Есть ли польза в новой воспитательной программе по рекомендациям Вивеса? — Монсеньор. — Рене чуть откинул с лица черный капюшон мантии и посмотрел в старое, морщинистое лицо главы ордена. — Я не наблюдаю никакого прогресса в образовательной системе детей простолюдинов. Образование и воспитание остались на прежнем уровне. Дети ежедневно подвергаются насилию. Мальчики учатся второй месяц, но до сих пор не могут написать даже своего имени. И проблема вовсе не в их нежелании учиться, не в скудоумии, а проблема в самих учителях. Если мы хотим, чтобы образовательная система низших слоев населения улучшилась, нам нужно полностью изменить педагогический состав. Школам нужны учителя, разделяющие и понимающие трактаты Вивеса, желающие помочь детям, а не губить их. Я думаю, что лучшим решением станут педагоги из нашего ордена. Наши образовательные учреждения самые лучшие, и только мы можем изменить уровень образования простых школ. От старых учителей с их устоявшимся мировоззрением по отношению к детям необходимо избавиться, и как можно скорее.       Глава ордена иезуитов медленно заходил по залу старого испанского аббатства, о чем-то усердно размышляя. Тем временем Рене внимательно поизучал опущенные головы братской коллегии в черных капюшонах. Его внутренний стрежень воина, чутье мушкетера буквально кричали, что среди братьев находится тот, кто всеми фибрами души желает ему смерти. Желает смерти еще яростнее, ибо он убил его сына. И он может попытаться отомстить ему, убив Жюля. Причинить боль его сыну. От одной только мысли, что с его дорогим мальчиком может что-то случиться, Рене пробирала дрожь до самых костей. Сжав под мантией эфес шпаги, он был готов в любой момент отразить нападение. Нападение готовится, он в этом не сомневался. И исход схватки один — смерть того, кто затаил на него злобу. — Продолжайте наблюдение за школой до конца лета, епископ Ваннский, — прервал размышления Рене сиплый голос главы иезуитов. — Возможно, учителям нужно время, чтобы приспособиться к новой школьной политике. Если за два месяца ничего не изменится, то мы обсудим ваше предложение на следующем совете, который состоится в сентябре. А сейчас давайте помолимся, братья, и попросим Господа нашего наставить нас на путь истинный.       После совета Рене дождался, когда из монастыря выйдут все братья, и специально, пешим отправился на улицы города, решив скрыться в одном безлюдном переулке. Он заметил, что за ним следят, едва выйдя из монастыря, и умышленно завел преследователя на пустынную улицу. — Покажите свое лицо, сударь! — Епископ скинул мантию, отбросил ее в сторону и обнажил шпагу. — Я хочу увидеть лицо того, кто несколько раз пытался меня убить! — О, непременно. — Священник снял капюшон и поднял на Рене полные злобы серые глаза. — Я мечтаю убить вас, ибо вы отобрали у меня самое желанное. Вы лишили меня моей цели. Вы забрали у меня мое аббатство. — Из-под полов его плаща показался острый клинок, который он направил на епископа. — Только я должен был стать настоятелем южного монастыря! Только я! А не французский аббат! — Это было решение главы нашего ордена, — спокойно заметил Рене. — Разве заповедь ордена иезуитов не велит безоговорочно принимать решения главы ордена и подчиняться ему? — Плевать, — яростно огрызнулся священник. — Теперь я убью вас за то, что вы забрали часть моей жизни. Вы убили моего сына! — Он бросился в атаку, и двое мужчин скрестили шпаги. — Вы отняли у меня моего мальчика! — Ваш сын пытался меня убить, я всего лишь защищался, вы сами виноваты в его смерти. — Рене постарался ранить врага, но тот ловко отбивал его удары, из чего он сделал вывод, что дерется с хорошим фехтовальщиком. Но тот еще не знает, на кого посмел поднять руку. Он Арамис! Один из лучших фехтовальщиков Франции, королевский мушкетер, и никто не сможет побороть его в схватке на шпагах. Никогда! — шпага с силой вонзилась в живот одержимого ненавистью и местью священника. Он схватился за смертельную рану, из его рта брызнула кровь, и он упал на мощеную улицу. — Какая жалость. — Рене вытер шпагу белым платком и вставил клинок обратно в ножны. — Как скучно наблюдать за смертью глупого человека. Вы, сударь, право, сами решили свою судьбу, когда решили убить меня. Сумели бы вы побороть свою зависть, то и вы, и ваш сын сейчас были бы живы. Впрочем, вы меня уже не слышите, но я помолюсь о вашей душе. — Он накинул мантию, поднял капюшон и не спеша направился в свое аббатство.

***

      Один из самых жестоких испанских инквизиторов Томас Торквемада родился в начале пятнадцатого века в маленьком кастильском городке Торквемада в семье служителя Доминиканского ордена Иоанна Торквемады. Само название города, так же как и фамилия Великого инквизитора, происходит от слова torre cremate — «горящая башня».       Согласно местным преданиям, в этом городе когда-то сгорел феодальный замок, который принадлежал предкам Томаса Торквемады. От одного из слуг мальчик узнал, что его бабушка Алисия, как и его родной дядя Хуан де Торквемада, кардинал и теолог, были «конверсо», то есть крещеными евреями. Для Томаса это открытие стало настоящим потрясением, ведь евреи, как и мавры-мусульмане, являлись злейшими врагами христианства. А Торквемада всегда был образцовым католиком. Возможно, именно это знание и послужило главным толчком к его будущей жестокой деятельности. Томас решил, что должен очиститься в глазах Господа, для чего ему необходимо проявлять особое рвение в борьбе с врагами христианской веры. Так как его отец был служителем церкви, то с образованием у Томаса проблем не возникло, а ребенком он был весьма умным и одаренным.       Когда Томасу исполнилось двенадцать лет, он покинул дом и отправился в монастырскую школу, которую закончил с отличием. В возрасте тридцати одного года Томас Торквемада вступает в Доминиканский орден и становится одним из главных инквизиторов.       В то время в Испании проживало много так называемых испанских евреев. Из шестнадцати миллионов жителей Испании мусульмане в то время составляли три миллиона, а евреи — почти миллион. Инаковерующие, а следовательно, еретики, отступники, колдуны и ведьмы, враги в глазах церкви и государства. Против всех этих «врагов» молодой Торквемада и обратил свои гневные проповеди.       Ораторский талант он начал проявлять, поступив в доминиканский монастырь Сан-Педро. По округе разнеслась молва не только о красноречии, но и благочестии молодого монаха — он не ел ни мяса, ни рыбы, носил грубую шерстяную хламиду и спал на голых досках. Скоро Томасу начали предлагать высокие должности в Мадриде, но он каждый раз отказывался. Согласился только занять пост настоятеля обители Святого Креста в Сеговии. И в этот момент судьба подарила ему головокружительный взлет. Этот маленький монастырь посещали представители высшего кастильского общества, в том числе королева-мать с маленькой дочерью. Монах стал духовником семилетней девочки. Стоит отметить, что девочка воспитывалась под влиянием матери, которая была ревностной католичкой и отчасти переняла у нее эту фанатичность. Торквемада ухватился за это и стал духовным наставником ребенка. Влияние на девочку он имел сильнейшее, а будучи ярой католичкой, девочка видела в Томасе Торквемаде нечто большее, чем просто монаха, инквизитора или священнослужителя.       Через некоторое время из монастырского затворничества Торквемада шагнул в большую политику, обретя власть, которой не было ни у кого из испанских отцов церкви.       Девочка восходит на трон, и Торквемада становится духовным наставником не ребенка, а королевы. Инквизитор постоянно убеждал ее, что благочестие народа падает из-за соседства с иноверцами. Для начала, считал он, нужно разобраться с врагами среди самих христиан. Многие крещеные мавры и евреи продолжали тайно исповедовать веру отцов, и чтобы выявить этих отступников, доминиканец предложил ужесточить методы инквизиции.       Строго говоря, инквизиция была создана еще в двенадцатом веке по инициативе римского папы Григория IX, но до тринадцатого века не имела позднейшего своего специального значения, и церковь еще не пользовалась ей для обозначения той отрасли деятельности, которая имела целью преследование еретиков. С приходом Торквемады инквизиция переживает второе рождение, его кандидатуру своей буллой утверждает сам папа.       Одним из основных лозунгов Торквемады становится: «Испания для испанцев».       Первые шаги испанской инквизиции вызвали сопротивление в придворных и церковных кругах, считавших, что методы инквизиции не только не приведут к решению проблемы марранов в Испании, но, напротив, жестокость, не делающая различий между малым и большим преступлением, лишь усугубит проблему, вызвав бегство марранов в места, где они не будут под опекой и руководством церкви, а наказания должны быть избирательными, и основным методом интеграции марранов должно быть их терпеливое воспитание в духе католичества.       Противники инквизиции оказались в меньшинстве, и институт инквизиции интенсивно развивался. Духовник королевы быстро превратил инквизицию в мощную организацию с жесткой, почти военной дисциплиной. В каждой испанской провинции были созданы трибуналы во главе с великими инквизиторами. Руководил ими Великий инквизитор всего королевства Торквемада. По новым правилам еретики могли покаяться в течение месяца после создания в городе трибунала. Остальных отправляли в тюрьму и добивались от них признания. Тех, кто искренне раскаивался в грехах, осуждали на вечное заключение, а всех, кто упорствовал в своей ереси, ждало сожжение, получившее название «аутодафе», то есть «акт веры».       Торквемада умер, но его учения и цели остались неизменными и в семнадцатом веке.       Пятнадцатилетняя Инес провела в темнице допроса инквизиторов несколько дней, где подверглась жестоким пыткам, но так и не раскаялась в своих «грехах», называя умение врачевания даром от Бога. Признанная еретичкой и ведьмой за слишком красивую «дьявольскую» внешность, Инес была приговорена к сожжению на главной площади города Антекеры. — Вам удалось что-нибудь узнать об Инес, отец? — тревожно спросил Жюль, как только настоятель вернулся в аббатство и зашел к нему в келью. — Да, сын мой, как и обещал, я узнал все, что мог. — Рене тяжело вздохнул и взял мальчика за плечи, всматриваясь в бледное взволнованное лицо. То, что он собирался сделать, противоречило его жизненным принципам, но он не мог поступить иначе, ибо сердце подсказывало, что он принял верное решение, а о спасении души своей он подумает позже… — Настойка Инес попала в руки к одному юноше, который был другом сына главного инквизитора города. Юноше стало плохо после принятия настойки, у него случились боли в животе, и он решил все рассказать отцу своего друга, иными словами, мы были правы в своих догадках. На Инес донесли. — Что с ней? Она жива?       Рене немного помолчал, собираясь с духом, мысленно прося Господа простить его. — Не молчите же, отец! — теряя терпение, произнес Жюль. — Инес прошла допрос у служителей Святой инквизиции в этом городе, она искренне раскаялась в грехах своих, признала вину в том, что женщине не следует заниматься лекарством, и, согласно закону, ее осудили на заточение в темницу на много лет. — Но ее не сожгут? — Нет. — На сколько лет ее осудили? — Я не знаю, мой мальчик, сегодня утром ее увезли в другой город, в какой, мне неизвестно. Но мы должны возрадоваться, что ваш друг остался жив. — Я очень рад. Спасибо, Боже, — прошептал Жюль. — Отец, я бы не смог спокойно жить, зная, что мой первый, настоящий друг сгорел на костре инквизиции. — Он опустил голову и прислонился лбом к камзолу отца. — Спасибо… — Сын мой. — Рене обнял мальчика и прижал к себе. — Как вы смотрите на то, чтобы завтра утром отправиться в небольшое путешествие? К морю. Я думаю, после пережитых неприятностей, боли от потери друга, прогулка по набережной станет для вас хорошим отдыхом. И для меня тоже… — добавил он через секунду. — Что скажете, Жюль?       Жюль поднял голову и печально улыбнулся. — Поедемте, отец… Поедемте…       После вечернего богослужения, когда яркое испанское солнце скрылось за горизонтом, погружая аббатство во тьму, облачившись в грубую власяницу, епископ Ваннский спустился в «комнату покаяния». Комната покаяния представляла собой небольшое помещение, где висело лишь настенное распятие, освещаемое одной-единственной свечой, и плеть с восемью «хвостами». Комната служила местом очищения от грехов и местом, где монах занимался умерщвлением плоти в качестве наказания, наложенного настоятелем монастыря. Опустившись на колени перед распятием, Рене взял в правую руку плеть и закрыл глаза… — Премилостливый Боже, — зашептал он, выпуская концы плети на свободу. — Прости мне ложь мою… — плеть резко опустилась на левое плечо, — но я не мог так жестоко поступить с моим сыном. — Хвосты опустились на правую лопатку. — Не хотел ранить нежную душу дитя моего. — Еще один хлесткий укус прошелся по спине кающегося епископа. — Прости меня… — Раз за разом плеть раздирала его плечи, вынуждая стискивать зубы от боли плоти, но вместе с тем принося душевное очищение и спокойствие… Рене продолжал шептать слова молитвы о прощении и истязать свое тело до тех пор, пока грубая серая ткань власяницы не пропиталась кровью…       Ранним утром Жюль вместе с отцом отправился к морю. И если бы в пути юноша обернулся и посмотрел в ту сторону, где остался город, он бы увидел, как по голубому небу над Антекерой развеялись клубы серого дыма…