Воришка

      Заброшенный церковный дворик возле развалин старого храма за свое многовековое существование впитал в свои земли много крови и слез. Здесь проливали кровь благородные отважные рыцари, пытавшиеся защитить честь любимой дамы или спасти собственное оскорбленное достоинство. На утоптанной тяжелыми сапогами земле проходили жестокие дуэли, и здесь же разъясняли разногласия и юные господа, совсем еще мальчишки, чья задетая честь и гордость видела спасение от позора лишь при помощи шпаги и кинжала. Они умирали от собственной глупости, не умели вовремя остановиться, полагая, что жизнь без чести ничего не стоит, и только с возрастом уцелевшие и сумевшие пережить года бурной юности мужчины начинали смотреть на жизнь иначе, задумываясь о близких, которым они причинили много боли, чувствуя вину и раскаяние, но уже не имея возможности принести извинения.       Но Жюлю и Ноэлю было шестнадцать, а потому философствовать о ценности и ценностях жизни им не приходилось. В данный момент их смысл заключался в остром клинке, стремившемся пронзить противника насмерть. Жюль неистово бросался на Франсуа, пока Ноэль храбро отбивался от остальных двух господ, которые дрались скорее за компанию, не преследуя особых целей. Ярость и обида смешались воедино, когда сын епископа отражал сильные удары умелого фехтовальщика. Он злился в первую очередь не себя самого, ибо стыд накрыл его мощной волной, когда карточная игра закончилась и он понял, что проиграл не только все деньги, но и ценный подарок отца. Ценный прежде всего для его сердца, потому что он хорошо помнил тот день, когда отец подарил ему золотые часы, велев их беречь. Часы были вторым подарком после Аима, и он так глупо их потерял. И что теперь оставалось? Только убить проклятого жулика и вернуть свой подарок. Убить, чего бы то ни стоило, даже если сам он получит тяжелую рану.       Драка продолжалась. В какой-то момент Жюль краем глаза заметил, что его верный Ноэль получил удар в руку. Белый рукав рубашки окрасился кровью, но юноша не обратил на рану внимания, а только громко воскликнул: «Вы рано радуетесь, сударь, это всего лишь царапина!». От этих слов в груди Жюля что-то болезненно сжалось. В который раз он убедился, что Ноэль настоящий друг. Из числа тех друзей, о которых он так часто слышал от отца. Храбрый, верный и сильный, он пойдет за ним на смерть… И тут ему стало так стыдно, больно и страшно за друга, что Жюль пропустил сильный удар противника, споткнулся и упал на землю. Он тяжело дышал и смотрел в яростные глаза Франсуа, который прикоснулся кончиком шпаги к его шее… Вот и все… Жюль поднял глаза на ярко-синее небо, его взгляд зацепился за чудом уцелевший крест на полуразрушенной каменной башне церкви. Перед глазами появился отец, его голубые глаза, смотрящие строго, но с любовью… Еще мгновение, и он отправится к тем, кто дал ему жизнь… Еще секунда, и он уснет навсегда… Жюль закрыл глаза… — Сейчас, я убью вас… — Сначала вам придется убить меня, но у вас нет шансов, — раздался до боли знакомый голос. — А теперь немедленно уберите шпагу, сударь.       Жюль распахнул глаза и увидел, что в горло Франсуа упирается шпага. Отец… Он стоял рядом. В черном плаще и капюшоне, в котором он посещал собрания ордена иезуитов. Его холодный взгляд был направлен на парижанина, который медленно убрал шпагу от шеи Жюля и повернулся к Рене. — Кто вы такой? Как вы смеете вмешиваться в чужую дуэль, сударь?! — Я тот, от чьей руки вы примете смерть меньше чем через минуту, если сейчас же не вернете то, что вам не принадлежит. — Рене вытянул левую руку в черной перчатке. — Часы. — Ну что же вы стоите?! — зло выплюнул д’Амбуаз. — Убейте его! — закричал он своим друзьям, но те не спешили на помощь, замерев на краю дворика и испуганно наблюдая за разыгравшейся сценой. Рядом с ними стоял Ноэль, сжимал пропитанный кровью рукав и тоже во все глаза смотрел на Его преосвященство. Он даже не заметил, как епископ появился на заброшенном дворике.       Франсуа попытался напасть на былого мушкетера, но его шпага вылетела из руки, едва он успел ею взмахнуть. — Вы сами решили свою судьбу, — протянул Рене. — Жаль… Я бы рассказал вам о настоящей дуэли и чести, хотя нет, вы этого не достойны… — Стойте! Подождите, сударь, вы же не знаете всего, — быстро заговорил Франсуа. — Господин д’Эрбле честно проиграл деньги и часы в карты, но он… — Замолчите! — рявкнул Рене. — Вы, право, утомили меня, сударь, я не желаю ничего слушать. Часы! — Да как вы…       Острие шпаги надавило на шею, и по коже потекла тонкая струйка крови. — Держите! — Франсуа выдернул часы из внутреннего кармана камзола, едва не порвав золотую цепочку, и швырнул их на землю.       Рене всмотрелся в горящие ненавистью и злобой глаза мальчишки, испытывая огромное желание убить его, но в последний момент его рука чуть дрогнула, и он опустил шпагу, хотя внутренний голос подсказывал, что он совершает большую ошибку… — Убирайтесь! Все вы! — крикнул он. — Мы с вами еще встретимся, слышите?! — прошипел Франсуа, смотря на лежавшего на земле Жюля. — Встретимся! Щенок! Я вас запомнил!       Парижане покинули церковный дворик. Рене опустил глаза на сына и протянул ему руку, помогая подняться. Он внимательно осмотрел юношу на наличие ран и, не сказав ни слова, пошел на выход из дворика. Они молчали, пока седлали коней, и сохраняли тишину на дороге по пути в сторону аббатства. И только у владений Сен-Поль Рене строго сообщил, что намерен сопровождать виконта домой, велев сыну отправляться в монастырь и ждать его возвращения в его келье. Юноши не посмели возразить суровому тону епископа, хотя Ноэль не очень хотел, чтобы Его преосвященство провожал его в дом, где находился учитель, который отвечал за него, пока отец отсутствовал по делам ярмарки.       Тем временем Жюль вернулся в аббатство и побежал в келью отца, по пути срывая с себя грязный, пропитанный потом и землей камзол. Смаргивая злые слезы, он упал на каменный пол перед настенным распятием и громко разрыдался, ибо пик напряжения наконец достиг финала и требовал немедленного освобождения. Невыносимое чувство вины изъедало мальчика изнутри… Чувство стыда стало настолько сильным, что юноша невольно подумал о смерти, как о самом легком избавлении. Лучше бы он умер там, на церковном дворике, только бы не видеть разочарование в глазах настоятеля. Он разочаровал его, в этом нет сомнений… Он видел это, когда отец спрятал часы в складках черного плаща… Боже… Как же больно и стыдно… Как он мог все проиграть: деньги, часы, драку, доверие отца… Им завладел чертов азарт… Согласно Катехизису Католической Церкви, азартные игры сами по себе не считаются греховными, но только тогда, когда они вызывают привыкание и когда «лишают кого-то того, что необходимо для удовлетворения его потребностей и потребностей других», они становятся грехом. А он испытал гнев, один из смертных грехов, и алчность, когда поддался желанию вернуть деньги. И неважно, жулик Франсуа, или нет, он должен был послушаться Ноэля и остановиться.       Неожиданно Жюль почувствовал, что рядом с ним кто-то опустился на пол и крепко обнял, прижимая к груди. Отец… Его рубашка всегда пахла ладаном, вне зависимости от того, что надето сверху — камзол или сутана. — Отец… — Тш-ш… — зашептал Рене. — Я рядом, сынок, все хорошо… — Мне так плохо, отец… — жалобно всхлипнул Жюль. — Я только на церковном дворике понял, когда Ноэля ранили, какой я глупец… Как он? — Жюль поднял покрасневшее лицо и заглянул в голубые глаза. — С ним все хорошо? — С ним все хорошо, успокойтесь, — заверил сына Рене. — Вы не представляете, как мне плохо, — продолжил плакать Жюль. — Так больно и стыдно… Прошу вас, простите меня, отец, не разочаровывайтесь во мне. Мне очень стыдно за часы, простите… — Я никогда не разочаруюсь в вас, мой мальчик, однажды я это говорил, но я очень разочарован вашим поступком, ибо ожидаю от вас большего. Но мы переживем и этот период. Обещаю. Даю вам слово дворянина, Жюль, что мы его переживем вместе. — Отец, клянусь, я больше никогда не стану играть в карты. Никогда! Клянусь! — Жюль чуть отодвинулся от отца и перекрестился, взглянув на распятие. — Господь свидетель моим словам, я не притронусь к картам. — Не притронетесь, как и не станете без разбора бросаться на дуэль, коротая, к слову, запрещена Людовиком с 1626 года, — строго заметил Рене. — Но все равно все дерутся… И вы тоже дрались… — Дерутся. Когда речь идет о чести дамы, о настоящей чести, понимаете? А не о детских играх глупых мальчишек! — Рене почувствовал, что снова сердится на сына, как и в тот момент, когда монахи сообщили, что Жюль связался с господами из Парижа и проиграл им деньги и часы. Какой страх он испытал, узнав, что молодые люди отправились выяснять отношения на церковный дворик, одному Богу известно. Судя по виду юноши, тот действительно раскаивается, убивает себя чувством вины, не может простить себе глупость, переживания за друга… Жюль умный молодой человек, жаль, что думает он чуть запоздало… — Простите за часы, отец, — прошептал Жюль. — Простите… — Не буду скрывать, сын мой, мне больно от осознания, что вы с такой легкостью разбрасываетесь моими подарками. Аима вы бы тоже поставили на кон? — безжалостно уточнил Рене, на что Жюль опустил голову и зарыдал с новой силой. — Простите… — Поднимайтесь. — Епископ решительно взял сына за руку и подвел к столу. — Я не стану вас наказывать за игру в карты, так как вижу, что вы сами достаточно себя наказали душевным терзанием и стыдом. Напротив. Сейчас я намерен вам помочь от них избавиться, вы должны простить себя, сын мой, слышите? Как и я вас прощаю. И я не вижу способа лучше, чем стереть сердечные страдания простой физической болью. А потому я вас высеку, но добавлю за дуэль, ибо не желаю стоять на вашей могиле! Раздевайтесь! — Рене выпустил юношу и отошел в дальний угол за розгами.       Рене не стал уточнять количество ударов, только реакция самого Жюля решит, когда порку пора заканчивать. Гибкий прут орешника вычеркивал алые полосы на белой коже мальчика, который сдерживал себя из последних сил, и Рене не мешал схватке духа, позволяя взрослому ребенку и орудию лечения в его руке решить, когда битва личных чувств должна закончиться. В данный момент он исполнял роль лекаря, избавляя страждущего от боли, и только когда Жюль безудержно разрыдался, захлебываясь слезами, и его колени стали подкашиваться в такт каждому новому удару, он решил, что настала очередь настоящего наказания. Сменив прут и проглотив чувство неуместной жалости, Рене направил твердую, сильную серию ударов по бедрам. — Сейчас нет войны, — заговорил он. — Не смейте понапрасну обнажать шпагу! — Несколько хлестких взмахов подкрепили его слова, но он постарался остаться глух к отчаянным воплям юноши. — Научитесь правильно сопоставлять риск и честь, долг и желания. Вам дана только одна жизнь! Я. Не. Хочу. Вас. Похоронить! — Последние пять ударов прошлись по ногам и с хорошей оттяжкой. Жюль громко застонал и почти до крови прикусил губы, в его глазах потемнело и захотелось молить отца остановиться, но тот сам закончил наказание, обозначив за дуэль одну дюжину. — Поднимайтесь. — Рене придержал сына за плечо, помогая встать. Всмотрелся в налитые кровью глаза, тяжело вздохнул и прижал к себе. — Не нужно больше слез, мой дорогой мальчик. Не нужно… — Их и не осталось, отец… Не осталось…