Вивисекция

      Кавех аккуратно расчёсывает свои волосы, давно уже отросшие ниже плеч. Тусклые глаза не открывались. Едва могли в тот день, начавшийся неприлично поздно после слишком уж долгого сна — Кавех просыпается даже не то, что пропуская завтрак, нет, сегодня он встаёт почти точно к обеду. От затянувшихся сновидений голову как будто бы плотно обмотали тугими бинтами и всё тянули, всё склоняли вниз.       Радовало солнце, спешащее к своему зениту, хоть эти лучи и едва могли прогнать странный прицепившийся холод, нередко впивавшийся в шею. Это был не тот холод, что липнет с грозным ветром в студёные северные ночи, от которого руки сами тянутся к очагу, но тот, что укутывал во время болезней, сковывал по рукам отвратной слабостью, сопровождался скованным горлом и заразным тошнотворным кашлем. При этом, не то, чтобы его всерьёз замучал какой-то недуг — Кавех не нуждался в помощи любых врачевателей. Кажется, всего лишь в Сумеру похолодало на пару градусов, да ковры теней под изумрудами крон стали темнее, не так ли?..       Он замечает аль-Хайтама, как всегда занятого чем-то и казавшегося настолько далёким от Кавеха, невольно наблюдающего за его задумчивостью, будто бы Хайтам успел переместиться в иное измерение свои сознанием, оставляя бренную телесную оболочку здесь опустевшей.       — Какие планы на сегодня? — Он хочет хоть как-нибудь завязать диалог, старается говорить приветливее, чем есть и, подходя ближе, почти что распахивает руки для объятий.       Аль-Хайтам не отвечает. Кавех замечает как он сосредоточенно подчёркивает что-то в его листках со спокойным лицом, делая, вероятно, пометки. Сейчас он напоминает тех отрешённых детей, развлекающих себя сами, что сидят в одиночестве, придумывая какие-то свои, понятные только им, миры и правила, в которые погружаются так, что забываются, не замечая ни часов, ни родительского волнения за слишком уж молчаливое чадо.       — О, ты теперь не разговариваешь? — Кавех немного раздражается, но старается быть терпеливее и вопрошает мягче, но громче, всё ещё хочет начать диалог, — Ты собираешься сегодня в Академию?       Кавех ловит на себе его быстрый хрустальный взгляд, который всё равно прежде всего стремиться пригвозиться в бумаги, осеняя безразличием и ощущением важности его неслышимых рассуждений.       — Доброе утро. — Аль-Хайтам невнятно бормочет в ответ.       — Доброе! Так куда ты? — Кавех рад, что он отвечает, продолжает интересоваться, но опять не слышит ответа снова — Э-эй?       Кавех щёлкает пальцами около аль-Хайтама пару раз и тот, наконец-то, отвлекается.       — Не услышал. Что ты спрашивал? — Аль-Хайтам немного приспускает наушники. Причину глухоты.       Кавех смотрит на него, на эти наушники и его глаз чуть ли не дёргается.       — Опять ты отказываешься и слышать и слушать! Я поговорить пытаюсь! — Кавех, навязываясь, склоняет голову так, будто просил о пощаде на поле брани, хоть и демонстрировал раздражение, — И разве мы теперь не связаны, как ты сам говорил?       — Хм? Если чувствуешь себя связанным, как собака к привязи, то твоё право. Я ничего не говорил. — «Ах, его самая привычная манера говорить!» Он снова натягивает наушники, — Тебе нужно убрать пыль с того сервиза. Или ты снова не успеваешь?       — Прости, я занят. Я по проекту не укладываюсь, — Кавех, вздыхает и отводит взгляд, а затем почти что переходит на крик, сам того не понимая, — Да разберусь я с той пылью, просто немного позже!       Аль-Хайтам выдерживает паузу. Его лицо нечитаемо. От этой тишины повеяло так, будто Кавех снова оказался посреди зловещей зоны увядания, где воздух тяжелее, трава жёстче и раны заживают медленее.       — Тебе ещё посуду убирать. — Невзрачно бросает тот вслед, уходя, не собираясь выслушивать никакие ответы.       Он уходит. Снова натягивая наушники. Оставляя после себя тишину, плавно очищающуюся от вздора, резких слов и колких взглядов — воздух вокруг становился легче. Кавех, откладывает расчёску, на зубьях которой остаются лишние выпавшие волосы, и вертится перед зеркалом, чтобы закрепить заколки, вдруг думая о том, что чувствует себя, конкретно сейчас, чуть спокойнее, когда его соулмейт уходит, как ни странно. Каждый раз Кавех чувствует как улетают все бабочки в животе, как дышать становиться проще, когда он без него, как будто Кавех смог укрыться в доме, за толстым кирпичом, от песчаной бури. И это наводило какую-то грусть — почему ему так нравится, когда родственной души нет рядом? Это же должен быть самый близкий ему человек!..        Уже собравшийся уходить тоже, Кавех, вдруг, делая короткий вдох, жмурясь и, немножко, злясь, шагает, но не в сторону двери наружу, а разворачивается, собираясь взять, сдавшись, тряпку для уборки. И пока тот пытался занят и себя и свои мысли, невольно, всё-таки, размышляет. Почему так конфликтны отношения с его соулмейтом? Негативные мысли начали одолевать его, как замуровывали, и от всего этого снова шёл болезненный мороз по коже, особенно чувствующийся через пальцы, касающиеся влажной ткани.       Такого рода переживания всегда имеют два пути выхода: через злость и через грусть. И, уже, выплеснув агрессию через те колкие слова, что проносятся в сторону соулмейта, Кавех неизбежно становится пленником собственной печали, наваливающейся на плечи тяжёлой толстой шубой и раскатывающей сердце в лепёшку, пронизывая безысходностью недопонимания.

****

      Выходя, Кавех не спешит сразу открывать дверь и уходить. Сначала надо посмотреть, нет ли кого-то знакомого. Проверить через окна, затем через щёлку скважины, много ли людей около дома. Затем, выходя, необходимо как можно быстрее закрыть дверь и удалиться от дома, чтобы не вызвать никаких подозрений и сохранить образ. Не забыть обернуться. Этот тревожный «ритуал» уже плотно вошёл в привычку Кавеха, хоть ему и самому было противно от того как нелепо он мог бы со стороны выглядеть, будто он тут вор-домушник какой-то. Но ему казалось, ещё хуже было бы всё-таки столкнуться с кем-то, кто мог бы разболтать его секрет. А ситуацию всегда ухудшало то, что их дом был около Академии и часто оказывался по пути у кого-то, идущего туда. Как назло.       Тревожная фигура всё-таки выходит из дома, невольно воровато сутулясь. Делает несколько шагов. А затем слышит:       — Кавех? — Кто-то спрашивает его позади.       Не подгадал! Значит тут кто-то его заметил. И кто-то знающий его по имени, что самое ужасное!       Кавех поворачивается на звук подобно тому, как кошки, с удивлёнными круглыми глазками, мгновенно поворачивают голову на случайный шум за окном, будь то птица или капель,       — Привет, — слышится ему снова.       Кавех приглядывается и видит что это Тигнари. Сердце успокаивается: всё в порядке.       — Здравствуй! Какими судьбами? — Кавех тут же улыбается       — Да так, книги хотел снести обратно. — Тигнари оглядывается и одно его ухо быстро отворачивается в сторону уличного шума, в его взгляде сразу читается «скорее бы вернуться в Гандхарву, а не с этими академиками отшиваться» — Т-ц, как же в городе шумно.       В его суме действительно лежало что-то похожее на книги. Наверное, научная литература.       — Нам тогда по пути, — Кавех кивает, обрадованный хоть чем-то за сегодня.       Тигнари кивает и слабо улыбается. Однако, при этом он не выглядит особенно радостным встрече, что обычно на него не похоже. Конечно, он прямолинейно проявлял свой характер и был недоволен, если на что-то зол по-настоящему. Но его также и отличала вежливость, как скрытое от иных радушие, к ряду людей, относительно близких к нему и, с недавних пор, Кавех входил в этот негласный круг. Кавех спрашивает в лоб, когда замечает, как Тигнари хмурится так, что дёргаются мускулы.       — Что-то случилось? Выглядишь весьма обеспокоено, — Кавех склоняет голову, — Дело не моё, конечно же, но…       — Да ничего страшного на самом деле, — Тигнари сам не замечал, как напрягался, до того, как его спросили прямо об этом, и он глубоко выдыхает, всё ещё создавая достаточно обеспокоенный вид, — Был просто тип один… Всё в порядке.       — Ага. — Кавех повеселел на этой ноте разговора, — Позволь угадать: непутёвые скитальцы забрели в болота Авидьи и их снова пришлось вытаскивать за шкирку подальше, от разъяренных моровиков?       Тигнари хмыкает.       — Ах-хах. Да если бы, — Его улыбка показалась кривой, будто бы он только что прожевал горько-кислую ягоду, сильно сводящую зубные нервы и челюсти и оставляющие скверный привкус в слюне.       — Ох, ладно-ладно. Ты можешь не говорить, раз так. — Нота веселья, даренная Кавехом, оборвалась быстрее, чем родилась.       Тут Тигнари немного встрепенулся, прямо как Кавех минуты назад, когда выходил из дома. Уши лесного стража зашевелились, глаза немного забегали и, убедившись, что людей пока что мало он дёргает уже замечтавшегося собеседника за белоснежный рукав.       — Я расскажу об этом тебе. Больше никому ни слова. — Теперь Тигнари зашептал и Кавеха задели эти слова как того, кто сам хранил секрет, так что он, склонившись, кивает и начинает слушать с особенной важностью.       Тигнари, всё ещё косясь в стороны недоверчивым взглядом, набирает в грудь побольше воздуха.       — Где-то ещё неделю назад, по почте мне пришло странное предложение о сотрудничестве. Конкретнее, письмо, без опознавательных знаков. Спрашивали об одном растении с трудно произносимым названием, которое до этого даже мне было малоизвестно и, за вознаграждение, просил раздобыть образцы. Указывал, оставить в особом уголке Академии, закутке Дома Даэны, где мало кто бывает.       — Звучит как какая-то нелегальная сделка. Тебе не угрожали? — Кавех всё ещё беспокоился.       — Самое смешное, что нет. Как раз-таки, наоборот, было неудивительно, если бы меня анонимно попросили добыть или сделать что-то вопреки правил Академии, — Тигнари снова усмехнулся, но совсем невесело, и ловит на себе непонимающий, сбитый с толку взгляд Кавеха, не привыкшего к таким откровенным заявлениям, — В том то и дело. Это не какое-то запрещённое растение и не что-то требующее надзора матры.       — Зачем же тогда писать об этом лесному стражу? Разве нельзя, ну, найти уже собранные образцы? Например, в Пардис Дхяе? — Кавех разводит руками, — Или обойтись письменным описанием свойств: растение явно до этого должны были изучить!       — Могу сказать только то, что в Пардис Дхяе такое не растёт. Это действительно редкий цветок в Сумеру и такой не каждый лесник отыщет, как минимум потому что цветок попросту невзрачен. Но вопросы хорошие. Тем более, не проще было бы спросить лично этому студенту? Ему бы ещё зашифровать как-то письмо не хватало для полного счастья! — Тигнари бросает это не то с раздражаясь, не то насмехаясь над таким «шпионом».       — Значит, не хочет, чтобы кто-то знал… — Кавех не привык к таким околодетективным загадкам и его голова слегка закипела.       — Вероятно, и это всё ещё странно. Но, по итогу, когда цветы я передал в указанном месте, мне снова приходит весточка с обещанной морой. И, могу сказать, он отсыпал слишком много за этот сорняк. Нет, спасибо ему, конечно, за мору, но вот столько… — Тигнари чуть повышает голос, надрывая свой приглушённый тон, — Предполагаю только, что это какой-то очень богатый учащийся Амурты с далеко идущими планами. И очень чудной, раз может так разбрасываться.       — Для чего только эта таинственность?..       — Повторюсь, я без понятия. Будет очень неловко, если я только что помог преступнику или очередному безумцу. Почему-то этот неизвестный студент очень смущает меня. Только потом я подумал о том, чтобы надо бы подговорить Сайно проследить за получателем того растения, но было уже поздно. Да и Сайно, вероятно, был занят.       — В любом случае, сейчас уже на действия этого чудака не повлиять, а если его исследования вредоносны, то он даст о себе знать быстрее, чем сделает нечто плохое. — Кавех пытается приободрить и поддержать, — У тебя дурные предчувствия на этот счёт, да?       Тигнари кивает и поджимает хвост.       — Как с языка снял. Что-то не сходится. Думаю, стоит ли мне показывать Сайно, может он найдёт до чего зацепиться. Один раз он только по почерку и бумаге смог многое сказать об авторе. Здорово, да?       — Я тут не подскажу, стоит ли, — Кавех хмурится, а затем щёлкает пальцами — Слушай, а как обычно используют это растение? Как называется?       — «Воротник проповедника», как называют в народе, применяют чаще в парфюмерии. — Тигнари говорит это без малейшего энтузиазма, — При правильном приготовлении ингредиента у цветка будет особый аромат. Редкий и дорогой на рынке. Говорят, качественный, но очень уж резкий и гадкий для меня, … ну, имею в виду, с моей кровью и моим обонянием, сам понимаешь. Вроде как ещё ряд медицинский показаний есть, но я не могу сказать, что они особо значимы. Применяют в лечениях, но не больно часто.       — Может, в аромате и дело, раз его так ценят?       — Тогда, может, было бы легче купить сразу на всю эту мору готовые духи, а не так раскидываться лесничему, который и доложить на подозрительное поведение может, благо мне есть кому! А то, видите ли, этот студент Амурты у нас любитель посекретничать, а сам в лес не пойдёт. — заметно, что Тигнари огрызнулся, — Хорошо, что я больше не в Академии среди подобных.       — Понять этих людей не могу, честное слово. — Кавех почувствовал, что очень уж хочет сменить тему на что-то более радостное, — А раз уж мы секретами делимся, то давай я тоже расскажу.       Кавех снова сдёргивает полуперчатку, показывая на несколько секунд Тигнари свой терновник, греющий душу. Тому хватает нескольких секунд, чтобы понять, что это отнюдь не обычный рисунок у Кавеха. Он опять почти что хвастается, как юный студент первым зачётом, что ему самому казалось глупым, но ему слишком хотелось поделиться       — Ого, метка родственной души? Поздравляю тебя! Знаешь уже кто это, нет? Ищешь?       Кавех приглушённо просмеялся и произносит то, что вертелось на языке и чем были заняты его мысли последнее время.       — Аль-Хайтам.       Тигнари чуть не подпрыгнул на месте от такого заявления, а шерсть на остановившемся хвосте встала дыбом.       — КТО-КТО ТВОЙ СОУЛМЕЙТ?!       — Аль-Хайтам. — Кавех повторяет, кивает и заметно краснеет, путаясь, и снова ощущая, что пьянеет от слов — Да, я тоже… Тоже был шокирован.       Лицо Тигнари неописуемо выражала и сочувствие, и непонимание, и отвращение с толикой ужаса от таких слов, особенно когда он начал замечать на щеках Кавеха такой стыдливый и кокетливый румянец. Тигнари потребовалось несколько секунд чтобы переварить всю полученную информацию, успокоиться и понимать, что это не шутка.       — Судьба… Не ошибается. — Тигнари не особо радуется перед смущённым Кавехом, — Но тогда так странно, что вы всегда конфликтуете. Это выглядит не как предназначение, а как насмешка свыше.       Кавеха снова пробивает на притупленный смех       — Что же в этом странного? Все люди хоть раз ссорились!       — В том, что обычно люди с одинаковым метками живут душа в душу. Метки же не просто так называются родственными: они буквально как потерянные члены одной семьи, разлучённой ранее. — Тигнари казался более озадаченным и удивлённым, чем когда рассказывал о загадочном письме, — Вы же, ну, не переносите друг друга, буду говорить прямо.       Кавех чувствует скептицизм Тигнари и уже заражается этим настроем, хотя всё ещё странно улыбался, не понимая.       — С другой стороны, ведь не все родственники такие уж мирные?..       — Однако и не все вздорящие столько друг друга ранят! — Тигнари конкретно разозлился, будто бы предъявлял претензии самим высшим силам за опрометчивое решение, — Я бы сказал, что вы ругаетесь как супруги старые, но даже они многократно терпимее и добрее.       Кавех даже перестаёт так улыбаться, только поджимает уголки губ, погружаясь в задумчивость и Тигнари замечает, что его слова слишком влияют на друга. Так навязывать своё мнение ему казалось более диким, чем сама дикость судьбы, по его мнению.       — Может быть, мы просто о нём мало знаем? — Кавех оспаривает, — Он скрытный человек. Да и в конце концов эти метки же не ошибаются. Если всё так, как есть, значит, я заслуживаю это. И это лучший вариант для меня.       — Звучит как-то обречённо, тебе не кажется? Но ты прав. — Тигнари, которому до этого чуть ли не поплохело от чужих слов, как от ядовитого гриба, вдруг будто отказывается от всех своих же слов, когда они уже приближались к Дому Даэны, его конечному пункту. — Прошу прощения, я надеюсь мне только кажется всё хуже, чем есть.       — Что ни делается, то к лучшему, не так ли? — Кавех снова засиял и почти пропел эти слова совершенно радостно       В конце концов, они кивают друг другу на прощание и расходятся. Пусть и оставляя друг друга крайне озадаченными.