Подарок недовольным

Несколько дней — если верить хромающему Направлению — проползли под знаком жутчайшей зелёной тоски. Я неподвижно сидел на одном месте, играя с Рабаном во все игры со словами, которые удавалось вспомнить. Иногда приходил Юмашёв, нагруженный новой порцией пурпурного мяса — кажется, он так старался меня задобрить. Не ожидал, что нас здесь вообще будут кормить — твари вроде нас лучше всего мрут именно с голоду. С другой стороны, что проще было перебить полудемонов ещё на иххарийских улицах? Ох уж эти мне колдуны, вся логика шиворот-навыворот. От нечего делать я даже отчекрыжил себе несколько пальцев и вырезал из них шахматные фигуры. Доску начертил ядом на собственной штанине и долго играл сперва с Рабаном, потом с Юмашёвым. Тот, правда, больше любил игру в двадцать одно, но разрезать штаны на карты я отказался. За эти дни освободились ещё несколько испронгша. Я видел, как Юмашёв каждый раз шушукался о чём-то с «камрадами», то и дело показывая на меня когтями — кажется, объяснял, кто я такой и почему со мной лучше не связываться. Спина у Рыцаря Кадафа к тому моменту уже зажила, однако выбоина в хитине осталась ощутимая, и на испронгша это произвело впечатление. Несколько раз в чашу заглядывали люди. В основном те же Креол и Тивилдорм, ещё какой-то слащавого вида толстяк и красавица-брюнетка, в которой я признал Креолову ученицу — виделись, помнится, на Девяти Небесах. Из уважения к даме я даже встал и сделал что-то вроде реверанса. Завидев меня, девушка округлила глаза, а потом так яростно разоралась на Креола, что тот даже отгородился посохом. Полудемоны дружно заржали. Со стороны я напоминал себе статую Будды — сижу себе, никого не трогаю, починяю примус. У Юмашёва сотоварищи хватает ума меня не доводить, поэтому кошмарно-упоительное бешенство никак не напоминает о себе. Несколько раз я даже брался молиться — для закрепления, так сказать, результата. Хотя молитв знаю всего ничего — «Отче наш», «Ave, Maria», да под диктовку Рабана ещё «Верую». И всегда сбиваюсь после третьей тысячи. Прошёл, наверно, месяц, а может, два или три. Я в очередной (убей не вспомню, какой) раз трапезничал пурпурной тушей, когда внезапно ощутил, что подо мной подрагивает пол. Мясо ощутимо колыхалось из стороны в сторону, и сам я от этих толчков медленно сползал по склону чаши вниз. Где-то там, где у людей бывают лёгкие, слабо трепыхнулась надежда, что землетрясение может повредить нашу белокаменную тюрьму — пусть хотя бы заколдованные плиты разойдутся хоть на миллиметр, а там уже можно просунуть коготь, своротить мраморную дуру в сторону и прокопать лаз. Разумеется, это всё я думал только от нефиг делать, даже не сомневаясь, что уж такое ЧП создатели чаши предусмотрели. А потом на краю чаши появился гость. Всклокоченного призрака я уже узнавал и даже с ленцой приветствовал — какой ни есть, а в некотором смысле спаситель. Обычно, глядя на нас, Тивилдорм криво ухмылялся и потирал морщинистые руки, явно задумывая какую-то пакость. Сегодня же этот бестелесный антиквариат выглядел, как Гус Хиддинк, которого заставили выводить на поле сборную чукчей.  — Мы не готовы! Мы ещё не готовы! — безнадёжно шипел он, плюясь эктоплазмой.  — Что, дедуля, с утра ЕГЭ, а ты без взятки? — ядовито крикнул какой-то испронгша.  — Так надо было рюкзак под подушку положить — говорят, помогает! — присоединился второй. — Примета такая! Колдун даже не посмотрел на них — уплыл куда-то в сторону и быстро скрылся из виду. Я поднялся на ноги и отправился искать Юмашёва. Застал я его за очень интересным занятием, от которого когти сами полезли из пазух. Бригадир держал за горло натуральную голую женщину, а второй рукой деловито выгребал из её живота потроха. Ещё четверо испронгша приплясывали рядом и облизывались.  — Они что, о[цензура], эти колдуны? — я аж споткнулся на ровном месте. — Мы им теперь заместо биореактора, что ли? Юмашёв с хлюпаньем, точно макаронину, втянул в рот какую-то кишку и обернулся.  — Дай пожрать, пахан, — обиженно чавкнул он, облизывая морду до самого носа. — Я тебе твою долю уже приносил!  — На [цензура] мне сдалась такая доля, — холодно прорычал я. — Тебе чего, того сиреневого мяса мало? Так я поделюсь, не жалко! Или вон камрадов своих заломай и жри, если неймётся, а людей не трожь! Ты ж сам из них вышел, если не помнишь!  — А я и так их заломал, — как-то очень спокойно поморгал Юмашёв, — И мы очень неплохо их съели. Ты что, пахан, думаешь, эти [цензура] в серых плащах нас стали бы кормить?  — И ты хочешь сказать…  — Винджен, — кратко пояснил Рыцарь Кадафа. — Всё равно с них толку, как с гуся воды. Кроме как на жратву, никуда не годятся, так когти в пузо — и до свидания. Чем меньше нас, тем больше нам.  — А людей-то на [цензура] жрать?  — Так это и есть винджен, — Юмашёв посмотрел на меня с лёгким подозрением. — Происхождение сказывается, превращаются ещё в хохмосапиенсов иногда. Мы-то уже притерпелись и перестали, а эти — слабаки. Что ты с ними предлагаешь делать, как не жрать? Слушал его я уже краем уха. Эта шипастая каланча, ошибочно носящая русскую фамилию, сейчас стоит и подводит базу под то, как нужно и правильно жрать своих товарищей! Он сам жрёт их, когда они беззащитны! Он меня кормил их мясом! Меня, который при всём своём вечном голоде никогда не брал в пасть плоти разумного существа! Я, кажется, сказал, что за эти недели демоническая ярость перестала напоминать о себе? Не говори гоп, пока не отжали мобилу. За минувшие месяцы я всеми силами старался привести в лад свою душу — и вроде бы добился неплохих результатов. Но теперь выяснилось, что я не уничтожил Тьму в себе, а лишь загнал ее поглубже, — и она только и дожидалась, когда сможет вырваться.  — Верхняя часть, дикая грация, — процедил я и щёлкнул хвостом.  — Чё?  — По-японски — «уэбу ногами». Уши заложило, белый перед глазами сменился алым. По всем жилам словно прокатился бешеный пожар. Я резко дёрнулся с места — кажется, даже не дав себе труда оттолкнуться от пола — и впечатался в Юмашёва. Тот отпустил недоеденный труп — краем глаза я успел заметить на запястьях покойной тонкие зачарованные цепочки, которые удерживали здесь всех полудемонов. Шипастый кулак устремился было мне навстречу, чтобы отшвырнуть, но я попросту смял лапу испронгша, как гармошку.  — Мочи его, камрады! — в ужасе рявкнул Рыцарь Кадафа. Испронгша, не задумываясь, кинулись на меня. В обычное время четырёх-пяти таких амбалов хватило бы, чтобы заломать меня полностью, но сейчас я встретил каждого из них семью острейшими лезвиями и легко поднял в воздух. Я словно со стороны видел, как с гулким стуком сталкиваются хитиновые лбы — и разлетаются, точно перезрелые арбузы. Я видел, как испронгша и немногочисленные винджен замирают, точно время вдруг остановилось; замирают, пытаясь оборвать цепи и хоть как-то сопротивляться тому клубку жажды крови, в который обратился я. И как мои когти не одним даже взмахом — прикосновением — взбивают чудищ в кровавый коктейль, я тоже видел очень хорошо. Очень хорошо! Просто чудесно! Восторг! Лепота! Пасть распахнулась, исторгая столб зловонного зелёного дыма — попавшие в него полудемоны осыпались на пол кучками гнили. Всего лишь развернувшись на пятках, я очутился на другом конце чаши, прямо среди человеческих тел, окружённых голодными испронгша — некоторые уже оторвали от бывших соратников по руке или ноге и теперь жадно их обгладывали. Но я принялся жрать их ещё жаднее. Полудемоны просто не успевали ничего понять — вот они стоят и сыто урчат, а вот уже исчезают меж моих клыков. Кажется, мясо само летело в пасть, и я уже не отличал, поглощаю демонятину или человечину. Мимо пролетел шмат едкой зелени — какой-то винджен сохранил-таки демонический вид и теперь отчаянно отплёвывался ядом из похожих на шланги рук. К нему я даже не стал приближаться — просто посмотрел в глаза и с силой втянул воздух. А вместе с воздухом — еще что-то невидимое, болезненно вопящее и непередаваемо вкусное. Стеклянистые, навыкате, глаза монстра сразу утратили выражение, и он кульком завалился на пол. Кажется, я высосал из него душу. Но это меня сейчас не заботило. Я развернулся к последнему оставшемуся в живых — Юмашёву. Он лежал там, где я оставил его пять секунд назад. Не мертвый — только парализованный.  — А говорил, людей не жрать, — слабо шевеля языком, выдавил он, когда я вздёрнул его за подбородок — а сам туда же… Очнись, пахан, мы же демоны! Жрать тех, кто слабее — вот в чём наша природа, брат…  — Не брат ты мне, гнида кадафская! — весело рявкнул я и вгрызся ему в грудину, точно Чужой. Восторг! О, какой это восторг! Я и не представлял, что это до такой степени вкусно! Я с наслаждением рвал жертву на куски, набивал пасть сочным, сладким мясом, истошно хохотал, а где-то за гранью сознания кто-то истерично вопил.  — Патроооооооооооооооооооон! — доносился до меня какой-то тоненький писк. Я ничего не слышал. Меня полностью охватила эйфория — я кувыркался, разбрызгивал кровь и потроха, перебрасывал с руки на руку отрубленную голову.  — Что, получил, толстый?! — прохрипел я, наподдавая этой голове, как заправский волейболист. Колючий «мяч» пролетел через всю чашу и расшибся вдребезги. Эйфория вдруг изчезла, резко сменившись бешенством. Теперь я ненавидел не проклятого полудемона-каннибала, и даже не ту чернявую сволочь, которая поселила меня к нему в соседи — я ненавидел весь мир. Я носился по чаше, точно мотоциклист по кольцевой трассе, разбрызгивая в стороны мясо и прочую требуху, из-за которых белый мрамор уже казался алым. А потом в голове что-то лопнуло. Слабый писк на самой границе сознания куда-то исчез. А я наконец-то пришел в себя и в ужасе уставился на свои руки и на расчленённые трупы, разбросанные по всей чаше. Твою мать, это же я их всех сожрал!!! Никогда еще я не чувствовал себя настолько отвратительно. Да еще и это чувство в голове. Больно. Черт, как больно. Мозг словно погрузили в кислоту.  — Рабан! — взвыл я. — Рабан! Рабан не отвечал. Молчание. Я чувствовал в голове полную пустоту.  — Рабан!!! — страшно закричал я. Гробовая тишина и боль в голове говорили о том, что случилось непоправимое. Я убил Рабана.