Пропасть между нами

Протиснуть тело через стальную клетку оказалось непростой задачей. Царапины, ушибы и вывихнутое запястье Фенриса были тому доказательством. В отличие от этого, проткнуть рукой грудь работорговца было относительно легко и намного, намного приятнее. Он сжал сердце мужчины в кулаке, и кровь текла по его пальцам — ощущение, которое он стал ассоциировать со свободой. И местью. Как бы он наслаждался этим вкусом. Фенрис обыскал труп в поисках доспехов и оружия, по итогу натянув на голову кольчужный шлем работорговца, чтобы скрыть свои черты, которые были… по меньшей мере характерными. Эта уловка не обманула бы многих людей вблизи, поскольку его метки всё ещё были видны на руках и ногах, но издалека, при слабом освещении, он мог бы сойти за одного из разношёрстных наёмников. У мертвеца были деревянный щит и короткий меч, вполне пригодные для бессмысленной резни, хотя это снаряжение не было первым выбором Фенриса. В прошлом он сражался, используя щиты, и довольно успешно, но двуручный меч лучше всего раскрывал его скорость и необычайную силу. В большинстве ситуаций ему никогда не приходилось беспокоиться о блокировании атак врагов — один взмах его клинка, и они оказывались на земле, истекая кровью. Второй взмах, и они были мертвы. Он вооружился, нацепив щит на своё повреждённое запястье. Он уже с нетерпением ждал того времени, когда сможет вернуть себе свои собственные доспехи и позолоченный Меч Милосердия. Данариус, вероятно, конфисковал меч для своей коллекции, и, если бы ему представилась такая возможность, Фенрис с радостью отдал бы Магистру оружие, которого тот так жаждал, — прямо через его лживую глотку. Фенрис вытащил труп из главного туннеля, затолкав его в узкую щель, а затем продолжил красться по низкому туннелю, высматривая ещё наёмников-охранников или Призраков, которых Данариус, возможно, вызвал для охраны пещеры. Услышав голоса из-за угла, он резко остановился и склонил голову набок, прислушиваясь, пытаясь уловить смысл их слов. Мужчины говорили в основном на тевинтерском, но это был грубый диалект разбойников, проходивших через Минратос, язык, смешанный с ривейнским и антиванским. Их грамматика была ужасной. Фенрис не мог разобрать все слова, но то, что он уловил, было… интересным. — Когда этот старик Данариус нам платить? — Скоро, он говорить. У него есть золото, или он не может купить лириум, и он тратит много лириума. — Когда мы увидим это золото? Мой друг, он сказал мне, что в Киркволле есть хороший бордель. Дорогой, но у тебя есть деньги, девушки там, они сделают всё, что угодно. — Ты можешь пробовать спросить босса, но не глупи. Поговори с Данариусом, и ты умрёшь. Старик сейчас работает, и он не хотеть, чтобы его отвлекали. — У него там заключён леди? Дальше по коридору? Если он собираться так долго нам не давать деньги, ему следует хотя бы немного дать её по кругу. Мне нужно поскорее что-нибудь трахнуть. Кто не успел, тот опоздал, мой друг. Фенрис нахмурился, поднимая свой новообретённый меч и проверяя его вес в руке. Он не собирался сожалеть об этих двоих. Он вышел из-за угла, и двое мужчин обернулись, потянувшись к оружию. Более крупный мужчина был ближе всего к нему и менее подготовлен. Он даже не успел обнажить клинок, как Фенрис отрубил ему руку по запястье. Другая рука мужчины потянулась к мечу, и он попытался отступить, прижимая кровоточащую культю к груди, но Фенрис был быстрее. Он бросился на наёмника, сбив его с ног хорошо рассчитанным ударом ноги, и пронзил его своим мечом. Другой мужчина отступил к каменному выступу в нескольких футах от него и начал забрасывать Фенриса болтами из своего арбалета и звать подкрепление. Фенрис тяжело вздохнул, раздражённый тем, что ему приходится использовать руку со щитом, чтобы блокировать непрерывный шквал. Он бросился вперёд, уклоняясь от особенно меткого выстрела, который грозил попасть ему между глаз, и ударил щитом по ногам лучника. Лучник споткнулся, покачнувшись на своём насесте, его болт пролетел мимо, и Фенрис на этот раз ударил его мечом, рассекая его лёгкую кожаную кирасу. Его противник ударился об пол, плюхнувшись в неглубокую лужу, и выронил свой арбалет, схватившись руками за проколотый живот. Фенрис поднял арбалет мужчины и сломал его об колено; деревянные обломки упали на пол. — Где она? — он заговорил на тевинтерском, прижимая острие своего меча к адамову яблоку мужчины. — Она? О ком ты? Я помогу тебе. Он наклонился вперёд, его рот скривился в насмешливом оскале. — Женщина, «поделиться» которой у Данариуса не хватило щедрости. — Если я скажу тебе, что я получу взамен? — Свою жизнь. Такой, какой она есть. Это сделало дурака более разговорчивым. — Она в восточной комнате, рядом с главным залом. Он не пускает туда никого, кроме эльфийки. — И как мне попасть в этот главный зал? — Иди в ту сторону, — мужчина кивнул в сторону извилистого коридора справа. — Спасибо. — Фенрис поднял меч и воткнул его мужчине в пах. Глаза лучника остекленели, его лицо исказилось от того, что могло быть только агонией. Фенрис сомневался, что в ближайшем будущем он будет с кем-нибудь трахаться, если только не собирается отрастить новую пару яиц. — Что? Ты обещал… Фенрис пожал плечами. — Я обещал тебе твою жизнь. Я уверен, что это будет долгая и счастливая жизнь евнуха. Скорее всего, этот человек истечёт кровью или умрёт от инфекции из-за раны в животе, но Фенрис едва ли считал это оскорблением своей чести. В конце концов, когда он уходил, мужчина всё ещё дышал — более того, выл самым неподобающим образом. Он подумывал также отрезать этому дураку язык, но отняло бы слишком много времени, а ему не терпелось найти Мариан. Было приятно сознавать, что она выжила, но тот факт, что Данариус уделял ей своё личное внимание, не был обнадёживающим знаком. Фенрис лучше, чем кто-либо другой из живущих, знал, на что способен этот человек, особенно против того, кто посягнул на его «собственность». Он шёл по извилистому коридору, избавляясь от призраков, которых Данариус отправил патрулировать путь. Без его двуручного меча требовалось больше усилий, чтобы справиться с ними, и он обнаружил, что раздражён тем, как ему приходится подпрыгивать и уворачиваться, чтобы избежать их цепких рук. Наконец он добрался до круглой центральной комнаты с высоким сводчатым потолком, места, которое, по-видимому, имел в виду лучник, когда говорил о «главном зале». Когда Фенрис шёл к восточной комнате, он заметил ряд клеток с десятками рабов, в основном женщин и детей. Многие из них выглядели слабыми и истощёнными, и он не думал, что они смогут далеко уйти, особенно если их будут преследовать вооружённые люди. Было странно видеть, как маленький эльфийский ребёнок, дрожа, отворачивается от его пристального взгляда, но потом он вспомнил о шлеме работорговца, скрывавшем его лицо. Они думали, что он был одним из их похитителей, и ожидали, что он может причинить им вред. Осознание этого было похоже на узел в его животе, и он поклялся, что вернётся, чтобы освободить их позже, если он всё ещё будет жив, а Данариус мёртв. Вглядываясь сквозь маленькие прорези для глаз в своём шлеме, Фенрис увидел, как Варанья вышла из комнаты, заперев за собой дверь. Было странно и нервирующе видеть свою сводную сестру одетой в такую же одежду ученицы, какую когда-то носила Адриана. Действительно, одежда казалась на ней немного длинной и свободной, как будто она досталась ей в наследство от умершей женщины. Фенрис не удивился. Данариус был бережливым человеком, когда дело касалось таких мелочей, как одежда и еда его подчинённых. Именно так он финансировал свои многочисленные «эксперименты». Не успела Варанья сделать два шага от двери, как Фенрис схватил её, зажав когтистой рукой ей рот и прижав остриё своего меча к её горлу. — Пойдём со мной, сестра. У неё хватило ума подчиниться. Что бы ещё ни говорили о Варанье, она была достаточно умна, чтобы играть в послушание, когда это было в её интересах. Он повёл её обратно к двери. — Открой её, — прошептал он. — Всё хорошо, и твоему хозяину нечего бояться. Если ты заставишь его думать иначе, я уверяю тебя, ты встретишь заслуженную смерть. — Я твоя сестра, Лето. Я сделала только то, что должна была… — Моя сводная сестра, — криво усмехнулся он. — Насколько я помню, ты была зачата Магистром. Теперь открой эту дверь. Варанья неохотно достала из кармана золотой ключ и вставила его в замок. Она повернула его, и дверь со щелчком открылась. Фенрис немного отступил назад, тронув её гранью своего меча. Она неохотно, но медленно толкнула дверь. Когда дверь со скрипом отворилась, он услышал злорадный голос Данариуса: — …он прекрасен, не так ли? Моя лучшая работа… Магистр, казалось, заметил, что Варанья отпёрла дверь, и его тон стал резким и снисходительным. — Что? Я велел тебе принести лириум. Что из этого ты не поняла? — он вздохнул. — Именно в такие моменты я начинаю скучать по Адриане. Да сгниёт она с миром. Фенрис сильно толкнул Варанью в проём двери и ворвался в комнату, выставив перед собой меч. Она споткнулась и чуть не столкнулась с Данариусом, который стоял перед каменным столом и вытирал окровавленный кинжал о фартук мясника, скрывавший его богато украшенную пурпурную мантию. Данариус нахмурился, когда Варанья покачнулась, вцепившись в складки его одежды в попытке восстановить равновесие. — Тьфу. Мерзкая ведьма. — Он воткнул нож в её руку и оттолкнул со своего пути, призывая свой демонический посох в протянутую руку. Фенрис бросил взгляд на Мариан; его челюсть сжалась от гнева из-за жестокости, которой подвергал её Данариус. Она растянулась на столе, обнажённая, если не считать кандалов, приковывавших её к холодному камню. Сложный узор из пурпурных рун был нанесён на её кожу — знаки, которые напоминали его собственные. Данариус порезал её правую ступню своим кинжалом, и из ран сочилась кровь, поразительно красная на фоне белого мрамора её кожи. Мариан крепко зажмурилась и, казалось, искала убежища в своём сознании, игнорируя нож, рассекающий её плоть, и самодовольные поучения Данариуса, но, когда Варанья закричала, её глаза распахнулись. Она увидела его, и на её лице появилось выражение надежды. — Фенрис. Её глаза были мокрыми от слёз, и всё же в её голосе слышалось облегчение и даже благодарность. Фенрис не мог понять почему. Мариан должна была возненавидеть его за то, что он втянул её в этот ужас. Его виной было то, что она была привязана к тому столу, что кожа на её ноге была изрезана в клочья, а кровь стекала по пяткам и собиралась лужицей на камне. Данариусу никогда бы не пришло в голову прикоснуться к ней, если бы Фенрис не вошёл в её жизнь, приведя с собой тевинтерских работорговцев, помешанных на власти Магистров и всю остальную часть своей неудачной истории. Данариус усмехнулся. — Что ж, по крайней мере, хоть кто-то рад тебя видеть. Мне следовало предвидеть, что ты можешь выкинуть один из своих хитроумных трюков, мой милый мальчик. Какой же ты мастер побега. И всё же проходить сквозь прутья клетки — это немного экстремально, даже для тебя, мой дорогой. Не лучше ли просто сдаться сейчас и отдохнуть? Фенрис закрыл за собой дверь, повернув замок. — Возможно, когда я закончу убивать тебя. Данариус поднял свой посох, начертав символ защиты на полу перед собой и создав купол синего света, чтобы защитить своё состарившееся тело. — Убить… меня? Но почему? Я всегда считал себя твоим благодетелем, Фенрис. Разве у нас с тобой когда-то не было приятной совместной жизни? Ты всегда казался таким довольным своей судьбой в те дни. Каждое слово, слетавшее с губ Данариуса, было ложью или попыткой манипуляции, способом превратить белое в чёрное, добро в зло, точно так же, как он превращал мирские предметы своими злыми чарами. Фенрис презирал его и всё, что тот олицетворял, — и всё же, каким-то образом, старик всё ещё был могущественным и убедительным, способным всё перевернуть с ног на голову, переделать мир по своему образу и подобию. Он обладал тем ужасным высокомерием Магистров, всех магов, которые стремились навязать свою безумную философию и ненавистные заблуждения тем, кто слабее их самих. — Я был рабом. Ты разрушил мой разум. Ты уничтожил… всё. Данариус печально покачал головой, щёлкнув языком. — Ты был таким ласковым мальчиком. Мне грустно видеть, что время и этот суровый мир ожесточили тебя. Его косматые седые брови приподнялись, и он нахмурился с притворным беспокойством. Фенрис знал, что это было просто для вида, и всё же это затронуло какое-то тайное место в нём самом, где он всё ещё был просто мальчиком, замёрзшим, полуголодным и одиноким, надеющимся на кусочек еды, добрый взгляд, ободряющее слово. — Знаешь, ты не должен так страдать, Фенрис. Киркволл — ужасное место. Если хочешь, я мог бы избавить тебя от всех тягостных чувств. Сделать тебя снова чистым, непорочным и умиротворённым, и тебе никогда не придётся вспоминать обо всех этих… неприятностях, в которые ты вляпался из-за этого глупого бунта. Ведь если ты сдашься, я даже отпущу эту очаровательную молодую леди на свободу. Разве это не звучит как прекрасный компромисс, малыш? Фенрис колебался, глядя на Мариан, широко раскрытыми глазами наблюдая, как кровь стекает из её ран. Она выглядела слабой от боли и усталости, и он сомневался, что без лечения она сможет долго оставаться в сознании. — Ты отпустишь её? И рабов снаружи? — Конечно. Сделка. Самая выгодная для тебя, должен добавить, учитывая, что ты уже моя собственность, дорогой мальчик. Кандалы на руках Мариан зазвенели. Её голос был тонким, а дыхание поверхностным, но было очевидно, что она злится и собирается бороться с этим изо всех сил, на каждом шагу. — Нет. Чёрт возьми, Фенрис. Не слушай его. Даже не думай об этом. И всё же он думал об этом, несмотря на её возмущение. И это казалось почти разумным. Без своего двуручного меча или доспехов Фенрис не был уверен, сможет ли он победить Данариуса в одиночном поединке. Он не боялся собственной смерти, но, если бы он потерпел неудачу, Мариан наверняка пережила бы невыразимые страдания. Если он согласится уступить, Данариус освободит её. Возможно, он даже сможет исцелить её, удалив шрамы с её кожи. Фенрис знал, что она может презирать его за слабость, за капитуляцию, но, по крайней мере, она сможет вернуться в Киркволл, живая и свободная, в безопасности от экспериментов Магистров. Он… потратил годы, сопротивляясь Данариусу, подвергая других риску ради свободы, которой он даже не знал, как наслаждаться. Он стремился быть похожим на одного из Воинов Тумана, которых встретил в джунглях Сегерона, и всё же, спустя столько времени, он всё ещё имел инстинкты раба и мыслил точно так же. Всё, на что он, казалось, был способен, — это причинить ей боль, даже когда намеревался быть нежным. Возможно, если бы он сдался, Магистры избавили бы его от этого ужасного стремления быть тем, кем он не мог стать, иметь то, чем он не мог обладать, и он был бы доволен просто служить. Тем не менее, даже когда эта мысль пришла ему в голову, Фенрис знал, что, если Данариус устранит все эти «неудобства», все сомнения, которые мучили его, он потеряет все воспоминания о том, что когда-либо был свободен. Он не вспомнит, каково это — сидеть летним днём во внутреннем дворике церкви и слушать пение птиц, или прогуливаться по побережью, освежаясь морским воздухом, овевающим лицо. Он забудет, каково это — выиграть партию «Порочной добродетели», или то, как хорошо ему было, когда он впервые дочитал книгу целиком. Он не вспомнит, каково это — пить вино с красивой женщиной и рассказывать ей истории, или каково было целовать её, снимать с неё доспехи и одежду и гладить своими грубыми руками гладкую кожу. Он хотел спрятать всё это глубоко в своём сознании. Он также хотел всего этого в своём будущем. Он покачал головой, приняв решение. — Я не твой раб, Данариус. Больше нет. — И всё же я всегда буду твоим Хозяином. Данариус поднял свой посох, и волна пламени поднялась от пола, жар разлился в сыром воздухе пещеры. Фенрис поднял щит, чтобы заслониться от адского пламени, понимая, что огонь уже начал лизать и обугливать лакированное дерево. Языки пламени заплясали вокруг него, обжигая щёки, когда он бросился вперёд, нанося удары по защитному барьеру Данариуса своим позаимствованным мечом. — Варанья, послушай меня. — Услышал он голос Мариан. — Ясно, что Данариус не хочет, чтобы ты была его ученицей. Всё, что ему было нужно, — это Фенрис, и как только он получит его, он найдёт способ избавиться от тебя. Освободи меня, и я смогу помочь тебе. Фенрис был слишком занят отражением атак Данариуса, чтобы взглянуть на Варанью, но, насколько он мог судить, она всё ещё съёживалась на полу, пытаясь залечить рану на руке, оставленную Данариусом. — Как ты можешь мне помочь? — воскликнула она. — Ты ненавидишь меня. Ты ничем не лучше его, но Данариус, по крайней мере, научит меня магии. Смех Мариан был резким и презрительным. — Не будь идиоткой. Он ничему тебя не научит, если убьёт. — Ты правильно мыслишь, Варанья, — сказал Данариус. — Все Магистры должны с чего-то начинать. Даже для того, чтобы стать ученицей, требуются годы борьбы. Если бы Фенрис мог быть магом, он бы наслаждался этой силой. — Только силой, чтобы избавиться от тебя, — парировал Фенрис. Он бросил горящий щит в Данариуса, сумев нарушить его концентрацию настолько, чтобы разрушить его барьер. Схватив меч обеими руками, он замахнулся им на Магистра. Данариус отскочил назад, едва избежав острия клинка Фенриса. Он отошёл; его мана явно иссякала. Схватив склянку с лириумом с мраморной столешницы, он начал отвинчивать крышку, стремясь восполнить свою энергию. Фенрис бросился вперёд, отбросив лириум прочь ещё одним взмахом своего меча. Бледно-голубая субстанция разлилась по полу, и Варанья подбежала, изо всех сил пытаясь собрать её обратно в сосуд руками в перчатках. Фенрис попытался убрать её со своего пути, но она отвлекла его ровно настолько, чтобы из последних сил Данариус смог остановить его клинок в воздухе. Меч на мгновение задрожал между ними, сила руки Фенриса боролась с отчаянной магией Магистра. Клинок, пролетев через комнату, звякнул о каменный пол, и Варанья бросилась прочь, прижимая сосуд к груди. Лишённый своего оружия, Фенрис набросился на Данариуса, повалил его на пол и схватил за горло. Магистр разинул рот, как будто намеревался что-то сказать, произнести свою собственную хвалебную речь, но Фенрис заговорил прежде, чем Данариус смог подобрать слова. — Ты больше не мой хозяин. Он ударил Данариуса кулаком по голове, почувствовав, как его шея дёрнулась назад, а мозг ударился о внутреннюю часть черепа. Одного этого должно было хватить, чтобы убить его или, по крайней мере, привести в оцепенение, но этого было недостаточно, чтобы утолить гнев Фенриса. Этот человек украл десятилетия его жизни, пометил и изуродовал его тело, опустошил его разум и очернил его сердце — так, что только мучения казались реальностью. И когда казалось, что маги больше ничего не могут сделать, чтобы разрушить его жизнь, злой старый сатир схватил единственного человека, который заставил его почувствовать, что в мире ещё могут быть надежда и красота. Фенрис бил Данариуса снова и снова; голова Магистра ударялась о пол, как гнилая дыня, кровь забрызгала мраморную столешницу. Спустя несколько жестоких мгновений, которые казались вечностью, Фенрис встал, вытирая запёкшуюся кровь со своего лица. По выражению глаз Вараньи он мог сказать, что представлял собой ужасное зрелище, но её отвращение и осознание того, что она считала его чудовищем, только подбадривали его. В его голове жила только одна мысль, один порыв — уничтожить все следы своего прошлого, стереть каждую частичку этого предательства и ужасов, которые оно сотворило против всего, чем он дорожил. Варанья бросилась обратно к двери, в панике пытаясь отпереть её. Фенрису был противен ужас в её глазах. Если бы она храбро пошла на смерть, не раскаиваясь в содеянном до последнего, он, возможно, по крайней мере уважал бы её, но она всё ещё цеплялась за надежду, что слово «сестра» спасёт её. — У меня не было выбора, Лето. Не было выбора? Она была свободной женщиной. Что владело ею, как не её собственная слабость? — Перестань называть меня так. — Лето. Имя мёртвого ребёнка, который счастливо играл во дворе, никогда не подозревая, что он раб и что его жизнь ничего не значит. Дыхание Вараньи участилось, вены на её жилистой шее запульсировали. Она знала, что загнана в угол. Сходство, которое Фенрис впервые заметил между ними, теперь казалось карикатурой, насмешкой над наследственностью. Такая глупость, такая невероятная слабость. Он задавался вопросом, увидит ли её испуганное, съёжившееся выражение лица в следующий раз, когда случайно наткнётся на зеркало. К счастью, подавляющее большинство зеркал в особняке больше не были целыми. — Он собирался сделать меня своей ученицей, — сказала она. Её тон был полон сожаления, и она посмотрела вниз на тело Данариуса, как будто с радостью вернула бы его к жизни. — Я была бы Магистром. — Ты продала собственного брата, чтобы стать Магистром? — Это не должно было его удивить. Единственное, чему она научилась от страданий, — это тому, как причинять их другим. В этой сфере тевинтерские рабы получали превосходное образование. — Ты понятия не имеешь, через что мы прошли. То, что мне приходилось делать с тех пор, как умерла мама. Это был мой единственный шанс. Ещё больше хныканья и перекладывания вины на свои обстоятельства. Рабские разговоры. Фенрису надоело это слушать. Схватив её за плечо, он занёс кулак, собираясь раздавить её сердце, быстро и безжалостно эффективно. — И теперь у тебя вообще нет шансов. — Подожди. Не убивай её. Голос Мариан был пронзительным, более отчаянным, чем Фенрис когда-либо слышал. Если бы она была спокойнее, он, возможно, притворился бы, что не обращает на неё внимания, пока не стало слишком поздно. Как бы то ни было, она шокировала его ровно настолько, чтобы остановиться. Фенрис усмехнулся Варанье; его кулак всё ещё был занесён над её грудью. Вены лириума, проходящие по его руке, отбрасывали бледно-голубой свет на её бледное одеяние. — Почему нет? — спросил он. — Кто она для меня? Просто очередное орудие магистров. Голос Мариан звучал печально и устало, как будто молчаливо признавая Варанью за жестокое разочарование, которым она была. — Это твоя семья, Фенрис. Семья. Для него это мало что значило, но для Мариан это было всё, что она потеряла с тех пор, как покинула Лотеринг. Это было её горе, а не его, но он понимал, что, если он умышленно разорвёт эту последнюю связь с семьёй, которую едва помнил, она воспримет это как пощёчину, самую непростительную жестокость. Он не возражал казаться монстром в глазах Вараньи, но стать таковым перед Мариан было более тревожно. Позже он, возможно, солгал бы, сказав, что пощадил свою сестру из милосердия, но Фенрис не был таким словоохотливым, как Варрик, и история его жизни не была какой-то благородной сказкой. Было иронично то, что он владел мечом милосердия, поскольку от природы он не был склонен к этому качеству. Нет, он не оставит Варанью в живых из сострадания и не считает её достойной своего сочувствия: его мотивы были далеко не столь благородны. Если он пощадит свою сестру, то сделает это в надежде, что, если притворится, что прощает её, то и Мариан, возможно, простит его за годы отчуждения и неуверенности, за всё время, которое они потеряли, пока он оплакивал своё исчезнувшее прошлое. Он встряхнул Варанью, сотрясая птичьи косточки её хрупкого тела, прежде чем ослабить хватку на ней, отступая назад, чтобы не поддаться искушению. — Убирайся. Варанья моргнула, обдумывая помилование, и, ссутулившись, повернулась к двери, наконец сумев открыть замок. Она остановилась, глядя на свою свободу, возможно, представляя себе жизнь, к которой она вернётся в Минратосе. По её колебаниям, по тому, как её тело отпрянуло от этого, колени подогнулись, как у марионетки на перерезанных ниточках, Фенрис понял, что зрелище было не из приятных. — Ты сказал, что не просил об этом, но это неправда, — сказала она. — Ты хотел этого. Ты за это боролся. Когда ты победил, то в качестве награды попросил свободы для нас с мамой. Это могло быть ложью. У неё было предостаточно причин ранить его своими словами. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы это было ложью, но, когда она сказала это, он понял, что это правда. Воспоминания нахлынули потоком, холодная вода пронзила его плоть: В конце турнира Лето стоит над последним телом, вытаскивая свой меч из задней части шеи трупа. Он хладнокровно вытирает лезвие краем своей домотканой рубашки и поворачивается обратно к мастеру Данариусу. Мастер хлопает в ладоши, раздаётся глухой звук. — Прекрасная работа. Очень хорошо. Он бросает взгляд на Адриану, которая подражает его одобрению. — А ты как думаешь, моя дорогая? Жаждущий власти, не так ли? Настоящий волчонок. Она одаривает своего учителя подхалимской улыбкой. — Я думаю, у него всё получится. — Когда её улыбка поворачивается к Лето, она становится явно более хищной, обнажаются клыки и прищуриваются глаза. — Тогда у нас наконец-то есть чемпион, — пристальный взгляд Данариуса останавливается на нём, и Лето чувствует что-то неприятное, что-то такое, от чего у него покалывает затылок. — Победителю пора забрать свой приз. О какой награде ты просишь нас? В горле у него пересохло от жажды, а голос охрип. — Моя мать и сестра должны быть освобождены. Данариус снисходительно усмехается. — И это всё? Очень хорошо. Он приказывает своим людям вывести указанных рабов, и после некоторого замешательства (очевидно, все остроухие похожи друг на друга, и их так много) мать Лето и его сводную сестру вытаскивают из толпы. Охранники снимают кандалы с их запястий и лодыжек. Адриана принесла соответствующие документы о вольной из кабинета Данариуса и его печать. Данариус, улыбаясь, показывает Лето бумаги. — Видишь? Посмотри на них. Вместо этого Лето смотрит на свою мать и сестру, предлагая им последнее прощание, которое он не может произнести вслух, потому что знает, что Адриана будет насмехаться над ним. Они выглядят испуганными и маленькими, как будто уже уходят в его прошлое. — Посмотри на них, дурак! — кричит Адриана, постукивая пальцем по документам. Данариус гладит её по голове. — Ах, успокойся, моя девочка. Ты не должна позволять рабу так выводить тебя из себя. Если он не заглядывает в бумаги, то это потому, что он слишком глуп, чтобы читать, бедняжка. Лето игнорирует их; его взгляд всё ещё прикован к двум маленьким фигуркам, выходящим со двора. Забор открывается перед ними, и они проходят сквозь него, становясь двумя чёрными линиями на фоне дороги, затем парой пятнышек на горизонте. Наконец они совсем исчезают из виду. Данариус жестом подзывает его подойти. — Ну же, мой чемпион. Приходи и получи награду, которая ждала тебя. Они ведут его вниз, в подвал, где Данариус держит свою лабораторию. Оказавшись там, он предлагает Лето раздеться, в то время как Адриана наблюдает за ним, подавляя смешок рукой. — Действительно, прекрасный чемпион, — говорит она. Лето ненавидит её и хотел бы наброситься на неё, вырвав один из её холодных кошачьих глаз, но у него нет другого выхода, кроме как выдержать её пристальный взгляд. Она ассистентка мастера, и он не может ударить её, иначе они отрубят ему руки. По их настоянию он растягивается на холодном металлическом столе и ждёт их указаний, слушая, как Данариус точит клинок. — Такая прекрасная плоть. — Его голос — отвратительная ласка. — Я постараюсь сделать всё… красиво. По коже Лето бегут мурашки. Он смотрит в потолок, сосредоточившись на том, как поднимаются и опускаются его ребра при каждом вдохе. — Не волнуйся, — говорит Данариус. — Это будет лишь немного больно. Лучшая ложь, которую он когда-либо говорил. Фенрис посмотрел на затылок Вараньи, вспомнив, как она ушла в последний раз. Тогда она была меньше ростом, но в остальном мало что изменилось. — Зачем ты мне это говоришь? В её голосе не было ничего, кроме презрения, даже после того, как он пощадил её. Он задавался вопросом, не было ли более жестоким наказанием позволить ей жить в нищете, ненавидя себя, но при этом обвиняя остальной мир в её горе. — Свобода не была бескорыстным благом, — пробормотала она. — Теперь я смотрю на тебя и понимаю, что ты от этого больше всех выиграл. Она выскользнула за дверь и исчезла в темноте пещеры. Фенрис нашёл связку ключей на теле Данариуса и освободил Мариан, которая, казалось, смущалась своей оголённости теперь, когда их жизням больше не угрожала неминуемая опасность. Она сложила руки на груди и скрестила бедра, побуждая его схватить для неё простыню или что-нибудь в этом роде — подошла бы даже мантия Данариуса. При менее ужасных обстоятельствах его, возможно, возбудила бы её нагота — вид, от которого он не пьянел слишком давно; но любое желание, которое он мог бы питать, было подавлено мыслью о боли и унижении, которые она перенесла. Он приложил сознательное усилие, чтобы не пялиться на неё, хотя ему очень хотелось убедиться, что её раны не загноятся. — Мне больше интересно знать, что он с тобой сделал, — сказал он. — Твоя нога выглядит… — Ужасно. Знаю, — сказала она. — Я больше не смогу танцевать в орлесианской обуви. Обидно. — Мне жаль, — пробормотал он. — Он не сделал… ничего другого? Мариан, казалось, поняла, какие вероятности беспокоили его. Данариус всегда предпочитал мужчин женщинам и мальчиков мужчинам, но, как и многие хищники, он был всеяден, получая больше удовольствия от власти, чем от человека, с которым он жестоко обращался. — Нет. Не думаю. Я беспокоилась об этом, когда проснулась, но Данариус проявил… удивительную степень профессионализма. Во всяком случае, для помешанного на власти садиста. — И теперь он мёртвый садист, помешанный на власти. Ощутимый прогресс, я бы сказал. Фенрис распахнул полки под мраморной стойкой, роясь в припасах. Ему удалось найти одежду и доспехи Мариан, аккуратно сложенные вместе, а также несколько припарок из эльфийского корня и марлевые повязки. Он принёс их к тому месту, где сидела Мариан, и им удалось проделать неплохую работу по перевязке ран друг друга — по крайней мере для тех, кто лучше умел наносить раны, чем зашивать их. Их оружия и собственных поношенных доспехов Фенриса найти не удалось. Возможно, в нём говорил его пессимизм, но он подозревал, что им придётся провести утомительные поиски, прежде чем им удастся их вернуть. Данариус хорошо умел прятать свои сокровища. — Я ожидаю, что снаружи будет больше работорговцев, — сказал он. — Ты будешь готова к бою? Мариан выдавила из себя улыбку. — Ты когда-нибудь видел, чтобы мне не нравилось убивать работорговцев? Наличие моих кинжалов помогло бы, но я готова избить их до смерти. Или испачкать их кровью. Фенрис покачал головой, улыбаясь её непочтительности. Он ценил её случайные приступы несвоевременного юмора. Её легкомыслие было желанным противоядием от его мрачной серьёзности и снимало напряжение перед дракой. — Я сомневаюсь, что это сильно их отпугнёт. Держись позади меня, пока я не убью парочку. Ты должна быть в состоянии извлечь оружие из трупов. — О, Фенрис, ты не должен нянчиться со мной сейчас. Я вполне способна расправиться с парочкой паршивых работорговцев при помощи всего, что попадётся под руку. Она наклонилась, поднимая посох Данариуса. — Я не умею использовать заклинания, но, думаю, этого вполне хватит, чтобы нанести несколько ударов по голове. Они отпёрли дверь и ринулись в бой.