Я — твоя смерть

Уже несколько недель Гено жил в доме Свапов. Уже несколько недель он не мог прийти в себя, всё ходил серой прозрачной тенью, отвечая на все вопросы односложно и коротко, соглашаясь почти со всем и замирая каждый раз, когда к нему кто-то подходил слишком близко, будто ожидая непрошенного касания или объятий… но выдыхая каждый раз облегчённо — кроме Блуберри его никто не трогал. Лишь этот маленький и вечно улыбающийся монстр позволял себе такие вольности: взять за руку или положить ладонь на плечо, и то, это всё делалось слишком аккуратно и ненавязчиво, будто он получил какие-то инструкции по поведению с травмированным живущим у него монстром. Гено на самом деле было на это всё равно. Ему на многое тогда ещё было всё равно. Он только вчера заметил особенное к себе отношение, только вчера понял, что ваза с фруктами пополняется дважды на день, а с комнаты, которая ему была выделена, чудным образом пропали раньше все потенциально острые предметы, такие как маникюрные ножнички и стеклянные вазы, и даже цветы на окне стояли теперь в пластиковых горшках; а следом таким же таинственным образом исчезли и все пояски, длинные шарфы и шнурковые тюли, что были заменены хлопочущим по дому Блу на обычные. И это внезапно… вырвало из лап мутного марева, вывело из той прострации, в которой он находился последние недели после своего спасения. В голове снова зашумели мысли, заменяя вялую пустоту, что там обитала продолжительное время. Неужели, они думают, что Гено будет пытаться покончить с собой? Он хмыкнул — глупые, да это просто смешно. Кто отважится укоротить себе жизнь, кто пойдёт на скорую встречу со смертью, если только-только с таким трудом от этой самой Смерти убежал? Ну не-е-ет, он не станет, да и зачем? Точнее, какой смысл? Он оглянулся на вечно закрытые на ключ изнутри двери своей комнаты, расстегнул курточку с таким трудом отстоянную у защитника альтернатив, когда тот пытался выбросить всё, что было на Гено в день спасения, зажал в зубах край новой футболки, на которой уже так же как и на старой красовалось красное длинное пятно, и вытащил наружу дрожащее сердечко, на бочке которого, будто жирная липкая почка на молодой веточке, пульсировал выпуклый нарост, немного светлее и ярче его собственной души. Гено замотал черепом из стороны в сторону. — Не-е-ет, это всё же не сон, — ему не привиделось, его не обманули, это всё же была правда. Он впервые за эти дни достал её из-под рёбер — свою душу, впервые позволил себе проверить повторно, убить окончательно то неверие и надежду на ошибку, что жила в нём до этого. И вздохнул рвано, было больно осознавать подобное, было неприятно видеть. Душа несла на себе следы его насилия, его эгоизма, его глупости, «это» на самом деле было — оно пульсировало в странно быстром темпе, словно спеша жить, будто не верило, что ему позволят… А ему позволят? Гено подцепил остряком фаланги край сгустка, скривил губы и нажал, медленно отделяя его край — струйка голубой магии скользнула по круглому сжавшемуся бочку, рёбра прорезало болью, позвоночник выгнулся от резкий вспышки-прострела, а в глазах поплыло. Оно было живым, оно болело, оно просило, боялось, пускало волны ужаса по собственной душе, оно было… его частью. «За что? Почему? Почему я?» Оно жило на нём, питалось его жизнью, его магией, им самим, использовало его, как и его отец не так давно. Он стиснул голубое сердце в руке и всхлипнул через зубы, выпустил взмокшую и задрожавшую душу с ладони и завалился на бок — слёзы полились рекой с прикрытых пальцами глазниц, а колени поджались к рёбрам. Собраться бы с силами, перетерпеть бы боль и разорвать душу надвое, выбросить зараженный кусок, будто бы и не было, но под рёбрами ноет от самой такой мысли, болит, рвёт, просит, умоляет, молит, пульсирует, словно кто-то другой внутри него, словно ещё одна душа, словно не просто грудка чужой магии и спермы собралась надоедливой пульсирующей кляксой на его душе, а… — Ребёнок… И не отберёшь уже жизнь, не оторвёшь и не выкинешь, потому что Гено понимает, как это — быть на краю, Гено помнит, как это — жить в страхе и ожидании смерти, он жил так когда-то, прежде чем сломался, прежде чем сдался и опустил руки, прежде чем его убили и он попал к жнецу, морально доведённый до края, сломленный уже давно, готовый просить убить себя любого… наконец. Он не будет доводить кого-то до такого, пусть этот кто-то возможно ещё и не умеет думать и не пробовал жить, пусть этот кто-то ещё и не монстр даже, а так — маленький сгусток на четверть ладони, нарост на его душе… чувствующий нарост, полный страха и боязни того, что его убьёт тот, кто его же носит. Не-е-ет… Гено завыл в голос и сдавил грудную клетку руками. Почему всегда приходится выбирать между тем, чтобы было хорошо тебе и тем, чтобы не делать больно кому-то ещё? Он никогда не смог бы выбрать себя: — Нет, не-е-ет, я не такой, я не стану убивать тебя, не стану. Тш-ш-ш. Ты не заслужил подобного отношения, ты… я оставлю тебе жизнь, я не стану просить их убить тебя. Никого. Никогда. Можешь не бояться. По душе стекает капелька влаги, словно слеза, и Гено вытирает собственные слёзы и красную магию, что висит каплями на носовом провале. Он решил, он больше не будет глупить, не будет мучить себя и маленький живой комок внутри. Он поднялся. В его руку легло яблоко и он, наверное, впервые откусил красный бочок осознанно, не просто на автомате, чтобы утолить голод, а дать всё нужное, необходимое для развития, позволить комочку внутри него расти. Расти скорее. — Хочу, чтобы ты знал, я не против того, что ты у меня внутри, кем бы ты ни был. Я помогу, и я… хочу тебя видеть. Расти… — он опустил подбородок к груди, чувствуя себя отчасти идиотом, общающимся со своим солнечным сплетением, но знающим, чувствующим, что так нужно, что именно так правильно. Правильно для него самого. В дверь постучали. Гено откусил ещё кусочек сладкой сочности и повысил голос, чтобы его было слышно с той стороны: — Заходи, Блуберри, не делай вид, что у тебя нет ключей от этого замка, не надо делать с меня идиота, ты не позволил бы мне иметь возможность закрываться здесь ото всех абсолютно. По ту сторону послышалось вздыхание и цокание металла о металл, звук проворачиваемого ключа в скважине, а следом в комнату скользнул Блу, аккуратно прикрывая двери за собой. Он подошёл к почти безэмоционально жующему яблоко Гено и мягко, но не слишком уверенно улыбнулся: — Тебе лучше… — Гм? — Гено поднял на него глаза. — Да вроде не особо, всё так же, особенно учитывая, что физически я и не болел… как бы. Блуберри помотал головой: — Это был не вопрос, Гено. Тебе лучше, я вижу наконец-то жизнь в твоих глазах, ну… видел бы в обоих, если бы не эти надоедливые глюки… — хихикнул он и помахал ладонью возле черепа, будто надоедливую мошку, пытаясь разогнать взмахами пальцев квадратики лагов. Гено улыбнулся неуверенно, откусил яблоко ещё раз, прожевал и сглотнул, оглядел, словно заново, предоставленную ему комнату, еду и книжку, что, оказалось, лежала у него всё это время на тумбочке возле кровати: — Спасибо тебе, Блу. Спасибо, что спас, спасибо, что поверил, спасибо тебе, что я здесь. И спасибо, что отобрал меня у него. Блуберри закусил губу и пожевал её немного, на его скулах запылал болезненный пятнистый румянец: — Я… — он мял край серой водолазки, что торчала из-под голубой футболки, надетой поверх. Он нервничал: — Я… Гено, только не пугайся, пожалуйста, и не обижайся на меня уж слишком, но я уже и не знал, что мне стоит делать с тобой и как тебя вытянуть с того ступора, в котором ты находился. Да и Дрим советовал. Он говорил, что это всё, что с вами было, слишком сложно, чтобы воспринимать это так, как преподнёс в самом начале ты. Он говорил, что, возможно, тебе станет лучше, что ты и сам хочешь… увидеть, и… я позволил… — Что? Ты позволил что? — Гено ничего не понял, что пытался донести тихим неуверенным лепетом маленький скелет. — Позволил ему прийти. Гено замер испуганной ланью, его глаза округлились, а зрачки начали вспыхивать, угрожая вообще потухнуть полностью, он схватился за футболку в районе груди: — Ты что? — Только не переживай так сильно! — вскочил на ноги Блуберри, замельтешил вокруг Гено, пытаясь не то обдуть, не то несмелыми касаниями привести в чувство, успокоить. — Дрим буквально просканировал его полностью и уверяет, что Рипер не хочет ничего плохого. Он… жалеет. Он говорит, что скучает по тебе. Гено, он оббивает пороги нашего дома с той поры, как с ним поговорили и рассказали, что ты здесь. Гено встрепенул плечами: — Несколько недель, Блуберри? Ты хочешь сказать, что он снуёт под моими окнами всё это время? Блу улыбнулся виновато: — Не под окнами, но под забором точно. Я видел его. И самолично даже прогонял несколько раз, и представь себе, он поддаётся. После разговора с Дримом, а потом и с Инком, он уже не такой борзый и самоуверенный, каким пришёл сюда впервые. — Да ну, — буркнул Гено и нервно вытер струйку крови, что не преминула скользнуть по подбородку вниз. — Та а как же! — повеселел неожиданно Блу и наклонился к нему ближе, нашёптывая на ухо, будто боялся, что его кто-то может услышать и обидеться: — Я думаю, каждый бы изменил свое мнение, когда к горлу приставлена кисть с растворителем, а в плече торчит стрела. В душе Гено всколыхнулась благодарность и жалость одновременно, он встрепенулся, отгоняя непрошенные чувства — ещё чего не хватало — жалеть своего насильника, пусть даже самому насильнику не хватило мозгов понять, что он им на самом деле являлся. — Так что можешь не бояться его. Он знает, что сто́ит ему попробовать тебя снова обидеть, и Инк с него надкостницу живьём снимет. И Блуберри, больше не ожидая ни минуты, поспешил к двери, толкнул её в сторону, открывая вид на стоящего за ней чёрной высокой тенью монстра. Гено подавился вдруг вдохом, осознавая наконец, что это была совсем не шутка, а правда, что он действительно тут, что он пришёл, борясь со своей паникой и злостью, не зная, с чем больше, и сдавил недогрызенное яблоко в ладони, продырявливая красную кожицу кончиками фаланг и выдавливая с хрустом из мякоти сок. — Привет, Гено. По позвоночнику побежали мурашки, Гено вдохнул-таки судорожно и скукожился на кровати, не зная, вставать ему на ноги, чтобы отойти подальше, или продолжать сидеть, делая вид, что его не разрывает сейчас страхом, болью и гневом одновременно. — Я… Мне рассказали, что ты ушёл сюда… — начал жнец непривычно тихим голосом, и Гено едва ли не воскликнул возмущённо: «ты ушёл»… А что? Это действительно можно так назвать? Не убежал? Не спасся? Не «тебя украли», а «ты ушёл»? Вот так просто? Захотел и ушёл, будто всегда мог сделать подобное, будто и не был заперт всё это время, будто его никто и не держал на загрузочном экране силой? Он засопел рассерженно, в груди под рёбрами разгоралось пламя. — Мне сказали, что я был не прав, что заставлял тебя, что не обращал внимания на твои желания… — Ну так может это и есть правда? Раз тебе так сказали! — Гено фыркнул, капельки крови брызнули в воздух, падая на пол. Рипер проследил за ними взглядом, поднял глаза, и в его зрачках вдруг полыхнуло холодным белым пламенем: — Но ты говорил, что согласен! Ты говорил, что я красив, что я тебе нравлюсь, ты стонал подо мной! Гено покрылся румянцем и стрельнул глазами на обеспокоенного Блуберри, что невозмутимо делал вид, что он безэмоциональная стенка, не желая оставлять Гено в комнате с жнецом одного. — Сложно не стонать, когда тебе больно! Когда тебя практически каждый день насилуют! — Насилуют?! — взвился Рипер. — Насилуют, Гено?! Да ты истекал соками каждый раз! Да у тебя душа горела ярче глаз и пачкала собой позвоночник! Ты прогибался под моими руками, прикусывал мои пальцы! Да у тебя стоял! Ты кон… — Нет-нет, заткнись, Рипер, заткнись немедленно! — Гено схватился руками за череп, пытаясь за ладонями спрятаться от стыда, от ярости и непонимания жнеца, и от Блуберри, перед которым было так стыдно. — Заткнись! Ты не слышал меня! Не слышал, когда я тебя просил остановиться! Не прекращал, когда я плакал! — Я думал ты играешь, притворяешься, я думал, тебе нравится, ведь ты продолжал подпускать к себе. Я думал… Гено, но я же люблю. Ты не видишь и не понимаешь? Ты делаешь с меня жестокое чудовище, но на самом деле это совсем не так! Да, я держал тебя там взаперти, но лишь от того, что боялся, что убежишь, боялся, что тебя отберут. Да пойми же ты, это не было издевательство! Я… я скучаю. Ты мне нужен, Гено, нужен на самом деле. — Тебе нужно просто моё тело, не я. Не я настоящий. Ты не хочешь меня, не знаешь меня. Совсем. Рипер выпрямился в спине: — А знаешь, наверное, ты прав. Я тебя совсем не знаю. Тот монстр, которого я знал, которого встретил и полюбил, не был корыстным и двуличным. Он не умел играть, он говорил правду. Он не влюблял бы в себя, подпуская так близко, и не убегал бы следом, подняв хвост трубой, не дразнил, не прятался бы. Он бы не набивал себе цену! Он ценил бы мою любовь! То, что я дал ему! — То, что ты дал?! — Гено побледнел, цветом костей, кажется, сейчас сравниваясь со свежим снегом. — То, что ты да-ал?!!! — изо рта хлюпнуло кровью, левая рука вжалась в грудь, а правая стиснула яблоко настолько сильно, что несчастный фрукт не выдержал и смялся в ладони. — Ты дал мне боль! — Гено принялся кричать, уже совсем не контролируя себя, поднялся на ноги, едва держась на дрожащих коленях. — Ты дал мне страх и одиночество! — Я дал тебе себя!!! — прогремел Рипер. — Всего себя! Я отдал тебе свою душу! Гено затошнило. Это он сейчас думает, что насильственное слияние душ должно восприниматься им как подарок? Как великое признание? Как счастье? В груди заныло, душа стукнулась о клетку рёбер, и у Гено помутилось в глазах. — Я отдал тебе всего себя, а ты так и не понял, не смог увидеть и оценить! Бесчувственный самовлюбл… — Рипер не успел договорить — ему в лицо прилетело раздавленное яблоко, а следом и кулак Гено, а следом ещё один. Жнец отступил под шквалом ударов, заслоняя руками голову и отступая к двери под чужим напором. — Не смей обзывать меня бесчувственным, Рипер! Ты понятия не имеешь, что я чувствую сейчас! И что чувствовал тогда! К тебе и вообще! Ты понятия не имеешь! Ты слепой глупец! Ты даже понятия не имеешь, что на самом деле дал мне! — кулаки находили свою цель раз за разом, Гено бил и бил, даже не видя выражения чужого лица за пеленой слёз, что застилала ему глаза. — Ты ничего не знаешь и так и ничего не понял! Ты дурак, Рипер, слепой дурак!.. Слепой тогда и слепой сейчас. Ах-хрх… Просто… Уйди. Убирайся прочь! Уходи отсюда, оставь меня наконец… нг-х-х… оставь меня в поко-ое. Я тебя прошу, Рипер, уйди-и… И Гено опускается на колени, всхлипывает, чувствует руки Блуберри на себе, что гладят по черепу, поднимают и укладывают его в кровать, и слышит его тихий шепот: «Вот так, выговорился, выплеснул, взорвался, вот теперь станет лучше, легче. Молодец. Правильно. Так. А теперь спи, отдыхай. Поговорим завтра». И видит чёрную высокую фигуру, которую выпихивает с комнаты прочь высокий монстр в жёлтом худи, что так странно похож на его собственного Папируса, которого он для себя потерял так давно. И Гено дрожит, и закрывает глаза, натягивая одеяло на себя повыше, прячя в него голову, словно страус в песок. «Ты даже не представляешь, что ты на самом деле дал мне, » — раз за разом гудит в черепушке. А что он на самом деле дал ему? Что? Что сейчас пульсирует у него в груди? Не жизнь ли? Не будущее? Не растущая ли, пока ещё такая маленькая, но несомненно уже существующая… любовь?