Я — твоя смерть

— Яблочко? Гено кривит нос недовольно и отворачивает показательно голову от весело сверкающего звёздочками взгляда Блу — зачем предлагать, он же знает, что он терпеть не может эти противные яблоки! Всегда не мог терпеть!.. Ну, по крайней мере, последних недели две так точно — как только душа опустилась ниже, вынырнув на волнительную минуту из-под клетки рёбер, и разделилась надвое, сбрасывая с себя ставший уже слишком большим сгусток новой жизни, позволяя ему прикрепиться к столбу позвоночника и начать выстукивать свой собственный ритм под плотным красным пузырём защитной плёнки магии, что рос и рос, заполняя всё больше подреберное пространство и вызывая в душе своим наличием нежный трепет… Он скоро станет отцом. У него внутри, поглоти его ядро, растёт ребёнок, его продолжение, его маленькая копия, его сын… или дочка, неважно, маленькая жизнь, его спасение от одиночества и смысл дальнейшего существования. Гено любил вечерами при закрытых плотно шторах поднимать одежду, смотреть на неё и гладить эту плёнку, разглядывать просматривающиеся мелкие косточки и смешной приплюснутый шарик черепа, любил смотреть… а яблоки с того времени не любил: — Фу! Блу, ну ты же знаешь, что они мне неприятно пахнут, если не сказать воняют! Ну бе-е… Блу пожал плечами: — Тебе всё воняет, кроме тортов, шоколада и апельсинов, но нельзя же есть только это. Гено откинулся на спинку, поправляя спереди почти не запятнанную красным футболку и застегнутую до половины широкую куртку (магия перестала подтекать так сильно уже давно, словно нашла себе лучшее применение), прикрыл полами небольшое пятно ниже груди почти полностью — он не любил акцентировать внимание на изменениях в своей внешности, что потихоньку, но неотвратимо появлялись, поёрзал, пытаясь умоститься поудобнее на твёрдой лавочке, на которой они почти каждый день сидели с Блу во дворе, и поболтал в воздухе ногами: — Я не питаюсь однообразно, я ел твой суп, и даже огурец, не надо на меня зря наговаривать. Блуберри фыркнул: — Это было позавчера, Гено! И это был совсем не суп, а тушёные овощи, — пробубнил он немного расстроенно в обиде за недооценённость своих кулинарных талантов, — а огурца ты съел аж целых три кусочка, размазав весь остальной салат по стенкам! Ух как много, вообще! Ты разжиреешь и заработаешь себе сахарный диабет, если будешь питаться одним сладким. — Ой та ну тебя, мамочка, какой ещё диабет, скажешь тоже. И вообще, мне так хочется, а значит, так нужно… — Гено вдруг замер и потерял улыбку, всматриваясь внимательно куда-то за ограждение и прижимая руку к груди, выдохнул медленно и ровно спустя долгих пару минут, отводя и прикрывая глаза: — П… показалось… Блуберри подскочил с лавки и бросился к забору — в зарослях кустарников мелькнул чёрный балахон, прежде чем с тихим хлопком растаять в воздухе — улыбнулся и покачал головой. «Нет, Гено, тебе не показалось. Этот идиот снова наблюдал за нами, точнее за тобой. Опять сидел в кустах как последний придурок и таращился, вместо того, чтобы подойти и как следует извиниться. Как и на прошлой неделе, и на позапрошлой…» — подумал Блу, но в голос ничего такого не сказал, не желая почём зря волновать и так эмоционально нестабильного скелета — он и так много чего перетерпел в жизни, его и так носило и кидало на эмоциональных качелях по пять раз на дню от горьких слёз и криков к мечтательному счастью, хватит с него и собственных переживаний, пусть хоть его беременность пройдёт спокойно, без всяких лишних мыслей о глупых жнецах, что кроме своего ослиного упрямства были наделены ещё абсолютнейшим критинизмом в плане восприятия новой информации и полнейшим отсутствием наблюдательности. Блу фыркнул — «Близорукий идиот»… н-да, кто бы мог подумать, вот уже третий месяц, как Гено живёт в его доме, и второй, как богообразное недоразумение с эфемерной косой за плечами периодически заходит в дом Свапов на чай с плюшками и приправой, состоящей из моральных пиздюлин и нравоучений, но за это время они почти не сдвинулись с ним с мёртвой точки — Блу фыркнул повторно — Мёртвой точки, Паппи бы смеялся, используй Блуберри это словосочетание касательно Смерти при нём. Из Блу, наверное, был совсем уж плохой психолог, но у него никак не получалось вложить в пустую, и судя по всему, протекающую по всем швам черепушку Рипера основные понятия по «правильному сожитию и взаимоуважению» — они, словно мёд из банки Папируса, пропадали и выветривались оттуда в кратчайшие сроки, расщеплённые на молекулы всепоглощающим эгоизмом жнеца, упрямой слепотой и его жуткой уверенностью в собственной правоте. «Что значит, смерть всегда права? Не, не слышал такого, ничего не знаю». И Блу с бараньим упрямством продолжал долбиться словами в покорно подставленную ему черепушку: — Интересно, сегодня зайдёт? Или я позавчера перестарался, обозвав его глупым властным сухарём с комплексом собственной неполноценности? — Что ты там бормочешь? Блу развернулся на пятках, упирая кулаки в бока и одаривая немного взволнованного Гено широкой улыбкой: — Говорю, опять еноты шастают, надо попросить Паппи поставить под забором ловушки, нечего тут мусор всякий нам разносить. В ответ на такие слова в свободной от глюков глазнице заблестели слёзы, и Блу хлопнул себя по лбу за свою непродуманность и забывчивость. Вот же ж блин! — Лову-у-ушки? — уже через неполных двадцать секунд выли в полный голос, растирая слёзы по щекам рукавами. — На бе-едненьких маленьких ено-отиков? Ты жестокий и злой, Блу! Они же просто хотят кушать… им же будет стра-ашно, они будут пла-акать… — Ну-ну, перестань, ну что ты… — кинулся утешать и обнимать ревущего белугой скелета Блуберри, гладя того по макушке и неуверенно похлопывая по плечу. И параллельно коря себя за свою забывчивость — физическая наруга, даже словесная, над любым живым существом вот уже как полтора месяца в их доме считалась не обсуждаемым табу. — Я же пошутил. Ну что ты в самом деле, ты же знаешь, мы хорошие. Никто не собирается обижать никаких ено-отиков. Гено хлюпал и пытался не размазывать уж слишком сильно хлынувшие от жалости вместе со слезами сопли по бледным щекам: — Не собира-ается? Младший Свап замотал головой как можно активнее: — Нет-нет, конечно же нет! Ни енотиков, ни мышей, ни даже тараканов. — Ненавижу тараканов, — странно недовольное ворчание, слишком контрастно воспринимающееся после жалостливых рулад, храни Творцы гормональную стабильность. — Они такие ужасно противные, просто фу! — вытер слёзы кулаком Гено и уже через короткое мгновение уставился на Блу жалостливыми огромными глазами, в которых снова начали набираться отливающие голубоватым сиянием слёзы. — Несчастные тараканчики, их из-за этого совсем никто и не любит! Потому что они такие некраси-ивые! У-у-у… жизнь несправедлива… — разразился он новой порцией всхлипов и страданий, грозя скорбным и сверхтоскливым подходом к вопросу их с тараканами межвидового отношения пошатнуть уверенную позитивную жизненную позицию Блу и заодно затопить слезами, если не весь двор, то конкретную часть сада точно. Блу возвёл очи к небу: «Творцы милосердные, да за что? Ну не обещать же ему открыть теперь на заднем дворе салон красоты для насекомых или приют «Прими в семью таракашку. Страшные снаружи, но прекрасные внутри!»? Это уже как-то слишком даже для него… прекрасные внутри… — младший Свап передёрнул плечами — внутри, по его мнению, тараканы были ещё гаже, чем снаружи, чего только стоила та липкая грязно-болотная жижа, что оставалась на подошве тапка, стоило им прихлопнуть хрустящую усатую гадость, бр-р-р… но говорить такое вслух при заливающемся плачем Гено он здравомысляще поостерёгся: — Это они для тебя страшные, как и ты для них, а для себя они очень-очень даже красивые, и они обязательно любят друг друга и заводят прекрасные семьи и… — Блу и сам завис на середине предложения, не в состоянии довести мысль до конца. Такого откровенного бреда он не лепил ещё никогда, но что не сделаешь для успокоения страдающего гормональной перестройкой друга? Он взглянул на затихшего Гено с надеждой, но уже за секунду побледнел и прикусил губу, поняв, что наверняка сморозил что-то не то, судя по жалобно поднятым бровям, хлюпающей покрасневшей носовой косточке и дрожащему волнистым расплывчатым краем зрачку. «О нет…» — Я для них страшный? — всхлипнул Гено, и тут уж пришла пора стонать самому Блуберри, потому что дальше его друг превратился уже в откровенный мешочек жалости и страданий. Мелкий скелетик повертел головой в поисках своего спасения… ну, или хотя бы виновника этой гормональной перестройки, с сожалением понимая, что в этот момент, к огромному разочарованию, в кустах нет ни одного Рипера, чтобы хоть как-то ему отомстить за реки слёз и бесконечные оглушающие рулады, и в качестве моральной компенсации проткнуть того хотя бы парочкой костей насквозь, а лучше испепелить бластером. Да. Подождать, пока тот вернётся и, мстительно улыбаясь, медленно и мучительно поднимаясь плазменным лучом по спрятанному под чёрным балахоном телу от стоп к самому горлу, испепелить ещё раз: — Паппи-и! — запричитал он, прижимая к себе скукожившуюся, влажную, воющую и вздрагивающую постоянно тушку. — Паппи, спасай! Он опять решил, что он некрасивый! Что мне делать?! Я не знаю как быть и что сказать! Как ему доказать обратное? … Мягко светящиеся тускло-оранжевые зрачки медленно поплыли от заслонённого белым тюлем окна к сидящему напротив. — Уж лучше бы тебе спрятаться и не показываться им сегодня на глаза, — хмыкнул старший Свап, допивая свой мёд, отбрасывая баночку в сторону, вставая из-за стола и тяжело вздыхая одновременно. — Если, конечно, не хочешь схлопотать кость в задницу от моего брата, — добавил он, чуть подумав, хватая мягкое чистое полотенечко, сладкий эклер и мягкую игрушку и делая шаг в сторону выхода. — Ох и натворил же ты делов, жнец, ох и не завидую я тебе, дурья твоя башка. Долго же тебе придётся просить у него прощения за свои поступки и ждать, пока он вернётся в норму, пока успокоится, пока простит… как по мне, вообще, единственный твой шанс снова быть с ним вместе — это подставить руку помощи, когда придёт время, надеясь на то, что недосып и усталость перевесит ненависть и обиду к тебе… — кинул уже через плечо тихий и спокойный совет Папирус и ушёл, прикрыв за собой дверь ногой, бросив Рипера на кухне одного сидеть и хлопать недоумённо глазами. — Недосып? Усталость? Какой ещё недосып, какая ещё усталость? От чего? С какой-такой стати? — жнец почесал макушку и, пытаясь не засветиться, выглянул в окно, откуда доносились тихие всхлипывания Гено и спокойные увещевания Папируса, который, склонившись над двумя низкими скелетами, вытирал мягким полотенцем лицо одного и успокаивающе кивал второму. Жнец пробежался ещё раз внимательно взглядом по такой желанной и милой фигуре потерянного по его глупости монстра, с грустью всматриваясь в подрагивающие плечи и сведённые вместе носки тапочек, отмечая раскрасневшиеся лицевые кости и нервно сжимающиеся на мягкой игрушке фаланги. Такой странный сейчас, не тот спокойный и тихий, упрямый, а потом покорный монстр, которого помнил Рип, но несомненно всё такой же притягательный и милый, к которому с тягучей нежностью и требовательным стуком тянулась в груди душа. Жнец нахмурился, оглядывая надутые щёки и губы упрямо мотающего отрицательно головой на какие-то убеждения Гено, вздохнул, грустно сжав фаланги в кулак, и жалея, что и сам не может встать, пойти и обнять выглядящего сейчас почему-то так необъяснимо беззащитным и требующим защиты монстра. «Словно капризничающий ребёнок, честное слово. С чего бы вдруг он так сильно поменялся?» — Чего ж они вокруг тебя так долго вьются-то и никак не оставят в покое? Неужто я и правда так сильно тебя напугал и травмировал своей поспешностью? Почему же ты так упрямо к себе меня не подпускаешь, и что вообще, простите меня, с тобой происходит? А, любимый?..