Я — твоя смерть

— Всё хорошо, хорошо, ничего не изменилось, совсем ничего… я смогу сделать всё правильно, я смогу выдержать, смогу заставить себя, смогу перебороть поползновения глупой души, смогу… Смогу продолжить думать так же, как до этого! У меня нет выбора… — тихий шепот, неуверенный, дрожащие нервно влажные пальцы, опущенные глаза, покрытые пятнистым румянцем щёки. — Ради малыша. Ради него я смогу всё, — Гено сжимает в руках край белой куртки, жамкает скользкую ткань, сминая наполнитель и, всхлипнув, тихо надевает её, тянет медленно на плечи, сдерживается, чтобы не спрятать тут же голову в капюшоне, и чтобы не упасть обратно в объятия кровати и не сделать вид, что заснул, а ещё лучше — что и не просыпался сегодня вовсе… скользит взглядом по комнате: по разодранной, валяющейся на полу пачке из-под съеденных вчера полностью и с немалым аппетитом конфет, по аккуратно отставленному на пол и даже совсем не смятому подарочному цветному пакету, по маленькому кругленькому бело-голубому букетику, туго перетянутому лентой под головками до предела раскрытых цветов, что поставлен в чашку с питьевой водой за неимением в комнате лучшего, то есть вазы, потому что… не хочется заливаться стыдом и краской. И просить у Блу эту самую вазу ему выделить ещё тоже — очень не хочется, ведь… Он же никогда не оставлял себе цветы от него, он всегда упрямо выбрасывал… Блу прекрасно знает об этом — они всегда летели через окно на улицу, маленький друг сам убирал их каждое утро, а тут вдруг такое… какая же у него будет реакция, что он сможет подумать… стыдно. Гено опускает взгляд ещё ниже. А всё почему? Из-за чего? Потому что случилось что? Виной всему свои же глаза, что увидели и не смогли не прочитать? Или душа, что их это сделать выпросила, а теперь болит и ноет? Или смело можно ненавидеть несколько грамм и миллилитров целлюлозы и чернил… Он стискивает в кармане хрустящую бумагу записки, что так и не смог выкинуть ни вчера, ни позавчера. Да, он прочёл её. Прочёл в тот же вечер, и на следующий день тоже — перечитал с глупыми всхлипываниями, потом прижимая бумагу к сердцу, и даже сегодня утром. Он никак не мог перестать читать и думать, мыслить, отгадывать, переживать, злиться и мучаться, строить теории и сомневаться: правда ли? Или очередной продуманный шаг плана гордого эгоиста по его, Гено, возвращению в тюрьму? Попытка подобраться ближе, чтобы усыпить бдительность, чтобы подпустил к себе? Хитрый план — обмануть и уверить в том, что понял, что покаялся, что изменился, чтобы потом снова закрыть на загрузочном экране как свою жертву, как декорацию, как раба, как… наградить ошейником и почётным званием собственной любимой горячо игрушки, питомцем, собственностью, вещью — чем угодно, не всё ли равно как этот статус назвать… страшно было представить, вспомнить, подумать. Страшно и где-то в глубине грустно, стыдно и… на самом дне себя — желанно. Но… но! Ладно, если бы он был один, решал бы только за себя, можно было бы даже рискнуть, попробовать, проверить, позволить, но отважиться играть будущим собственного ребёнка… нет, Гено не был готов пойти на такое! Уж лучше он так никогда и не узнает, правда ли то, что было написано размашистым кручёным почерком на этом клочке бумаги. Столько слов… Он развернул его ещё раз — лохматая уже от частого разгибания и сгибания желтоватая бумага зашуршала мягким взлохмаченным ворсом по костям. «…Я был неправ. Я понял, насколько был не прав тогда, и понял, почему ты меня боишься и избегаешь. Я осознал, Гено, что, не подумав, умудрился забрать у тебя самое дорогое — твою свободу. Наконец-то до меня это дошло, дошло какую большую ошибку я совершал, держа тебя взаперти, утоляя свою жажду владеть тобой полностью и единолично, присвоить тебя себе и ни в коем случае не отдать никому. Я понял это. Не вчера, нет, уже несколько недель как, но я всё надеялся, что ты перестанешь прятаться и подпустишь меня, чтобы я смог извиниться, смотря тебе в глаза, а не так, на бумаге. Но видимо, ты слишком на меня обижен. Прости меня пожалуйста, Гено, подумай и постарайся меня понять. Я делал это только потому, что слишком любил тебя, хотел тебя и жутко боялся, что ты уйдёшь. Я слишком долго тебя добивался, ты слишком сильно мне был нужен. И нужен сейчас. Я скучаю, Гено. Очень. И я… исправился, я готов тебе подарить полную свободу — никаких запертых пространств, никаких ограничений в перемещениях, только не прогоняй меня. Вернись, а? Я не думал, что то, что между нами, воспринималось тобой как насилие, я лишь пытался любить тебя со всей силы. Со всей своей силы… Прости меня за это. Пожалуйста. Надеюсь на скорую встречу. Рип.» Гено сглотнул набравшуюся слюну, снова сложил записку и запихнул её в карман куртки, снова взглянул на букетик ромашек с голубыми звёздочками полевых цветов, вздохнул, унимая душу, что принялась уже не первый раз за сегодня глухо ныть в груди. «Заткнись, тебя не спрашивают, доверчивое сердечко» — проворчал, хватаясь за футболку, и стал подниматься на ноги. Его ждали внизу, Блуберри ещё полчаса назад заходил к нему в комнату и спрашивал, не готов ли он идти к Саэнсу. Сейчас Гено был готов — он был готов идти куда угодно, лишь бы занять свою голову чем-нибудь, кроме мыслей о Рипере, его письме и прощении. А потому, он встал и как можно быстрее направился к выходу из комнаты, пошатываясь немного от неустойчивости снова онемевшего бедренного сустава, и нервно пряча руки в карманах. — Привет будущей мамочке! — встретил его похлопыванием по плечу Инк и перекинул кисть в другую свою руку, пытаясь разместить её так, чтобы длинный ворс не щекотал шею. — Блу сказал, что ты готов. — Угу, — кивнул Гено. — Готов. Только немного непонятно, к чему это всё. Со мной всё и так в порядке, зачем лишний раз напрягать Саэнса? — Как зачем? — удивлённо уставился на него Инк. — А как же иначе мы будем знать? Он посмотрит, определит дату поточнее, чтобы быть уже в курсе когда ждать вашего с малышом разделения, чтобы мы не планировали ничего в тот день, подогнали все свои дела и были готовы прийти к тебе домой и помочь, чтобы ты не оставался в первые моменты один. — Да куда прийти, Инк? Да что помочь? Я же и так под круглосуточным присмотром у Блуберри, я не бываю сам, — хохотнул Гено, хватаясь за живот и перемещая вес на ту ногу, что сейчас была относительно не онемевшей. Он слышал о забывчивости Инка от Блу, но не думал, что она может проявляться в настолько очевидных вещах. Как можно забыть, что у Гено нет собственного дома? — Ай да что вы двое! — стукнул художника в плечо Блуберри, вытаращив на него глаза. — Нашли время языки чесать. Вообще-то нам уже давно пора идти! Саэнс ждёт, а мы опаздываем. — Ой, и правда, — будто только что что-то поняв или вспомнив, воскликнул защитник, выхватил из-за спины кисть и размашисто мазнул ею в воздухе, открывая широкий чернильный проход. — Тогда дамы вперёд, — ухмыльнулся криво и легонько попихнул Гено в спину, подталкивая того в портал. Гено закатил глаза уже в процессе перехода, но так ничего художнику и не сказал по поводу наглого приписания его к женскому полу в гендерном вопросе лишь оттого, что ему случилось быть принимающей стороной и под рёбрами у него притаилась новая жизнь. Разве это что-то значит? Вот нет, ни чуточки! Каждый самодостаточный и свободный мужчина может позволить себе иногда немного побыть беременным! Но возмутиться так и не пришлось, Гено лишь растерянно заморгал и прикрыл в защитном жесте подтянувшийся и напрягшийся моментально живот руками, глотая и забывая о своём возмущении под активным напором учёного, что кинулся на него почти что коршуном как только он «вошёл», с ворчанием и упрёками о чьей-то ужасной непростительной непунктуальности тут же принялся бегать вокруг, заглядывать в глазницы, в рот, тыкать какой-то штукой в симфиз у основания черепа, светить фонариком в глаза… а потом и вовсе потащил на кушетку, буквально насильно уложил на бок, задрал подол куртки и заодно футболки, вызывая испуганный писк, и принялся мять, осматривать и даже измерять окружность защитного пузыря магии, бормоча себе под нос какие-то цифры и непонятные термины. Гено чуть не брякнулся в обморок, когда руки учёного ко всему прочему полезли к шортам и потянули вниз, но, слава создателям, остановились на грани позволенного, показав лишь край соединения «живота» и лобковой кости. «Ага, отслоение на начальной стадии, миллиметра два, не больше, рыхлость тканей средняя, магические протоки по тазу практически закрыты. Всё ясно…» Спустя ещё десять минут растерянности и непонятных смущающих манипуляций, Гено был поднят на ноги, угощён конфеткой и отпущен на свободу, чтобы не сказать, вытурен из кабинета, а сам Саэнс, огласив, что всё у него лучше некуда и назвав дату, скрылся за дверью, оставляя троицу друзей стоять и глупо пялиться друг на друга. — Зато быстро, — очнулся первым от всеобщего ступора Блу. — Ну что, ко мне на чай? — С тортиком? — тут же оживился Гено, сразу забывая все свои невысказанные ещё недовольства и с надеждой вглядываясь в голубые яркие зрачки. — С тортиком, — кивнули ему утвердительно. — Сегодня у нас есть чего отпраздновать, на самом деле, правда же, Инки? И мы хотим тебе кое-что преподнести… — А? Чего? — уставился на Блу защитник альтернатив знаками вопросов в чёрных глазницах. — Чего поднести? Блу нахмурил брови и поджал губы, погипнотизировал защитника возмущённым взглядом несколько длинных мгновений и упёр руки в бока: — Да ла-адно! Инк! Ну-у?! Говорю, у нас сегодня ва-ажный день! Мы узнали дату настоящего начала новой жизни Гено. Самостоятельной!!!.. жизни! И было бы логично, правда ведь, его с этим поздравить. Да? Да? Понимаешь, о чём я, Инк? Поздравить… Сейчас! — А, ну, наверное, — моргнул художник неуверенно и растерянно, продолжая стоять столбом, бродя рукой по краю своего шарфа и всё так же смотря на Блу непонимающими глазами. Тот аж подпрыгнул от нервов. Его щёки запылали голубым: — Инк! — Что? — Подарок же у тебя! — А? А… А-а! Точно! Подарок! — хлопнул себя по лбу, а следом сконфуженно улыбнулся Инк. — Извини, я чуть не забыл о нём! — Ага… чуть, — хмыкнул саркастически Блуберри. — Прям едва-едва! — но тут же замолк, чтобы не портить и дальше и без того уже… не слишком идеальный момент. — Ита-ак, — протянул Инк, роясь у себя в поясной сумке, нервируя Блу своей нерасторопностью и медлительностью всё больше и больше, и потихоньку подступая к растерянному Гено поближе. — В честь начала твоей но-овой жизни мы скооперировались с некоторыми, пока пожелавшими остаться в тайне скелетами, и подготовили для тебя новый… — он весело заглянул Гено в глаза. — …дом! Та-да-ам! Инк выудил наконец-то из сумки ключи и, побренчав ими для визуализации и лучшего эффекта в воздухе на уровне глаз, вложил маленькую вязку в руки замершего недвижимо Гено. — Там есть всё тебе необходимое: мебель, сад, красивые занавесочки — сам рисовал — качели на вырост для маленького сорванца… — художник буквально светился от гордости. — Прекрасный небольшой домик для прекрасной небольшой семьи. Он в маленькой, но спокойной живописной и милой вселенной. Но почти в самом центре вселенной, с удобным доступом почти всюду. О, для перемещения между вселенными самое то! Чудесное местечко. Как раз для того, чтобы забыть всё плохое и начать новую жизнь, просто с чистого листа! Ты рад? Рад же? Гено пожевал губы, возведя бровные дуги домиком, задумавшись на долгую минуту и сжимая в ладони небольшую связку ключей: — Дом? — они это серьёзно? Это с ним происходит? Вот сейчас? Прямо сейчас? Уже? Так быстро?.. новый дом… Новая жизнь… Жизнь, в которой больше не будет места ничему из прошлого. Совсем ничему? Светлая и чистая, как они говорят? Наполненная детским смехом, светом солнца, хорошими друзьями и счастьем жизнь? Без… — Конечно, я рад… конечно… Что за вопросы? Разве могут быть сомнения? Разве могу я не радоваться такому шансу начать всё сначала? Разве могу… Это просто… это так щедро с вашей стороны… — он подошёл и сжал в объятиях раньше художника, а потом и придвинувшегося к ним плотнее за несколько секунд Блуберри, улыбнулся грустно и шмыгнул носом… Он был рад такому шансу, такому подарку. Правда. Он был рад новой жизни. Да. Бесспорно. Конечно же. Рад же?.. А дальше был торт и чай, и Дрим, что пришёл наконец в гости не на короткую минуту, а на долгих несколько часов, что всё странно-задумчиво, почти целый вечер, сверлил его своим пронзительным золотым взглядом, будто пытаясь что-то в нём разглядеть, выудить из глубины души, будто препарируя без наркоза и вытаскивая наружу самые потаённые и не ржавеющие чувства… и вздыхая тяжело. А потом были тёплые разговоры, объятия, озвученные мягким тихим голосом мечты и планы, обсуждение возможных подходящих имён, осторожные шутки и смех Блуберри… А потом тёмная чужая комната и пустая, до жути холодная кровать, сброшенная на пол куртка, недостаточно тяжёлое одеяло, подвявшие и сбросившие свои лепестки ромашки в стакане, пальцы на сложенном ровным кубиком клочке бумаги, грустный взгляд на подарочном пакете и ленте, валяющейся на полу, на окне, за которым… никто не стоит, и тихие слёзы. Новая жизнь, в которой нет места прошлому. Как хорошо… Но почему же так… больно?