Сразу после битвы
Вокруг пыль, кровь, грязь. Неподвижная куча мёртвых тел заражённых чумой бессмертных, сваленных друг на друга, словно стоги сена в опустевшем поле. Сама комната впитала в себя кислый, ни с чем не сравнимый запах остервенелого сражения. Последнего сражения. Всадники мертвы. Незачем больше обнажать мечи друг перед другом. Нет нужды в нитях опасных интриг, переплетённых меж собой. Можно больше не обдумывать каждое сказанное слово, которое могло привести если не к гибели, то к ужасным последствиям. Они победили. Сделали то, о чём боялись даже мечтать не то, что надеяться. Всë закончилось. Вместе с победой, что бьëт своим осознанием в самое сердце, встаёт солнце на горизонте. А вместе с ним возрождается и надежда. Словно огненный феникс, поднимается с колен из собственного пепла. Возрождается снова и снова до скончания веков, конец которых они смогли продлить. Сквозь цветной витраж пробиваются первые предрассветные лучи, что греют и тело, и душу. Они освещают спину Мальбонте перед ней зелёно-красным свечением, но будто светится он сам. И без того тёмные глаза чернеют ещё больше. Но нет в них той глубокой тьмы, пожирающей весь свет, причиняющей ему одну лишь боль. И пусть не физическую, которую нельзя почувствовать так ясно, как прикосновения руки, но от того не менее ужасную. Он освобождён отныне навсегда. Больше нет того заискивающего шëпота в голове, потеряв терпение который переходит в настойчивый крик, который ничем не заглушить. Больше нет стальных цепей, перекрывающих дыхание. Никто не посмеет дёргать его за ниточки, словно марионетку. Не станет приказывать, пытаться подчинить. Теперь он принадлежит только себе и никому больше. Он свободен. Она смотрит на него и не замечает той радости от освобождения, которую испытывает за него сама. Зато ясно видит истинное благоговение в тёплой радужке, от которого внутри всë с ног на голову переворачивается. Потому что свобода от тысячелетних оков не заменит и короткого мгновения, проведённого с ней — живой, настоящей. Не замученной отчаянием, не иллюзией страдающего от потери любимой сознания и даже не прекрасного сна, что развеется на следующее утро — осядет горькой дымкой, будто и не было вовсе. Его мысли бьют в самое сокровенное, перехватывая дыхание. В груди всë горит. Пылает ярким пламенем. И ничто его не потушит. Ничто и никто. От его мыслей, чувств, смешавшихся с её воедино, Вики бросает в дрожь. Его тоже. Испачкавшиеся в крови мозолистые пальцы мелко трясутся, касаясь поцарапанной щеки. Почувствовав тепло её кожи, Мальбонте рвано выдыхает. Так испуганно, будто до последнего не верил, что она жива. Не медля больше ни секунды, тянет за руку на себя. Так резко, словно она может исчезнуть в следующий миг. Он врезается в её губы точно так же, как и она сама врезается грудью в его тело. Воздух выходит из лёгких рывком. И весь мир уже не важен. Пусть все подождут, пока они насытятся любовью. А этого не произойдёт никогда. Никогда им не будет полностью хватать друг друга. Значит, придётся ждать целую вечность. Ждать того, что не наступит. Мальбонте целует её жадно. Яростно кусая истосковавшиеся по ласке губы. Напирает бёдрами, крепко прижимаясь к животу. И сжимает, гладит, водит горячими ладонями по исхудавшей талии страстно, но осторожно, будто любое неосторожное движение с его стороны может ранить её. Но ничто не может ранить больше, чем недели, проведённые без него. Ничто не ударит в сердце так же беспощадно, как пустота внутри. Вики цепляется за короткие чёрные волосы, все такие же мягкие, как шёлк. Встаёт на носочки, не чтобы дотянуться — быть как можно ближе. Слеза катится по щеке, за ней вторая, третья. Заметив это, Мальбонте собирает их горячими губами. Каждую каплю, блестящую на свету. Целует кончик холодного носа. И смотрит с таким теплом, что Вики тает изнутри. Словно снег под весенним солнцем. Мальбонте заправляет её растрëпанные светлые волосы за уши, обхватывает лицо такими же горячими ладонями, убаюкивая, успокаивая, показывая, что всë в порядке. Что он здесь, рядом. И больше никогда не отпустит. Губы его растягиваются в улыбке. Нежной, невероятно искренней. Такой, какую Вики ещё не видела на его измученном душевными терзаниями лице. Чтобы вызвать эту улыбку должно было случиться столько ужасного... Чтобы затем освобождённый, но почти полностью уничтоженный мир на костях казался раем. Лучшим из всех возможных исходов. Ей кажется, что это всë сон. Что она вот-вот проснётся в темнице с Шепфамалумом, и счастливый конец останется сказкой. Воображëнной, той, что не суждено стать былью. Но она накрывает его ладони своими, а он переплетает их, не желая отпускать. И они стоят посреди останков бойни, держа друг друга за руки и не могут перестать улыбаться. Ведь теперь всë будет хорошо. Намного лучше, чем прежде. Мальбонте шепчет одними губами, совсем неслышно, но его голос самым громким эхом отдаётся в мыслях. «Я люблю тебя». Сконфуженное покашливание со стороны отвлекает обоих. Грязно вырывает в реальность, где болит тело от полученных, медленно заживающих ран, где вокруг испускают вонь трупы. Но Вики не спешит поворачиваться к своей матери и Винчесто. Последние мгновения украденного единения она отвечает Мальбонте так же. Полушëпотом, но так, чтобы он слышал. Ведь она любит его не меньше. Ребекка — мама перед ней не в самом своём лучшем виде. Выбившиеся из низкого пучка волосы ниспадают на всë ещё напряжённые женские плечи, будто она только и ждёт, как со спины нападёт кто-то другой и вонзит кинжал в сердце. Золотые крылья её испачканы в крови, пепле и пыли. Как и все они. Но, что удивляет Вики больше всего — синяки под глазами и слишком, слишком сентиментальный взгляд, полный тоски, радости и грусти одновременно. Она смотрит на неё так, будто искренне горевала по потере дочери. Женщина, которая даже не моргнула глазом во время казни Винчесто, которая не ставила свою дочь ни во что, считала её никем и даже грозилась убить. Женщина, у которой Вики отняла жизнь однажды. Отправила в небытие на долгие годы. Десять лет назад Мальбонте сказал, что гной их раны нужно вычищать. Тогда он развязал войну, считая её «чисткой». Но самой настоящей чисткой, прошедшейся по миру словно наждачкой, оказался Апокалипсис. Много погибло. И людей, и бессмертных. Но остались не самые сильные или невинные, а те, кто смог. Просто смог. А как — уже неважно. Обманом ли или геройством — никто не станет судить другого, когда все играли грязно, не соблюдая никакие правила. Сейчас прошлые ошибки кажутся таким пустяком... И она не станет судить мать. Главное, что они живы. Остальные разногласия можно оставить на потом. Поэтому Вики обнимает и её. Крепко, порывисто. Как не обнимала уже очень-очень давно. Не колеблясь, в то же мгновение руки Ребекки оказываются поверх её крыльев: пальцы утопают в мягкости перьев. Думала ли Вики когда-то, что снова получит хотя бы ничтожную каплю материнского тепла, которого ей всю жизнь не хватало? Конечно, нет. Перестала надеяться ещё на земле и даже не собиралась делать это на небесах. Но всë же бегала за ней, искала хоть какой-то контакт, долю одобрения. И не находила. А сейчас, кажется, нашла. И одобрение, и любовь. Ребекка обязательно потребует объяснений. Позже. Она не будет собой, если не испортит важный момент своей серьёзностью. Но даже тогда Вики не будет обижаться. Не видит в этом смысла. Или же вовсе не хочет. Такая мелочь, как обиды по пустякам, должна остаться в прошлом мире, которого больше нет. Отныне это новый мир. Новый отсчёт. Время начнётся заново, и сейчас — первый день, первые минуты. И оно не должно закончиться тем же крахом, не должно повторять ошибки предыдущего. Апокалипсис стал для всех тяжёлым уроком, который волей-неволей они обязаны усвоить. Он навсегда останется в памяти грязной чёрной кляксой в чистовике жизни. Но из-за неё не стоит вырывать листок. А их — оставшихся, теперь ждёт долгое восстановление. И новое начало.***
За полчаса до финальной битвы
Война задумчиво смотрит, как хрустальный хрупкий бокал мелко дрожит в его руках. Первой мыслью было — землетрясение. Апокалипсис может вызвать множество природных катастроф. И цунами, и извержения вулканов, и даже землетрясение. Вот только... Нет никакого землетрясения. Небеса могли бы содрогнуться от сил, столкнувшихся в смертельной битве под их сводами, но не содрогнулись. Они все вместе взятые, какими великими бы ни были, не смогут пошатнуть их. Да, это вовсе не Небеса. Это дрожат руки Войны. Впервые за миллионы лет. И он чувствует, как мышцы на запястье сводит болезненной судорогой. Чувствует и сердце, что за годы — столетия, а может и даже тысячелетия молчания, вдруг начинает биться чаще. Будто он тоже живой. Будто его эмоции ещё не до конца наиграны, и плотная маска не всегда скрывает лицо. Будто... он ещё может быть живым. И оно рвётся куда-то за пределы стен этой погружённой в оглушающую тишину, от которой звенит в ушах, комнаты. Туда, где вскоре — не через ещё одно тысячелетие, а вот совсем рукой подать — всего-то через несколько минут начнут поочерёдно умирать его братья и сестра. Его семья. Хоть и не кровная, но всё же семья. — Решил уйти в запой? — Война не вздрагивает, когда дверь резко открывается, и Вики птицей с горящими крыльями входит в комнату, по-хозяйски облокачивается бедром о тумбочку. Смотрит на него недоверчивыми глазами. Вот оно. Она. Его погибель. Спасение и смерть. Та, что оставит его ни с чем. — Не каждый день убивают мою семью, — это правда. И то, что он открыто говорит правду, когда в этом нет нужды, когда он должен по-обычному нацепить на лицо ухмылку и встать вразвалочку, будто ничто и никогда не подбирается к его сердцу... То, что он давно считал мёртвым, прорывается наружу — вот это страшно. Он готовился к этому дню тысячелетиями. Просчитывал все возможные действия. Но... как оказывается — подготавливать нужно было не только разум. — Ты сам это устроил. Война медленно кивает, не собираясь отрицать очевидное. Он устроил. На нём и вина. Ещё одна к бесчисленному списку. И именно она давит на возрождающееся сердце. Зачем? Почему сейчас? Почему он ещё в принципе что-то чувствует? — Да, сам, — Война задумчиво смотрит куда-то в пустоту. — Они приносят слишком много хаоса. Всë никак не желают успокоиться, забыть старые обиды. И лучше будут мстить, чем пытаться что-то изменить без уничтожения миров. Но не думай, что я этого хочу. Всё кроме последней фразы — чистая ложь. Дело не в хаосе и не в вечных обидах. Они просто зашли слишком далеко, жили слишком долго, привыкли быть свободными творцами в этом мире. Но это не их мир. Они все понимали это, но вот только не могли уже отказаться от собственного могущества. Пришло время закончить всë, пока не стало слишком поздно. — Не прикрывайся безысходностью, — Вики проходит вглубь комнаты, останавливаясь напротив него и достает клинок из ножен. Он не станет сопротивляться. В этом и был уговор. А она должна его убить. — А ты не наглей, — острый взгляд вперивается в неё. Она наверняка видит в этом взгляде насмешку, но в нем лишь вызов, который бросает загнанный в угол зверь своему охотнику. Последний вызов. — Я всë ещё сильнее тебя. — Ненадолго. На мгновение Войне кажется, что он полностью теряет контроль над ситуацией, что Вики в любой момент вонзит ему кинжал в сердце, и это будет конец, конец всему. Впервые в своей бесконечно долгой жизни ему остаётся только довериться кому-то, не имея никаких планов «Б», «В» и дальше по списку. Уже слишком поздно для этого. Он тоже слишком далеко зашёл. Вики крутит клинок в руках, оттягивает мгновение, то ли желая насладиться скорой победой, то ли ожидая очередной подвох. А он лишь благодарен ей за её неторопливость, ведь он может в последний раз ощутить, каково это — жить, не будучи убийцей своей семьи. Но всему приходит конец. — Ты права, моë время ушло, — он выглядит расслабленным, но похож на змею, затаившуюся на ветке в ожидании жертвы. — Но и ты совсем скоро узнаешь, каково быть монстром. Он не осознает истинный смысл своих слов. Не знает, почему они вообще сорвались с языка. Сейчас это неважно. Сейчас он просто дышит. Это единственное, что имеет значение. — Я не ты, я не стану бессердечной тварью. — Но ты станешь самым могущественным существом на свете, — всадник делает шаг вперёд, встаёт совсем близко и шепчет в самое ухо этой маленькой, сильной девочке, чьей судьбой он больше не распоряжается, ту самую страшную фразу, последний крик отчаяния, который не будет понят. Последний вдох. — И тебя будут бояться. Он выдыхает, и Вики пронзает его сердце. Он не видит, как течёт его кровь. Он никогда не видел своей крови. И сейчас заставляет себя не смотреть. Он не опустит взгляд. Не в этой жизни. Война чувствует, как медленно опускается на пол, в тёплую лужу, наверняка красного цвета. А может быть чёрную, как у самого настоящего чудовища. Чувствует, что больше не может пошевелить даже пальцами. Не может вдохнуть. Умирать не так больно — это всё ложь. Просто очень пусто и холодно. В глазах темнеет, словно солнце за считанные секунды садится за горизонт, и отдаёт мир во власть ночи. Вот только угасло не солнце, ведь ночь уже давно наступила — а его жизнь. Но он видит, как Вики подхватывает бокал вина, что выпал из его руки. Ему не нужно смотреть, как она пьёт. С каждым сделанным глотком его покидает вечная сила, что миллионы лет составляла его существо. Тело становится будто пустой оболочкой, в которое загнано неспособное вырваться сознание. У неё была возможность отобрать его жизнь окончательно и положить начало цепи избавления от всадников с него. Но она этого не делает, оставляя на краю хрустальных стенок маленькую каплю, что скатывается на дно. Она уходит, хлопнув дверью, даже не взглянув на него. Сейчас у неё совсем другие дела. А он лишь остаётся лежать здесь, чувствуя, как кровь бесконечным потоком вытекает из тела. Он не умрёт сейчас. Ещё рано. Видимо, он ещё не заплатил свою цену. Цену, о которой он не рассказал никому. Чтобы убить всадников, не нужно иметь способностей и генов. Чтобы убить всадников, нужна воля хотя бы одного из них. И если он отдаст свою жизнь без борьбы, то каждый из них станет смертным. Но умирая так бесчестно, нарушая все законы и порядки бытия и самой жизни, отдавший свою вечную жизнь испытает смерть за всех, а его судьба станет навеки подвластна его убийце. Этот закон наложили они сами, тогда, давным-давно, когда для них ещё не существовало времени. Это был залог преданности своей семье. Они решили, что должны уйти так же, как и пришли — вместе. Война помнит тот день, когда была произнесена нерушимая клятва. Помнит, как тогда, миллиарды лет назад, им казалось, что эта смерть будет их общим решением. Они уйдут, вот так же, держась за руки и будучи свободными. Тогда никому из них и не приходило в голову, что кто-то может отказаться от своей свободы ради чего-то ещё. Или кого-то. И нарушил клятву тот, от которого предательства вовсе не ждали.