Eternity Enshrined

Вскоре они покинули святилище и пошли обратно по тропе. Закат заливал мир оранжевым сиянием, и лес полыхал в нем, воспламененный золотым светом. Заметив, что Мегуми задирает голову, озираясь на ходу, Сукуна поднял его — вышло несколько неловко, поскольку стоило его поднять, как Мегуми зашипел: «Подожди, подожди», когда слой его кимоно соскользнул, — и посадил высоко на свои плечи. Руки Сукуны легли на болтающиеся лодыжки Мегуми, и он нежно придерживал их, пока шел по тропе. Несмотря на холод, парень наслаждался высотой, которая позволяла протянуть руку и легко сорвать красный лист с ближайшей ветки. Цвет пестрой листвы окутывал и Мегуми. Было чудесно смотреть вверх и чувствовать, как заходящее солнце отбрасывает на него танцующие тени подрагивающих листьев, смотреть вниз и видеть такой же странный узор света на Сукуне. Воспоминание о том, как Сукуна разговаривал с монахом — спокойно, без своей обычной ликующей злобности, — запечатлелось в памяти Мегуми. — Я рад, что спас жителей деревни, — он поймал себя на том, что говорит это вслух, желая как-то высказать свой прилив гордости. — Не только потому, что мне нравится их компания, но и… Это было хорошее дело, и я рад, что поступил правильно. Город и его жители основой всех его тщаяний в этой эпохи, а также частью Мегуми, которой он надеялся поделиться. Ему было все равно, будет ли Сукуна дразнить его, не согласится или даже заметит, что люди умирали с лета и будут продолжать умирать, поскольку холодная погода принесла с собой болезни. Но Сукуна посмотрел на Мегуми снизу вверх из-под его ног и сказал: — Ты молодец. Это было всего лишь простое замечание, но Мегуми забыл как дышать. Его сердце продолжало стучать с глухим стуком, переполненное неожиданно накатившей тоской. Мегуми мечтал видеть Сукуну таким, — поддерживающим Мегуми приятными словами, а не презрением, беседующим с человеком, милым и добрым, меняющим свой рацион и открывающимся перед Мегуми, — и Сукуна постепенно превращал эти причудливые мечты в реальность. И все же, в какой-то момент, он будет взят из этого мира и запечатан на тысячелетие. «Это неправильно», — подумал Мегуми. Что-то непременно пошло не так; невозможно было сопоставить Сукуну, которого он знал в будущем, и того, кто нес его сейчас, поглаживая его лодыжку большим пальцем. В своих размышлениях Мегуми отталкивался от того, что временная шкала не может быть изменена, что история, которую он знал в будущем, неминуемо произойдет в эту эпоху. Но если события действительно могли изменяться, что тогда? Он жалел, что в свое время не уделил достаточно внимания истории Сукуны или что он не помнил ее лучше. Были ли там упоминания о монахе, связанном с Сукуной? Он был почти уверен, что Урауме не было ни в одном из текстов, и он не помнил фигуру, которая могла бы быть им самим. Большая часть истории со временем оказалась либо утрачена, либо сохранена только в узких, противоречивых источниках. Даже половина того, на что ссылался Мегуми относительно дракона и его убийства, была сомнительной, основанной на фольклоре. Не было никаких оснований полагать, что только потому, что что-то или кто-то (он сам) не фигурирует в исторических текстах, этого не происходило или вообще не существовало. И все же монах знал его так же, как он знал Сукуну. Если бы имя Мегуми оказалось связано с именем Сукуны, то, несомненно, в мифах о Сукуне упоминался бы и он. Но этого не случилось. Можно ли тогда изменить историю — если добавить Мегуми, можно ли стереть недоброжелательность Сукуны? Сукуна запрокинул голову, с любопытством глядя на Мегуми. — Я почти слышу, как ты думаешь, — поддразнил он. — Что за беспокойство так громко звучит в твоей голове, Мегуми? Как знакомо ни звучало его имя из этих уст. Мегуми знал, кто такой Сукуна и что он сделал. Он вспомнил, каким безумно жестоким был Сукуна, когда они сражались в колонии, и как выматывающее тяжело это было для Мегуми, юного, испуганного и отчаявшегося. Но он не мог представить, чтобы Сукуна поступил так с ним теперь. Рядом с Сукуной он должен был чувствовать что-то совсем другое, — вину, гнев, печаль, — но вместо этого Мегуми видел возможности. Эта идея глубоко засела в голове — что, возможно, будущее Сукуны, а вместе с ним и всего мира, можно изменить. Мегуми нежно провел пальцем по переносице Сукуны, ведя линию вверх к его лбу, по его мягким волосам, прижатым к бедру Мегуми. В его сердце медленно закрадывалась тревога, но она сопровождалась и решимостью. — Мне нужно тебе кое-что сказать, — вздохнул он. Сукуна оценивающе посмотрел на него, затем легко протянул руку и помог Мегуми спуститься. Когда Мегуми твердо встал на землю, он отступил назад, оставив между ними небольшое расстояние. Сукуна посмотрел на этот промежуток и спросил: — Что же? — Я не говорил тебе раньше, — Мегуми осекся. Он не знал, как отреагирует Сукуна, и мог только надеяться, что тот поймет не только, почему Мегуми так долго хранил этот секрет, но и почему он рассказывает об этом сейчас. Глаза Сукуны сузились. В воздухе чувствовался опасный привкус. Казалось, он инстинктивно понимал, подобно дикому зверю, предчувствующему неминуемую катастрофу, что Мегуми вот-вот откроет необратимое. — В мое время ты уже не такой, Сукуна, — начал Мегуми. Он потянулся к руке Сукуны, но в последний момент передумал. Его рука беспомощно зависла между ними, затем опустилась. Сердце бешено колотилось в горле, и Мегуми сказал так ясно, как только мог: — В какой-то момент, Сукуна… Я не знаю, когда и как, но… Ты будешь запечатан. Сукуна выпрямился, и ощущение его присутствия, казалось, удвоилось в размерах. Мегуми старался не шевелиться, но желание поклониться, встать на колени и молить о прощении было огромным. Он вздрогнул, когда Сукуна схватил его за челюсть и заставил Мегуми встретиться с ним взглядом. Его острые ногти не укололи и даже не коснулись кожи Мегуми, но хватка была крепкой, и этого было достаточно, чтобы сердце заклинателя бешено заколотилось. — Ты лжешь, — прошипел Сукуна. Его голос был холоден и смертоносен. Гнев Сукуны, его вкус спустя столько времени был почти незнакомым. Пот струйками стекал по вискам Мегуми, и он изо всех сил пытался успокоить свои нервы, несмотря на выброс адреналина. Часть его малодушно хотела просто согласиться, признать, что да, он солгал, конечно, солгал. Но нет, от этого никуда не деться; либо он был лжецом, либо проводником невероятных новостей, а Мегуми не лгал. — Я не знаю, что произойдет, — выдавил Мегуми через крепкую хватку на своем лице, — но ты воплотишься в сосуд. Ты вернешься. — Но я был запечатан, — недоверчиво повторил Сукуна. Теперь его ногти слегка впились в кожу, и Мегуми поморщился. Он протянул руку и обхватил запястье Сукуны. Мегуми не тянул, но это была молчаливая просьба отпустить. Через мгновение Сукуна отпустил его, и Мегуми, глубоко вздохнув, немного успокоился, по-прежнему не выпуская его запястья. — Никто не смог бы уничтожить тебя, — сказал он, глядя вниз на черную полосу проклятия под своей ладонью, на линии ладони Сукуны, на его костяшки и изящные, смертоносные пальцы. Мегуми поднял глаза на Сукуну. — Никто не мог уничтожить тебя, — повторил он. — Твои пальцы — они были… отделены от твоего тела и разбросаны, каждый содержал часть твоей силы. Каждый из них — могущественный проклятый предмет. Сукуна, я, — он не мог продолжать. Слова, как песок, застревали в горле перед искаженным выражением лица Сукуны, — я не знаю, что случится. — Ну это кажется маловероятным, — прорычал Сукуна, — Учитывая, что ты, похоже, знаешь гораздо больше, чем когда-либо рассказывал. Он вырвал свое запястье из хватки Мегуми и отвернулся в сторону. — Это было единственное, Сукуна, — Мегуми был поражен этой вернувшейся вновь яростью. — О, — усмехнулся Сукуна, снова поворачиваясь лицом к Мегуми. — Затем, наконец, оракул разыгрывает свою партию. Чего ты хочешь, Мегуми? Предложишь ли ты соглашение, чтобы спасти меня от моей судьбы? Ты расскажешь мне, как избежать этого в обмен на… власть и богатство? Острая, разрывающая боль расцвела между ребрами Мегуми. — Прекрати, Сукуна. Ты же знаешь, что я не оракул. Признаю, я избегал полной правды, но я говорю ее сейчас. Но твоя первая же реакция — разозлиться на меня! — Ты рассказывал мне цветистые истории о телефонах и зданиях, которые касаются неба, о грядущей истории, и, тем не менее, ты не упомянул, что я буду запечатан на все эти годы и никогда не увижу этого сам. Отвращение исказило черты Сукуны. — Я не знал, как тебе сказать, — сказал Мегуми, затем исправился и признался, желая быть честным до конца: — Я даже не был уверен, стоит ли мне об этом говорить. — Да неужели? — голос Сукуны полоснул, как бритва. — Если бы ты оказался запечатан, это бы спасло многих людей, — попытался объяснить Мегуми, чувствуя, как аура Сукуны темнеет с каждым словом. — Ты бы не смог убивать людей, будучи таким, никому не смог бы причинить вреда. Вот я и подумал… — он оборвал себя и отвернулся, не в силах вынести брошенное в его сторону презрение. — Что ж, и вот мы здесь, и ты говоришь это! — Было ли в его словах разочарование, гнев? — Так что же изменилось? Мегуми взглянул на него и тут же отвел взгляд. «Ты, — не говорит он. — Мы». — Жители Хиды начали поклоняться тебе. К тебе относятся как к божеству, и они приносят подношения в святилище. И Сукуна, ты не… ты не причиняешь им вреда. — Возможно, мне стоило бы, — предположил Сукуна, и жестокая, легкомысленная улыбка расплылась по его лицу. — Ты прав, Мегуми. В последнее время я был отвлечен. Мегуми почувствовал, как выражение его лица исказилось. Он попытался, но безуспешно, сохранить голос ровным, когда ужас скрутил его внутренности. — Почему ты ведешь себя так… так мерзко? — А почему ты ждешь чего-то другого, Мегуми? — Сукуна сплюнул. — Если ты думаешь… — Ты не слушаешь! — в отчаянии перебил Мегуми, не в силах больше это слышать. — Проклятая энергия, исходящая от твоих пальцев, притягивает проклятия, и даже когда ты запечатан, люди все равно умирают. Но если бы ты не был… — Не был чем? Не был проклятием? — тон Сукуны был полон снисходительности, такой злой, такой неприятной, что Мегуми вздрогнул. — Неужели ты забыл, Мегуми, что такова моя природа, что люди трясутся от страха, когда я смотрю на них, что я убиваю их за меньшее? Разве ты не знал, что я ем их, режу на кусочки и прошу Урауме приготовить для меня? — Но ты остановился! — Мегуми почти умолял: — Ты остановился, и ты можешь остановить это. Не настраивай больше никого против себя, иначе они отомстят, и если Двор пошлет своих убийц или кого-то могущественного… — Уверяю, в этом мире нет никого достаточно сильного, чтобы убить меня, — просто сказал Сукуна. Это не было хвастовством, это был факт. Мегуми не знал, как был запечатан Сукуна, но он не мог даже представить себе этого. И все же это мучило Мегуми — мысли о нашествии колдунов, запечатывании, исполнении угроз Минамото, гибели невинных людей, Сукуны… — Не давай им повода ненавидеть тебя. Месть закончится только кровопролитием. Сукуна смотрел на него, не веря своим ушам. — Тогда пусть будет так, — бросил он. Покачав головой, Сукуна разразился лающим смехом. — А, как это на тебя похоже, Мегуми. После всего этого я верил, что ты наконец-то поймешь. Но подумать только! Ты все еще пытаешься изменить кого-то вроде меня. Раздражение охватило Мегуми, и он закричал: — Это ты не понимаешь, бесячий ты… — он пропустил волосы сквозь пальцы и резко потянул. — Я не пытаюсь изменить тебя! Я пытаюсь… Сукуна, я пытаюсь спасти тебя! Голос Мегуми эхом разнесся по лесу, и, затихнув, оставил их в оглушительной тишине. Сукуна уставился на него, и заклинатель, чувствуя себя разбитым, объятым болью, с тяжело вздымающейся грудью уставился на него в ответ. Сукуна промолчал, и Мегуми продолжил. — Если ты не дашь им повода запечатать тебя, тогда, может быть… Может быть, тебя и не запечатают. Если они будут поклоняться тебе, если ты станешь для них богом, тогда, может, и время получится изменить — как-нибудь, Сукуна, я… — Не говори глупостей, Мегуми, — грубо обрубил Сукуна. Его гнев иссякал. — События разворачиваются во времени. Тебе это известно; твои знания о будущем ценны в первую очередь именно по этой причине. Путешествие в прошлое не дает тебе силы что-либо изменить. Сукуна нахмурился. Казалось, он не знал, что думать о Мегуми в этот момент. Со вздохом, без всякой язвительности, он добавил: — Прибереги свои спасения для жалких людишек, которые в них нуждаются. Он повернулся и пошел прочь, оставив Мегуми одного на тропе. Похолодало. Легкие Мегуми обжег прохладный воздух, и всякая способность реагировать покинула его. Его не позвали за собой, он не знал, что делать, и чувствовал себя бессильным. Но когда Сукуна прошел немного дальше, он остановился и полуобернулся назад. Выражение его лица было таким же, как у Мегуми. — Ты что, не идешь? — окликнул он. Мегуми на секунду замешкался и поспешил нагнать Сукуну на тропинке. Они почти не разговаривали на обратном пути в храм. Мегуми был слишком подавлен и напряжен, чтобы нарушить молчание. Он продолжал думать о том, что бы сказать, желая, чтобы слова сами нашли его. Его напугало то, с какой легкостью Сукуна предложил убить жителей деревни, даже если это была всего лишь намеренная колкость в адрес Мегуми. Это чудовищное существо, увековеченное в истории, таилось под тонким слоем кожи, ожидая, когда его выпустят наружу. Но это отличалось от того, что представлял собой Итадори как подавляющий сосуд; Сукуна, способный без оглядки устроить резню, был тем же, с кем Мегуми засыпал каждую ночь. Разделять их означало бы лишь глубже зарываться в отчаяние. Мегуми принял решение: принять Сукуну таким, какой он есть, быть с ним, заботиться о нем. Он приходил к этому не единожды; каждый день он просыпался и решал одно и то же, оставаясь и желая Сукуну. Фушигуро и сейчас сделал тот же выбор, раскрыв свою тайну. Он все еще не знал способа вернуться в будущее. Даже если Сукуна не верил, что временная шкала может измениться, мог ли Мегуми позволить себе не терять надежды? В конце концов, это все, что ему оставалось; он оставил все, что знал, оказавшись в этой эпохе, и благодаря этому обрел новую жизнь. Как могло время не измениться, когда сам Мегуми изменился так сильно? В ту ночь, когда они вернулись и Мегуми дрожал от холода, Сукуна был с ним резок, хотя и развел в камине пылающее пламя. Пока Мегуми готовился ко сну, Сукуна стоял в дверях здания святилища, скрестив руки на груди и широким взглядом охватывая окрестности. Мегуми завернулся в спальную юкату, накинув сверху еще один слой ткани, чтобы сохранить тепло, и тихо приблизился. Он осторожно протянул руку, касаясь пальцами плеч Сукуны. «Ложись в постель, — вертелось у него на языке. — Позволь мне не ставить на нас точку». — Я вернусь завтра, — внезапно сказал Сукуна. Мегуми отдернул руку. — Должен ли я… — он осекся и замолчал. Сукуна повернулся и, увидев на лице Мегуми неуверенность и волнение, обхватил его лицо двумя руками. — Оставайся здесь, — сказал он, крепко поцеловал Мегуми и ушел. *** Ночь была одинокой и холодной. Огонь непрерывно горел в темноте, но его было крайне мало, чтобы сравниться с тем теплом, которое окутывало Мегуми, когда Сукуна прижимал его к себе. Мегуми беспокойно ворочался, пока сон не сразил его, а проснулся от запаха привычных благовоний, но в пустом святилище. Подношения, как обычно, лежали на столе, и Мегуми, найдя что-то легкое поесть, сел в одиночестве у очага. Поздним утром вернулся Сукуна в плотном потоке проклятой энергии — Мегуми издалека почувствовал его ауру, надвигающуюся угрожающим облаком. Но первой появилась Урауме. Ее гнев ясно читался на лице, когда она вошла в храм прямо к Мегуми. Он был так потрясен, когда Урауме схватила его за воротник и встряхнула, что первое время не мог двинуться. — Ты сделал это! — выплюнула она. Мегуми ударил по рукам Урауме, пытаясь вырваться. — Урауме, постой! — воскликнул он. Боль выбила из него дух, когда Урауме ударом ноги впечатала его в стену. Острый ледяной осколок застыл на ее пальце и уперся в горло Мегуми. — Ты навлек это на мастера Сукуну своими хитрыми планами, своими людишками и желанием сделать его богом. Он уже был богом! Но ты ослабил его своим обманом, ты, двуличный колдун! — Это не… — возразил было Мегуми, отстраняясь от зазубренного лезвия льда. Его мозг запоздало уловил смысл ее слов, и он застыл. — Подожди, Сукуна ослабел? Жестокие угрозы в адрес людей, прозвучавшие накануне, предстали в новом свете. Урауме оскалила зубы, выглядя так, словно ничего так сильно не желает, как вонзить Мегуми осколок льда прямо в глаз. Затем на фоне дверного проема появился высокий силуэт Сукуны. — Урауме, хватит, — приказал он. — Мегуми никто никогда не причинит вреда. Мегуми ожидал возражений и даже сопротивления, но ледяной туман Урауме рассеялся, и она немедленно отстранилась. — Мастер Сукуна, — она поклонилась в пояс и застыла в таком положении. Сукуна, поравнявшись, на мгновение остановил на ней свой внимательный взгляд и только потом отпустил. — Ступай. Встретимся завтра там же. — Я буду ждать, — Урауме кивнула и выскользнула из святилища, бросив единственный взгляд на Мегуми. Несколько секунд они провели в молчании, пока Мегуми приходил в себя. Сукуна не поцеловал его в знак приветствия и даже по-настоящему не улыбнулся ему; единственным признаком того, что Сукуна действительно не был расстроен, было то, как смягчилось выражение его лица, когда он повернулся от Урауме к Мегуми. Слегка наклонив голову, Сукуна спросил: — Ты ел? Мегуми покачал головой. — Ждал тебя. Они молча пообедали, бок о бок, и Мегуми лихорадочно обдумывал, что бы он мог сказать, но так и не смог найти слов, чтобы спросить, куда Сукуна ходил прошлой ночью. Неожиданно его настигло воспоминание из далекого мая, когда Мегуми все еще знакомился с Сукуной. Он бесстрашно спрашивал о происхождении Сукуны, о том времени, когда он был человеком. Мегуми был тогда смелым или, по крайней мере, достаточно упрямым, чтобы преодолевать страх. Но нерешительность охватила его теперь, впиваясь когтями в его плоть в виде другого, нового страха — потерять Сукуну. Возможно, тогда ему нечего было терять. Но все, о чем мог думать Мегуми сейчас, — это как от топчет нечто, что он считал таким драгоценным, как он неуклюже закапывает это, пытаясь отыскать верный путь. Подъем и резкое падение градуса в их отношениях порой изматывали; сколько раз одно и то же расстояние увеличивалось только затем, чтобы в один момент сократиться из-за шага навстречу или неспособности держаться в стороне? Он ничего не говорил, и Сукуна тоже молчал, хотя Мегуми, посмотрев на него в очередной раз, поймал его на том, что Сукуна наблюдает за ним в ответ. Мысли Мегуми крутились вокруг клубка беспокойства, соединившего в его голове сожаление, льющееся нескончаемым потоком, разочарование тем, что Сукуна держит его на расстоянии, и в то же время облегчение от того, что Сукуна ел с ним. — Ничего не хочешь сказать? — наконец спросил Сукуна, когда Мегуми уже заканчивал есть. Мегуми вздрогнул и поднял широко раскрытые глаза. Он быстро сглотнул, слегка закашлявшись. Выражение лица Сукуны было устрашающим, но не сердитым. Заклинатель тихо спросил: — Куда ты ходил прошлой ночью? Губы Сукуны скривились. — Урауме, — просто ответил он небрежным тоном. Он приподнял бровь, словно подбивая Мегуми спросить о чем-то менее очевидном. Но Мегуми только прерывисто кивнул, и они снова погрузились в молчание. Сукуна выглядел почти разочарованным, когда Мегуми потянулся собрать их тарелки, как будто он ожидал большего, но Мегуми ушел, напоследок пробормотав что-то насчет уборки. Зайдя в святилище, Фушигуро мысленно дал себе подзатыльник. Обычно он никогда не объявлял, что собирается мыть посуду. По крайней мере, повторяющиеся движения, сопровождавшие мытье посуды, были успокаивающими, и Мегуми воспользовался этим моментом, чтобы привести мысли в порядок. Он уже целую вечность так не нервничал рядом с Сукуной, и его раздражало, что он превратился в какое-то испуганное, трусливое существо. Со своего места Мегуми мог видеть веранду, где Сукуна сидел, погрузившись в свои мысли. Солнечный свет падал прямо на него, но Сукуну, казалось, не беспокоило, что он светит прямо ему в лицо. Мегуми поставил миски сушиться и вытер руки, собираясь с духом. Язва в его груди болезненно заныла. Он не хотел проводить еще одну ночь в одиночестве. Близость с Сукуной превратилась в необходимость; он чувствовал себя таким замечательным, таким драгоценным, просыпаясь от того, что Сукуна смотрел на него ранним утром, когда спальня была залита росистым светом… Мегуми хотел этого сейчас, хотел этого постоянно. Страстное желание тянуло его к Сукуне, как будто его ноги двигались сами по себе. Мегуми прищурился от яркого дневного света, выйдя на улицу, и тут же нашел взглядом Сукуну. Тот полуобернулся и с любопытством наклонил голову. Слова так и не пришли к Мегуми; он не мог описать боль и томление своего сердца — причины, которыми он руководствовался в первую очередь, решив рассказать все Сукуне, и как ему было больно оттого, что его искренность была поставлена под сомнение. Все, чего хотел Мегуми, — это продолжать быть рядом. Он сел позади Сукуны и обнял его руками за пояс, прижавшись лицом к спине и сократив расстояние между ними. — Не злись, — пробормотал Мегуми. Сукуна вздрогул, ощутив близость Мегуми, но он не прикоснулся к нему, не повернулся и не накрыл руки Мегуми своими. — Если бы я был зол, ты бы узнал, — тихо ответил он. Мегуми вздохнул. — Сукуна, — в его тоне слышалась мольба. С тихим выдохом Сукуна сдался. Его рука поднялась, чтобы обхватить сцепленные у себя на поясе руки Мегуми с осторожным, мягким пожатием, словно прижимая Мегуми к себе. — Я ничего не ожидаю от заклинателей, кроме глупости и высокомерия, — сказал ему Сукуна. — Но ты, Мегуми, ты был лучше других. Нет, ты по-прежнему лучше. Но на мгновение я был разочарован, подумав, что ошибался… Что в течение нескольких месяцев я продолжал ошибаться, — он вздохнул, затем добавил немного насмешливо: -Все же я начинаю верить, что ты никогда не сможешь разочаровать меня, даже когда мои ожидания так высоки. Молчаливость и сожаление Мегуми спали, и он прерывисто вздохнул, прижимая легкую улыбку облегчения к лопатке Сукуны. — Ты слишком мне льстишь. Наконец, Сукуна повернулся в его руках, отодвинув Мегуми настолько, чтобы снова притянуть к себе. — Нет, — задумчиво произнес Сукуна, когда Мегуми, устроившись поудобнее, встретился с ним взглядом. Это снова был тот нежный Сукуна, которого он знал. — Я тебе доверяю. Наклонившись к нему и положив голову на плечо, Мегуми начал говорить. — Я не хотел разрушать это доверие. Я только… Иногда мне становится тяжело. Я чувствовал много… вины за то, что был с тобой, что был здесь. — Я помню, — сказал Сукуна, — как ты плакал. Губы Мегуми дрогнули в язвительной улыбке. — Не то, о чем бы мне хотелось вспоминать, — заметил он и вздохнул. — Ты сделал много такого, чего я не могу простить. И в мире заклинателей мне бы оторвали голову просто за то, что я здесь. Но эти последние несколько месяцев… Все это так отличалось, все было так спокойно. И я подумал: «Что, если бы я мог сохранить все так, как есть?» — он потянулся к руке Сукуны. — Или что-то в этом роде. — Ты можешь, — ответил Сукуна, и это прозвучало бы, как обещание, если бы не призрак неизбежного, нависший над ними. Запечатывание Сукуны, желание Мегуми вернуться в будущее, каким бы оно ни оказалось, травма, болезнь или даже просто разлад между ними, превращающийся в осязаемую, непреодолимую пропасть. — До тех пор, пока… — Не надо, — перебил Мегуми. — Я не хочу, чтобы между нами что-то менялось. Эти слова висели между ними, пока Сукуна не нарушил молчания. — Мне не следовало так с тобой разговаривать. Или не доверять тебе, — помолчав секунду, он добавил: — Или угрожать людям, находящимся под твоей защитой. — Это извинение? — спросил Мегуми, прежде чем смог остановить себя, садясь и поворачиваясь лицом к Сукуне. Выражение лица Сукуны изменилось. Оно застыло, приняв выражение суровости. — Констатация факта. Мегуми перебирал пальцы Сукуны, и они оба наблюдали за этим: за переплетением их рук, за тем, как Мегуми лениво проводит по костяшкам пальцев Сукуны, по линиям их ладоней. Такие, как Сукуна, извинялись только перед теми, кого они считали более ценными, чем свою гордость, и Сукуна заботился о Мегуми также, как Мегуми заботился о нем. Они были, как два дома: одинаковые по достоинству, со стеклянными стенами и садом из камней, где тяжелая поступь недопустима. Эта мысль вызвала шквал чувств, подобный медленно распускающемуся фейерверку. — Урауме сказала, что твоя сила уменьшилась, — Мегуми наконец высказал то, что мучило его весь обед. — Это… из-за поклонения? Одна из рук Сукуны погладила Мегуми по спине в знак согласия. — Изменение незначительное, это не должно иметь значения, — ответил он и тут же усмехнулся: — Урауме не одобряет происходящего, но в стране нет существа, будь то проклятие или заклинатель, которое могло бы бросить мне вызов и победить. — Я думал, ты будешь… Ну, знаешь, — Мегуми неопределенно взмахнул рукой. — Вроде того, как зла была Урауме. — Урауме обвиняет тебя в том, чему я потакал и позволял происходить месяцами, — сказал Сукуна. — Она… Предвзята и, возможно, недовольна мной за то, что я вообще это допускаю. — Тогда почему ты продолжал это делать, зная, как это влияло на тебя все это время? Глаза Сукуны сверкнули. — Любопытство, — ответил он и, увидев недовольный хмурый взгляд Мегуми, добавил с озорной улыбкой: — К тому же, когда их поклонение приобрело достаточно большой размах, я уже тоже не хотел, чтобы что-то менялось между нами. Румянец расцвел на щеках Мегуми, и он опустил голову. — Не издевайся надо мной, — беспечно проворчал он. — О, я бы не стал, — запротестовал Сукуна. Он нежно повернул Мегуми лицом к себе и серьезно повторил, внимательно смотря на него: — Мегуми, я бы не стал. Его серьезный тон легко проник в сердце Мегуми, и оно учащенно забилось. Его грудная клетка затрещала от силы, с которой Сукуна отвоевывал себе место в его сердце, и это чувство переполняло его так сильно, что Мегуми казалось, что он может лопнуть. Он прижался ближе, оставив поцелуй на плече Сукуны и положив поверх голову. — Итак, что ты будешь делать теперь? — спросил он, окинув взглядом территорию святилища. — С тем, что тебя запечатали? Это слово мрачно повисло между ними. Сукуна провел пальцами по отросшим волосам Мегуми. Через несколько секунд он ответил: — Мы с Урауме разбираемся с этим. — Разбираетесь? Сукуна издал неопределенный звук. Он перевернул свою руку и сжал ладонь Мегуми, баюкая ее. — Готовимся, — сказал он, задумчиво, будто пробуя это слово на вкус. — Хотя нам еще предстоит узнать, принесут ли наши идеи плоды. — Ты снова уйдешь сегодня вечером? Может быть, в его голосе слышалась дрожь, а может быть, Сукуна просто хорошо его знал, но в его тоне чувствовалось узнавание этого смятения. — Завтра, — тихо сказал он, — но на этот раз уйдет больше времени — две недели. Мегуми поднял голову, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Сукуну. — Две недели? — удивленно спросил он. — Но… Это был самый долгий срок, на который Сукуна покидал святилище, даже с учетом прошлой весны, когда он постоянно где-то пропадал по нескольку дней и Мегуми не оставалось ничего другого, как исследовать окрестности. — Не волнуйся, Мегуми, — Сукуна поцеловал его, затем заключил Мегуми в объятия и встал. — Сегодня днем и ночью я весь твой. Мегуми ткнул его пальцем. — Ты всегда мой, — проворчал он, вызвав смех. Остаток дня они провели вместе. Сукуна усадил Мегуми перед собой и осторожно подстриг ему волосы своей техникой так, чтобы челка Мегуми перестала лезть ему в глаза. Вместе они сходили к реке, поужинали, потом обнимались, пока Сукуна читал стихи. Позже, в постели, при дрожащем свете камина и лампы, танцующем на их телах, Мегуми отсасывал Сукуне, медленно лаская его пальцами, пока рука Сукуны обхватывала его затылок, нежно дергая за волосы. Потом Сукуна уложил Мегуми сверху, спиной к своей груди, и приподнял его рукой. Он положил голову Сукуне на плечо, склонился набок, позволяя Сукуне покусывать отметину на его шее, и извивался, по мере того как удовольствие неуклонно нарастало. Пальцы его ног подогнулись, а раздвинутые ноги задрожали, и он умолял, затаив дыхание, пока Сукуна не шепнул своим низким голосом ему на ухо: — Тсс, я рядом. После этого Сукуна помог ему перевернуться и устроиться на боку. Сон разморил Мегуми почти сразу, и он наблюдал из-под полуприкрытых век, как Сукуна облизал и вытер свои пальцы, прежде чем обвиться вокруг Мегуми. Они легко соединились, и, укрывшись в этом тепле, Мегуми заснул. *** На следующее утро Мегуми проснулся от холода. Он вслепую похлопал по футону рядом с собой и не нашел ничего, кроме пустого места. Сукуна уже ушел? Даже не разбудив его? Беспокойство вытеснило остатки сна, и Мегуми протер глаза, оглядываясь по сторонам сквозь нечеткую дымку зрения и протяжно зевая. Затем издалека, из-за пределов спальни, он услышал голоса: Сукуны, как он догадался, и кого-то еще. Он напрягся, чтобы расслышать их разговор, не желая вылезать из-под одеял, но в конце концов любопытство взяло верх. Мегуми закутался и пошел подслушивать. Это был Сукуна, его голос знакомо рокотал. — Принеси ему хантэн, фука-гуцу — какой бы для вас, людей, ни выдалась зима. К сегодняшнему вечеру. Мегуми не расслышал ответа, только тихое бормотание, вероятно, означавшее согласие, но его тронула эта забота, и он улыбнулся. Он не просил, и все же Сукуна понял, как становилось холодно день ото дня и что в его отсутствие может стать еще холоднее, и раздумывал над этим. Убедившись, что жители деревни ушли, Мегуми тихо выскользнул из их комнаты, все еще завернутый в одеяла, и присоединился к Сукуне у входа в святилище. Он прижался к нему, и рука Сукуны тут же обняла его. — Доброе утро, — пробормотал Мегуми. — Ты скоро уходишь? — Доброе утро и тебе, — сказал Сукуна и ответил: — После завтрака. Мегуми фыркнул и поддразнил: — Что, если мне захочется пропустить завтрак сегодня? Тогда ты никогда не сможешь уйти. — Перестань искушать меня, — пальцы Сукуны выводили неясные очертания на руке Мегуми. — Пойдем. Ты, должно быть, проголодался. Они зашли обратно в святилище, чтобы поесть, в комнату, где горящий очаг прогонял холод. Мегуми тихо прислонился к Сукуне, пока жевал и смотрел на трепещущее сияние огня. Две недели — это ерунда; Мегуми оставался один и на дольше и обычно радовался этому. Но даже светлые предстоящего одиночества казались ему мрачными. Он предпочел скорее Сукуну, чем это время, предоставленное самому себе, даже если это означало, что он мог бы поразмыслить и привыкнуть к тому человеку, каким он стал, — человеком, чье твердое убеждение спасать лишь достойных людей где-то каким-то образом распространилась и на Сукуну. Сукуна не был хорошим. Он подрывал все основы, на которых стояли заклинатели. Мегуми знал это. Он знал. Но после завтрака Сукуна заключил Мегуми в объятия и покрыл поцелуями щеки, нос, глаза, крепко зажмуренные от смеха. Он отстранился, смотря на Мегуми сверху вниз, и коснулся его щеки, все еще немного холодной от утреннего воздуха. На его лице проступило беспокойство. — Я зажег очаги, фонари и свечи вокруг святилища. Они не погаснут. Нагрей себе воды, Мегуми, для умывания и чая и оставайся в тепле, хорошо? Губы Мегуми изогнулись в улыбке. Его сердце пело. Он обнял Сукуну за шею и понадеялся, что Сукуна почувствует его благодарность и привязанность в каждой линии его тела. — Ты тоже будь осторожен. — Не беспокойся. Я скоро вернусь, — сказал Сукуна. Клятва. Мегуми поцеловал его. — Ко мне, — сказал он. Еще одна.