Русалка для слуги Кощея

— Мне, простому смертному, связать судьбы русалки и ящера? На волевом, почти не затронутом увяданием лице Светлейшего отразилось недоумение. Просьба Даждьросы и в самом деле выглядела необычной. На выручку пришла заступница-княгиня. — Не такой уж ты и простой, — с законной гордостью улыбнулась она мужу. — Разве ты не представляешь в своей земле Правду? А она, как известно, одна и для людей, и для отрасли бессмертных, поскольку и тем и другим дана богами. Даждьроса с благодарностью глянула на княгиню. С такими разумными правителями эта земля и его жители находятся под надежной защитой. Светлейший, впрочем, все еще сомневался, но тут скрипнула дверь, и в палату вбежала любимица-дочка, которая, несмотря на родительский запрет, похоже, подслушивала под дверью. — Батюшка! Но ведь свадьба — это же так здорово! Особенно если жених и невеста любят друг друга! — Будь по-вашему, — махнул рукой Светлейший. — На праздник последнего снопа сыграем! И у потомков бессмертных, и у людей повелось давать брачные клятвы в те дни, когда Даждьбог, ярое солнышко, отмечает очередную веху своего ежегодного пути. В пору Зимнего или Летнего Солнцеворота, Осеннего или Весеннего равноденствия, когда и времена года окончательно меняют друг друга, и все семь миров сходятся настолько близко, что между ними почти исчезает граница. Последний сноп люди почитали, называли именинником, украшали лентами, ставили в красном углу, да еще на борозде как жертву полю оставляли несколько колосьев, под песню завивая из них причудливую бороду. Праздник последнего снопа означал наступление осени и окончание сбора урожая. После него только по первому морозцу с репищ снимали капусту, устраивая капустные вечерки, да засаливали в кадках морошку да опята. Даждьроса обычно в эту пору следила, чтобы к живительной влаге, утренней и вечерней порой выпадающей на стебли и листья растений, не примешались злокозненные хвори, а ее сестры — подательницы дождей, рачительным и добрым хозяевам старались послать вёдро. Велибор, проводивший лето в походах или занятый кузнечным ремеслом, на поле даже в страду редко бывал и потому за трудом землеробов наблюдал едва ли не с досадой: — Когда ж они уже закончат? — Ты же сам хотел провести обряд, — с улыбкой пожимала плечами Даждьроса. — Теперь терпи. Впрочем, она понимала, что ящер досадует вовсе не на промедление. В прежней жизни он сам надеялся поставить пиво к свадьбе сестры, скрепить рукой в меховой рукавице брачный договор с родителями ее жениха, потом самому заслать сватов к батюшке Водяному. Но все вышло совсем не так, хотя нынешние приятные хлопоты и предвкушение его согревали не меньше свиданий с Даждьросой. Под одной крышей они больше не жили. Проведя обряд рукобитья, покрыв голову русалки убором невесты, узорчатым платом-плачеей, княгиня забрала ее в свой терем готовить приданое. — Ты ни о чем не беспокойся, — суетилась она. — Я обо всем уже позаботилась. Позвала лучших ткачих и вышивальщиц, чтобы и сорочки, и поневы, и рушники смотрелись так, что не стыдно и бессмертным богам показать. — Спасибо за ласку, — совсем смутившись, благодарила Даждьроса. — Только лишнего не надо. К чему столько рушников? Разве что мастериц и боярских дочерей одаривать. Я из рода ушла, а у Велибора один лишь брат остался, Горислав или Горыныч, да и тот живет далеко на Сорочинских горах и о здешних новостях вряд ли знает. Даждьроса не стала уточнять о том, что братья из-за какой-то старой ссоры и до плена Велибора почти не общались. — А из-за чего вы повздорили-то? — как-то под вечер еще до начала свадебных хлопот спросила Даждьроса. — Вроде бы сказывали, Горыныч княжескую жену похитил, а ты на него за это рассердился, сказал, что это не по Правде, и после этого он на Сорочинские горы перебрался жить. — Женку легкомысленную, до чужих ласк охочую, я ему еще простил, — сноровисто скрепляя двойным плетением звенья кольчуги, уточнил Велибор. — В конце концов, для того жене и муж дан, чтобы ее оберегать и присматривать. А вот когда Горыныч пару людских поколений спустя племянницу княжескую прямо из дядиной светлицы почти силком уволок, поучил уму-разуму. А потом ему еще и богатырь из смертных этот, как его, Добрыня, неплохо наподдал, чтобы неповадно было. Горыныч еще обижался, что витязь девчонку к дяденьке домой-то вернул, а сам не женился. Порченной, видимо, посчитал. Ее потом за какого-то заморского королевича выдали. — Можно подумать, Горыныч ее не трогал, — фыркнула Даждьроса, которая нрав бесшабашного шебутного ящера не хуже его брата помнила. — Да кто его знает, — уклончиво усмехнулся в усы Велибор. — Я между ними с лучиной не стоял. Только нынче, думаю, зря я тогда брата осуждал. Гордился тем, что живу по Правде, считал себя более достойным. А в результате все наоборот вышло. Одно дело — девок неразумных портить да баб чужих во грех вводить, а другое — служить Кощею. — Ты послал ему зов? — очищая в ступе овсяную крупу от шелухи, спросила Даждьроса. — Зачем? — склоняясь над работой, помрачнел ящер. — Он ведь, небось, как все вы, в гибели Дождирады меня винит. И совершенно справедливо. — Какой же ты все-таки гордец! — досадливо поморщилась Даждьроса, вымывая шелуху и пересыпая содержимое ступы на жернова ручной мельницы, чтобы немного измельчить и сварить к ужину на молоке кашу. — Да куда уж там, — хмыкнул в ответ Велибор. — Пресмыкаюсь в пыли, точно раздавленный бескрылый гад. Даже ползти толком сил не имею. И все же Горислав оказался то ли мудрее, то ли отходчивей. Видимо, оттого, что еще раньше на своей шкуре ощутил тяжесть доли изгнанника. Впрочем, как сам он потом признался, его уговорили дядька Леший и батюшка Водяной. Велибор с Даждьросой, проверив, что пиво, поставленное к их свадьбе, по всем приметам должно поспеть в срок, прогуливались вдоль реки, на другом берегу которой копошились со своими заботами смертные. Уже к концу этой недели золотившиеся рожью и ячменем поля останутся черны и голы, а жители деревень, обмолотив зерно и убрав солому, с песнями и хороводами понесут от поля к селу украшенный лентами и цветами последний сноп. У Даждьросы сладко защемило сердце при мысли о том, что в день праздника Последнего снопа и ее голову покроет нарядная жемчужная кика, после чего увидеть ее волосы сможет только муж. Хотя русалки, переходя в род супруга, в отличие от смертных не обрезали помогавшие чувствовать связь с водяной стихией и творить магию долгие косы, от нескромных взоров красу свою неувядаемую прятали. Нечего чужих мужей и ражих парней во искушение вводить. Внезапно небо почернело, солнце закрыла окаймленная огнем гигантская черная туча. Она росла на глазах, стремительно приближаясь и словно поднимая гнувший деревья и вздымавший волнами воду в реке ураганный ветер. Бедные земледельцы забегали по полю, пытаясь собрать разметенные во все стороны снопы, спасая драгоценный урожай. Хотя от такого ненастья впору было искать укрытие самим. При этом приближения грозы Даждьроса не чувствовала. — Уж не Кощеевы ли это слуги по нашу душу пришли? — непроизвольно прижалась она к Велибору, придерживая норовящую улететь плачею. Лицо ящера осталось спокойным и ясным, а на обрамленных кудрявой бородой уже почти алых губах играла улыбка. — Да нет, это мой брат Горыныч на огненных крыльях сюда летит. Даждьроса и сама уже видела, как туча постепенно принимает облик трехглавого крылатого змея с отливающей медью черной гладкой чешуей и медным подбрюшьем, где трепетала огненная жила. Впрочем, поскольку Горыныч летел явно с миром, пламя изрыгать он не собирался. Выбрав место поровней, он приземлился, принимая человеческий облик. При этом, заходя на посадку, поднял такой ветер, что даже Велибор едва удержался на ногах, заслоняя Даждьросу, а бедные смертные просто покатились по полю вслед за снопами. Горыныч посмотрел на них участливо, кинув горсть серебра, и подошел к брату. В человеческом облике он лицом, статью богатырской и черными густыми кудрями походил на Велибора, только шрамов пока не получил и бороду имел медно-рыжую, словно пламя, вырывающееся из жерла огненной горы. — Ну здравствуй, Велибор, здравствуй, братишка, — начал он первым, хотя по обычаю полагалось говорить по старшинству. — Вот, значит, ты как. С Ледяных островов вырвался, от порождений Нави отбился, теперь жениться собираешься, а меня даже на свадьбу не зовешь?! — Я тоже рад тебя видеть, Горыныч, — смахивая запутавшуюся в бороде непрошеную слезу, раскрыл объятья Велибор.