Русалка для слуги Кощея

— Не думал, что доведется с тобой, брат, говорить не на языке мечей, — признался Горыныч, когда они после всех положенных приветствий вечеряли в избушке. После долгого перелета и бани Горыныч едва не смел в один присест все, что приготовили для свадебного пира. Впрочем, Даждьроса припасов не жалела. В крайнем случае побольше пирогов и кулебяк напекут и рыбы нажарят, а окорока да копченую оленину можно и в охотном ряду прикупить. — Я, когда Кощею служил, каждый раз боялся в войске ящеров тебя увидеть, — помрачнев, кивнул Велибор, откладывая в сторону недоеденный кусок. — Я ж потому у себя на Сорочьих горах и сидел. Надеялся, что до меня ты не доберешься, — пояснил Горыныч. — И в то, что ты виноват в гибели Дождирады, не верил ни дня. Я же помнил, как ты ее любил, как заботился, как меня ругал, если считал, что я за ней плохо присматриваю. Когда же я узнал, что твой господин поручил тебе Даждьросу к нему доставить, сорвался с места и махнул в Змейгород. Надеялся, что там хотя бы эти досужие слухи опровергнут. — Ну и как? — не скрывая горечи спросил брат. — Что узнал? Горислав шумно выдохнул. Явно слова, которые просились ему на язык, при будущей невестке произносить он стеснялся. В бане он уже успел разглядеть и шрамы на месте обрубленных крыльев брата, и поджившие отметины от мечей Кощеевых слуг, полученные им на Щите исполина. — Зря ты меня тогда прогнал, — с чувством проговорил он. — Я ведь тоже знал, что она тебе нравится. Хоть вразумил бы. — Уж ты бы с твоим-то опытом вразумил, — хмыкнул Велибор, и у Горыныча под его рыжей бородой налилась багрянцем едва заметная в человеческом обличье огненная жила. Впрочем, сердиться он не стал, а вместо того хлопнул себя по коленям и громко, заразительно расхохотался. Велибор последовал его примеру. Даждьросе оставалось только стыдливо прикрыться плачеей. Про любовные похождения Горыныча в Змейгороде знали даже глухие. Мужатые бабы болтали, что секрет его неуемности и неутомимости в любви кроется в том, что в истинном обличье у него не только голов три. Сейчас при мысли о прежде скоромном и запретном Даждьросу невольно бросило в жар. Она не пыталась даже подглядывать за Горынычем, но видела не раз наготу Велибора. Ремесло целительницы приучило ее относиться к таким вещам спокойно и без стеснения. Но одно дело лечение, а совсем другое — любовные ласки да плотские утехи. И все же она радовалась, что на свадьбу жених придет не один. Такой дружка, как Горыныч, способен перепить и заболтать десяток записных балагуров. Когда совсем смерклось, братья, соблюдая церемонии и приличия, проводили Даждьросу на княжеский двор. Всю дорогу балагурили, не без труда припоминая, в каком же поколении потомком тем обиженным Горынычем князьям приходился Светлейший. Тот тактично сделал вид, что про ту старую историю ему ничего не известно. Хотя на прощание и пошутил, что теперь придется не в два, а в четыре глаза присматривать за женой, а пуще того — за дочерью, которая как раз в этом году в возраст вошла. Даждьроса с легкой грустью подумала, что теперь ее чистая опрятная горенка превратится в холостяцкую берлогу. Велибор в силу своей аккуратности и правильности, конечно, поддерживал порядок, как ему казалось. Но времени ему не хватало, поскольку он тоже корпел над свадебными подарками, да еще приглядывал за мастерами, которые торопились построить ему кузню. В жилище же Горыныча всегда царил такой кавардак, точно он все время там пребывал в своем истинном обличье и иногда плевался огнем. Впрочем, каким-то образом ко дню свадьбы все разобрали, подготовив горницу к первой совместной ночи молодых. — Княгиня-матушка накануне прислала служанок, — поправляя разложенные в изголовье кровати снопы и душистые травы, пояснил потом Велибор. — Да и Горыныч вел себя смирно и почти не озоровал. На девичнике Даждьроса, конечно, по заведенному еще богами обычаю оплакивала свою вольную волюшку, выводя строфы причитания антифоном к песне подруг. Однако душа ее пела, ожидая завтрашнего дня. Не верилось, что всего несколько месяцев назад она лила слезы в трюме корабля, везущего ее на верную гибель к Ледяным островам, а потом горестно хресталась над изрубленным телом Велибора. Конечно, Кощей продолжает им угрожать, но вместе даже лихо бороть как-то легче. Да и Горыныч с его крыльями, если что, подсобит. Он бросать брата и невестку не собирался. Всплакнула по-настоящему она только раз, когда княгиня на правах посаженной матери в ответ на причет невесты стала тоже навзрыд наставлять о том, как мужней женщине следует жить на «чужой дальней стороне», какой в свадебной игре мыслилась семья жениха. Даждьроса-то когда-то надеялась услышать эти речи из уст родимой матушки, а потом пройтись хороводом среди веселых подруг, в совместной пляске собирая послушные воле русалок дождевые облака. Она, конечно, и сейчас, когда все уже легли, взмыла в небо лебедкой, облетая прибранные пажити и дубравы оберегающим кругом, и даже услышала зов русалок из Змейгорода. Прежние подруги благословляли ее, но приблизиться, опасаясь гнева старейшин, так и не решились. — А кому ты передашь красоту? — собираясь на девичник, спросила княжеская дочь. Даждьроса задумалась, глядя на расшитую жемчугом повязку, которую по обычаю следовало передать либо сестре, либо той из подруг, которой желала первой выйти замуж. Конечно, дочери княжеской, едва примерившей первую поневу, еще рано о свадьбе было думать. Строгий батюшка еще даже жениха ей не начал искать. Да и не хотелось обижать Любаву и ее веселых подруг. Пришлось пойти на хитрость: снять с повязки жемчужные привески, разделив между девушками, а саму ленту вручить юной княжне. Следующим утром, когда Забава и другие подруги под несмолкаемое пение вынимали из печи нарядно украшенный, золотившийся румяной корочкой с колосьями и забавными рожками каравай, прибыл жених с поезжанами, и Даждьросе пришлось спешно подняться в горницу, накидывая покрывало. Слушая сквозь дверь, как задорные девчонки по обычаю встречают пришельцев корильной, в ожидании выкупа называя их неряхами и неумойками, Даждьроса почти не беспокоилась. Знала, что братья ее не подведут, явятся прибранными и нарядными, показывая вежество и богатство народа ящеров. Однако, когда отворилась дверь, вместо того, чтобы по обычаю прятаться, хрестаться или хотя бы для приличия причитать, едва милому на шею не кинулась. Она привыкла видеть Велибора грозным воином в кольчуге и латном нагруднике или залитым потом кузнецом, склонившимся над горном. Сейчас перед ней, красуясь кумачовым кафтаном с золотыми причудливыми застежками, стоял лада милый жених. Ноги в сафьяновых сапогах уверенно и чинно ступали по половицам, хотя, кажется, были тоже готовы от радости пуститься в пляс. Черные кудри, рассыпанные по плечам, отливали синевой змеиной чешуи. Как же кручинился Велибор, что не сестрице Дождираде доведется свадебным утром их по обычаю расчесать. Хорошо хоть Горыныч, навесивший на плащ и кафтан, кажется, половину сокровищницы дядюшки Полоза, от брата ни на шаг не отходил. Пока Горыныч зубоскалил с Любавой, откупаясь от ее сестер и подруг печатными пряниками и серебром, Велибор повернулся к Светлейшему и тоже развязал кошель, звенящий стальными кольцами. — Прими, княже, мой свадебный выкуп и дар благодарности за твою доброту и ласку, — проговорил ящер, показывая всем собравшимся искусно свитую особым, только ящерам известным плетением, укрепленную литыми пластинами с вытравленным на них оберегающим узором длинную, почти до колен кольчугу. Людские мастера тратили на такую около года ежедневной кропотливой работы. Ящер управился меньше чем за месяц. Батюшке Водяному он готовил иное вено, но князь остался подарком доволен. А потом Велибор с благоговением достал жемчужную кику, и девушки, заведя повивальную, переплели и убрали под новый убор волосы Даждьросы, подтверждая перед богами и людьми заключение брака и переход невесты в род жениха. Теперь вервия их судеб переплелись перед людьми, потомками бессмертных и богами. Дело осталось за малым.